Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленная тайна Страница 30

После Москвы механик целую ночь не спал, а сегодня ходил с парохода на берег, бросил в почтовый ящик письмо.

– Министру отправил. Лично. Все описал. Сказал напрямик: не по-хозяйски! И подписался: механик Михаил Петрович Тебеньков… Буду ждать. А если у них там дело решенное, с пароходом вместе стану на якорь. С такой машиной расстаться – все равно что друга похоронить.

В рулевой рубке я сказал о волненьях механика капитану. Лев Николаевич долго молчал, чуть пошевеливая колесо. Потом мы подробно и долго говорили о любопытном явлении – убыстренной нынешним веком сменяемости всего на свете: построек, одежды, вещей и машин. Все раньше служило годы, десятилетия, столетия. Сейчас все меняется очень быстро. И новое создается уже с расчетом на эту быструю смену, на быстрый износ. Все время появляется что-то новое, иногда более совершенное, современное, но чаще всего лишь более модное. Вещь, постройка, машина могли бы еще послужить, если бы их починить, чуть подправить. Но никто не хочет с этим возиться. В результате на свалку идет зачастую изделие еще годное. И, с другой стороны, новинки сходят с конвейера с заведомо укороченной жизнью, а служат из-за хлипкости, недобротности меньше того, что им предписано при рождении.

– Это всего касается одинаково: столов, обувки, домов, кораблей, книг, часов, чего угодно. – Капитан взял с полки пакет и вытряс из него фотографии пароходов. – Вот смотрите, это «Спартак», «Усиевич», «Володарский» «Калинин» – колесные пароходы. Построены в середине прошлого века. Стало быть, каждому больше ста лет. И что же – ходят! И как ходят – в скорости современному теплоходу не уступают. Все в них делалось на долгую службу. Наш «Арсеньев» им правнук – год рождения 1955-й. И вот – на якорь, для грибников. Почему? Строился сроком на двадцать пять лет. Двадцать пять лет исправно и отходил. Может ли больше? Может. Механик прав – машина в полном порядке. Но надстройки «Арсеньева» просят ремонта. Однако никто возиться с этим не хочет. Проще списать. Разве не так же мы поступаем сегодня с обувкой, мебелью, телевизором?..

Непростую проблему жизни сидящий молча механик не хотел ни понимать, ни принимать. Ему было просто жаль пароход.

– Поглядите на реку. Разве мы от кого-нибудь отстаем?! План? Давно выполнили. График хода? Видите сами. Немодная штука – пар? А по-моему, лучше пара ничего не бывает.

При слове «пар» все в рубке пришли в занятное возбужденье. Все были согласны: лучше пара ничего не бывает. «Этот «колесник», движимый паром, я могу развернуть почти что на месте, как танк. Ни один теплоход это сделать не может», – сказал капитан. «Топливо-то – мазут! Дешевле некуда», – сказал механик. И повар тоже за пар был горой: «На теплоходе вода горячая – дефицит. Ее надо греть. У нас же горячей воды навалом. Кипяток? К вашим услугам! Тепло в каюте? Всегда в наличии. У других душ – роскошь, а у нас, кроме душа, еще и банька. С вениками. Хочешь березовый, хочешь дубовый…»

В этот момент мы как раз отвалили от пристани в Угличе. Капитан мигнул молодому матросу, и тот с готовностью потянул провод гудка. И раздался у кромки древнего городка такой долгий, такой тревожный с переборами голос, что старушки у пестренькой церкви стали креститься, а мальчишки горохом посыпались к пристани в предвкушенье увидеть что-нибудь необычное. За превышение нормы гуденья капитану по радио с пристани полагалось внушенье, но чей-то чуть хрипловатый голос сказал:

– Значит, прощанье…

– Да, ведем «Арсеньева» на покой, – сказал капитан.

– Жалко! – искренне вздохнул репродуктор. – Привыкли к вам…

Так от пристани к пристани с прощальными гудками строго по графику шел наш «колесник» по Волге. Навстречу двигались баржи, груженные камнем, лесом, арбузами, помидорами, бежали чумазые катерки речной службы, проносились скорые, как две спаренные щуки, грузовые катамараны. Шли лебединой белизны и лебединой осанки огромные четырехпалубные современные теплоходы, источавшие свет и веселую музыку. Рядом с ними тихий «Арсеньев» выглядел бедноватым. Но чувствовалось, как все на реке знают и любят этого старика. К двум-трем словам путевой информации по радио обязательно прибавлялось прощальное теплое слово.

В полночь в рубке я застал капитана. Он был на вахте один. Небо светилось погожей россыпью звезд, а Волга лежала в белом тумане. «Арсеньев» шел по локатору. На экране хорошо было видно: кто-то большой и грузный нас догоняет.

