Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование Страница 30

Кроме того, и сам Ефим Михайлович Славинский, ныне проживающий в Лондоне, в разговоре с нами подтвердил подлинность этой статьи. Действительно, пояснил Славинский, уже после суда, когда он дожидался в Крестах решения по кассационной жалобе, к нему пришел «журналист» и долго беседовал с ним. Возможно, он и был журналистом, но его превосходная осведомленность и прежде всего знакомство с материалами дела наводили на мысль о некоторой специфичности его редакционных обязанностей.

В контексте дела Азадовского нетрудно заметить, что статья имеет очевидный уклон: Азадовский здесь стоит как бы особняком; ему уделено больше внимания, чем остальным. На фоне изображенного автором морального ничтожества друзей Славинского – «В следственном управлении УВД выкладывали все, что знали, беспощадно топя и пиная друг друга» – больше всех достается как раз Азадовскому. И тому причиной, по-видимому, принципиальная позиция Азадовского на следствии, когда он не дал вообще никаких показаний против Славинского. Впрочем, Азадовскому в тот момент, даже если бы он признал факт курения гашиша и продемонстрировал «полное раскаяние в содеянном», все равно ничего серьезного не угрожало: по действовавшему в 1969 году Уголовному кодексу ни он, ни другие свидетели не подлежали уголовному наказанию «за травку», и те, кто признал курение анаши в доме Славинского, не считались даже соучастниками. Тем не менее Азадовский занял на следствии резко отрицательную, почти вызывающую позицию, и, вероятно, именно это сыграло особенно раздражающую роль. Попутно опровергнем слова «журналиста» – большинство друзей Славинского держалось на том процессе пристойно и даже твердо. В результате некоторые, как, например, Ю.А. Клейнер, долго потом не могли найти работу по специальности; другие же уехали за рубеж.

Второе, что бросается в глаза, – это обличительные пассажи, посвященные американским профессорам, которые на поверку все как один оказываются злостными «наркоманами». Высказывая сочувствие американским студентам, у которых оказались такие наставники, автор создает обобщенный моральный облик американского преподавателя. А упоминание о том, что эти профессора объявлены нежелательными персонами в СССР, указывало и на более серьезные вещи. Автор как бы дает возможность читателю самому сделать очевидный вывод: мол, эти ученые не просто профессора… И подчеркнутая близость Азадовского к американцам – как минимум тревожный сигнал.

Что касается выдворения Уильяма Чалсмы – это тоже чистая правда: 6 июня 1969 года советское правительство предписало американскому профессору, проходившему стажировку в Пушкинском Доме Академии наук СССР, в течение 24 часов покинуть пределы СССР. Посольство США сообщило об инциденте агентству Associated Press, и затем эта информация сразу появилась в американских газетах. При этом советский МИД, указав причину высылки («в связи с проводимым уголовным расследованием»), подчеркнул, что никаких обвинений против самого профессора не выдвигается.

В заключительных строках статьи «И. Иванова» опять прочитывается скрытый удар по Азадовскому, когда автор говорит о намерениях «“делать” научную карьеру» и «примерять кандидатские звания». Однако следующие слова – «сейчас их обуял страх: институты могут отказаться от соискателей, запятнавших себя общностью с наркоманами», очевидно, свидетельствуют о том, что корреспондент знал о готовящемся отчислении Азадовского из аспирантуры.

По какой же причине эта статья так и не была в октябре 1969 года опубликована в газете «Ленинградская правда»? Азадовский, как мы уже знаем, был отчислен из аспирантуры по письму из Следственного управления от 12 августа 1969 года в самом начале сентября. То есть к тому времени, как эта статья должна была идти в печать, над Азадовским уже свершилось «правосудие», и смысл публикации во много терялся. Кроме того, уж слишком неприглядно выглядят советские граждане в этом тексте – ведь дело Славинского преподносилось как исключительный случай, тогда как по рассказам автора статьи можно было предположить, что советская молодежь, к тому же не чуждая научной карьеры, расположена к вольным разговорам и курению расслабляющих злаков. Да и нельзя было настолько подрывать официальную установку: в стране победившего социализма нет и не может быть наркомании (потому, кстати говоря, долгое время употребление наркотиков и не каралось законом). Учитывались, кроме того, и внешнеполитические обстоятельства 1969 года: официально провозглашен был курс на «разрядку международной напряженности», и такая статья явно не вписывалась в ту ситуацию, которую лекторы рисовали на политинформациях.