– Я «Дмитрий Донской», – сказал из тумана вежливый радиоголос. – Не обидитесь – обгоню?

– Обгоняйте, – сказал капитан.

Поравнявшись с нами, «Дмитрий Донской» справился, не везет ли «Арсеньев» в своем буфете московской колбаски, спросил о прогнозе погоды и под конец, как и все, посочувствовал:

– Жалко, жалко, мог бы старик еще походить…

Свистели крыльями в темноте утки. На берегах справа и слева мигали дальние редкие огоньки. Капитан, как видно, уже привыкший к мысли, что придется с «Арсеньевым» расставаться, сказал:

– В Москву привезу вам на память это штурвальное колесо. Грибникам оно ни к чему… На воде и на земле все имеет начало и все имеет конец, – добавил капитан после минуты молчания. – Пугающе бесконечно лишь небо. Вот сверкает Большая Медведица. А знаете, как ее называют монголы?.. Повозка Вечности!

…На короткой стоянке у волжского городка мы сошли с парохода. Городок еще спал. И пристань была пуста. Пароход, посапывая, казалось, тоже прикорнул у причала. На палубу из теплой каюты выползла любознательная старушка. А над кормой сзади, сосредоточенно глядя на воду, курил механик.

– Петрович!..

Мы помахали. Механик тоже пошевелил в пространстве шершавую свою ладонь.

– Вот видите, совсем не так, как поезда… – сказал он, пытаясь на прощание пошутить.

– Опять не спали?

– Да, полночи тут простоял. Мысли разные в голову лезут. Одну прогонишь, другая пришла…

«Арсеньев» гуднул. Шевельнулись незримые его колеса. Приподнял фуражку на мостике капитан. Старушка, кутаясь в шаль, поменяла место на палубе…

Мы долго еще стояли, наблюдали, как, оставляя след на воде, уходило в туман уютное, теплое, почти живое существо с машинным пульсом тридцать семь ударов в минуту.

Фото автора. 5 ноября 1980 г.

Те самые вепри…

Окно в природу

В древности их называли вепрями. Сегодня зовут кабанами. Попросту это дикие свиньи – прародители нашей домашней свиньи. Они всеядны, выносливы, стойки к болезням, умны и потому процветают частенько даже и там, где другим животным места для жизни не остается.

Для человека вепри с древности были предметом охоты, и поэтому зверь всегда осторожен, всегда готов скрыться или, будучи раздраженным, перейти в наступленье. А эти что же – домашние? Нет, это свидетельство: если диких животных не трогать, они становятся доверчивыми и, как видим, готовы брать пищу из рук человека.

Случай не исключительный. Известно, что кабаны хорошо ощущают родство с домашними свиньями, и бывало не раз, забегали на двор покормиться, обретая нередко одновременно и стол, и дом, оставались на скотном дворе ночевать. В свою очередь, цивилизованные хавроньи в лесных районах нередко якшаются с дикими кавалерами, давая потомство полосатеньких поросят.

Эти трое – стопроцентные дикари. Природой предписано им человека бояться. Даже след человека должен их настораживать. Тем не менее я снимал эту тройку с расстояния в пять шагов. Кабаны приспособились попрошайничать. Услышат: идет автобус или машина – немедленно на дорогу! У грибника и туриста в мешке всегда отыщется корочка хлеба, конфета, несъеденный бутерброд. И кабаны нашли, что еда, добытая без трудов, предпочтительней трав, желудей и кореньев, личинок, червей, улиток. Подбегают прямо к двери автобуса, тычут мордами – открывай!

Нечто похожее я наблюдал в Йеллоустонском национальном парке (США). Там попрошайничать на дорогу выходят медведи.

В природе каждый медведь имеет свою территорию для охоты. Любопытно, что и дорога тоже разграничена на участки. Я помню, километра четыре один попрошайка резво сновал у машин, но вдруг повернулся и кинулся вспять. Почему? На дороге маячил другой сборщик дани. Мы въезжали на его территорию.

Все, что слишком легко дается, впрок не идет. Попрошайничество для медведей выходит боком. Кончаются лето и осень. Выходя на дорогу с протянутой лапой, звери ничего в эту лапу не получают – туристский сезон окончен, дорога пуста. А медведи уже отвыкли разыскивать пищу в природе. Они стоят у дороги и ждут. И в результате ложатся в берлогу, не накопив жира. А это гибельно для медведя. Администрация парка пыталась внушить эту истину посетителям. Однако таблички с призывами «Не кормить!» мало кого вразумили. Пришлось попрошаек отлавливать и в сетях, подвешенных к вертолетам, отправлять в такие места, где пищу можно добыть лишь в поте лица.