Возникают, наконец, еще два вопроса: кто такой И. Иванов и где эта статья сохранялась более десяти лет? Несомненно, «И. Иванов» – это авторский псевдоним, а псевдонимическая нарочитость умышленна – уже редакция газеты при публикации вольна была заменить его на свое усмотрение.

Второй и более существенный вопрос – из какого нафталина был вынут этот текст. Безусловно, статья никак не могла храниться в уголовном деле Славинского, потому как написана уже после суда и никакого процессуального отношения к этому делу не имеет.

Вот тут-то и остается единственное разумное предположение: этот документ был вынут из другой папки – того дела, которое касалось разработки самого Азадовского или же, что даже вероятнее, Ефима Славинского. Ведомство, в течение более чем десяти лет сохранявшее текст этой неопубликованной статьи, а теперь столь своевременно приобщившее его к материалам нового уголовного дела, могло быть только одно.

Не желая оставлять этот документ без биографического комментария, заметим, что свидетели, проходившие по делу Славинского, как и лица, упомянутые в статье И. Иванова, оказались не настолько уж человеческими отбросами, какими их изображает неизвестный автор.

Энтони Филлипс (A.V. Phillips) был математиком, крупным топологом. Он окончил Массачусетский технологический институт, продолжил образование в Париже, а диссертацию защитил в 1966 году в Принстонском университете и до сих пор занимает профессорское место в Университете Стоуни-Брук (штат Нью-Йорк). Говард Уильям Чалсма (Тьялсма, H.W. Chalsma (Tjalsma)), сотрудник и помощник русского поэта Юрия Иваска в Amherst College Массачусетского университета, знаток и исследователь поэзии русского модернизма, переводчик русских писателей, который благодаря своему знаменитому семинару по истории поэзии русского зарубежья в Корнеллском университете вырастил целое поколение западных русистов. И, наконец, Джордж Гибиан (G. Gibian; 1924–1999), профессор Корнеллского университета, оказался подлинным подвижником русской литературы на Западе: им издано более 20 книг и переводов русских авторов на английский язык; именно он одним из первых открыл миру обэриутов. Он был наиболее близким знакомым Азадовского из названных американских профессоров и, по словам Славинского, также не курил анашу и приходил в дом «Славы», как его звали друзья, исключительно ради общения.

Но и то «отребье», которое в красках автора статьи представляют собой наши соотечественники, тоже требует комментария. Мы здесь видим литературный (и отчасти богемный) мир – поэты Ленинграда Алексей Хвостенко (1940–2004; с 1978 – за границей), Леонид Ентин (с 1978 – за границей), Игорь Мельц, не без симпатии увековеченный Бродским в «Школьной антологии» (1969): «А здесь жил Мельц…» Остальные тоже, несмотря на дурман, оказались вполне состоявшимися людьми: студент-заочник матмеха Александр Нахимовский (с 1971 – за границей) стал крупным специалистом по математической лингвистике и языкам программирования, профессором Университета Колгейт в Нью-Йорке, а его жена – профессором русской кафедры того же университета; лаборантка Лариса Волохонская (сестра поэта Анри Волохонского) – успешным переводчиком русской классики на английский язык (с 1973 – за границей); студентка Елизавета Берг-Кирпичникова (внучка академика Л.С. Берга) – биологом и литератором (с 1976 – за границей); переводчик с английского Юрий Клейнер ныне – известный лингвист, профессор Петербургского университета…

Характеристика

Впрочем, мы отвлеклись. Перейдем к третьему важнейшему документу уголовного дела – характеристике с места работы. Что можно написать о преподавателе немецкого и английского, который пять лет руководил кафедрой иностранных языков в ЛВХПУ имени В.И. Мухиной, а вместе с рекомендацией к переизбранию на новый срок получил очередное предложение вступить в ряды КПСС? Можно было просто воспользоваться недавней и вполне доброжелательной характеристикой, выданной Азадовскому два года тому назад для представления в бюро обмена жилой площади (ибо какой же обмен без характеристики!).

Но «пособие для следователей» требует иного подхода к столь важному документу:

Запрашивая характеристики, следователю надлежит предупредить соответствующие организации о необходимости объективно подходить к составлению характеристики… Он должен ставить вопрос об ответственности руководителей предприятий и учреждений, работников общественных организаций, формально отнесшихся к составлению характеристик в отношении лиц, привлеченных к уголовной ответственности.