Моника Блэк - Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии Страница 31

Особый опыт Берлина во время воздушной войны делает его уникальной площадкой для изучения вопросов, окружающих гражданскую смерть в нацистской Германии. Будучи столицей Третьего рейха, город во время Второй мировой войны имел колоссальное символическое значение как внутри, так и вне Германии. Он был, кроме того, городом, из которого планировалась и велась война; именно там мертвецы нации обретали бессмертие через мемориальные парады и каменные памятники. Однако парадоксальным, возможно, образом на протяжении всех первых лет конфликта Берлин не испытал самого тяжелого и рокового для германского тыла опыта войны – воздушных бомбардировок. Берлинцы, конечно, читали в газетах о разрушениях в других частях Германии, слышали радиосообщения и с фронта, и из тыла396. Они жили, сознавая, что их близкие погибают в бою. Но в первые четыре года войны многие из них не сталкивались со смертью непосредственно.

Первые бомбардировки столицы Королевскими ВВС, начавшиеся в конце августа 1940 г., похоже, не слишком взволновали ее жителей397. Хотя к ноябрю 1943 г. за тем первым налетом последовали уже 92 новые атаки, поврежденные здания считались чуть ли не туристическими достопримечательностями; шрапнель берлинцы собирали в качестве сувенира. «Мы часто стояли на балконе и смотрели [на бомбы], как на фейерверки», – сообщал в мемуарах норвежский журналист Тео Финдаль398. Чтобы поддержать эту невозмутимость в жителях города, Альберт Шпеер, главный городской инспектор по строительству, организовал группы заключенных, военнопленных, подневольных рабочих и евреев – разбирать завалы, устранять повреждения и строить новые дома для оставшихся без крова после бомбардировок. Квартиры, конфискованные городом у берлинских евреев, предоставляли горожанам, чьи дома были разрушены в ходе налетов, из-за чего почти неожиданно в Берлине начала 1943 г.появилось больше доступного жилья для нееврейского населения, чем было в начале войны. Несмотря на общую атмосферу самообладания, казалось, царившую в городе между 1940 и концом 1943 г., смерти при налетах все же случались, и по сравнению с некоторыми другими городами Германии того же периода их было даже относительно много. В 1941 – 1941 гг. в результате бомбардировок погибли 448 берлинцев.

Уже 4 марта 1938 г. – то есть всего за несколько дней до Anschluß [нем. аншлюса] – начала вводиться система мер: для Deutscher Gemeindetag [нем. Германского конгресса общин] были выпущены секретные протоколы с указаниями муниципалитетам о том, что следует делать с трупами в случае воздушных налетов399. С началом военных действий, 2 сентября 1939 г., глава берлинской городской полиции издал новые протоколы; эти правила определяли «пункты сбора трупов» (Leichensammelstellen) в районах Веддинг, Кройцберг и Пренцлауэр-Берг и устанавливали определенные обязанности для разных работников городской администрации: от перевозки трупов с места их обнаружения в пункты сбора до опознания тел, составления свидетельств о смерти и погребения умерших. Членам семей давалось 48 часов, чтобы забрать покойного для индивидуального захоронения; город, соответственно, отвечал за обеспечение «официального погребения в общих могилах»400. Эти планы предусматривали упорядоченную войну, с последствиями которой – в виде человеческих потерь – собирались управляться аккуратно, методично и целенаправленно.

Весной 1942 г. стратегия Королевских ВВС поменялась. Когда обнаружилось, что прицельное бомбометание не такое точное, как хотелось бы, самолеты военно-воздушных сил Великобритании начали атаковать густонаселенную городскую местность Германии, сочетая прицельные и участковые, или ковровые, бомбардировки. Такой подход, нацеленный на возникновение больших пожаров, привел к гораздо большим потерям и материальному ущербу401. Это нововведение привело к почти полному уничтожению Гамбурга в июле 1943 г. и унесло там более 34 000 жизней. Оно способствовало также ощутимому росту напряженности в столице Рейха. В следующий после разрушения Гамбурга месяц за пределами Берлина состоялась крупнейшая в истории массовая эвакуация из немецкого города, и большинство школ остались закрытыми после летних каникул. Хотя необычно широкие берлинские улицы препятствовали распространению огненной бури вроде той, что поглотила Гамбург, а позднее Дрезден, все-таки в ходе серии налетов между 23 августа и 4 сентября 1943 г. в Берлине были убиты, по некоторым данным, 1646 человек. Самая страшная из этих атак случилась в ночь с 23 на 24 августа, когда особенно пострадали районы Штеглиц, Шёнеберг и Темпельхоф.

Затем, зимой 1943/1944 гг., произошло то, что историки воздушных войн часто называют Берлинской битвой. Это была решительная попытка координированных сил Королевских ВВС и Восьмых военно-воздушных сил США добиться подавляющего перевеса союзников в войне и расстроить функционирование нацистского правительства в самом его сердце402. Между 18 ноября 1943 г. и 25 марта 1944 г. бомбы, сброшенные на Берлин, унесли более 10 000 жизней. Самая дорогостоящая, если говорить с точки зрения ценности человеческой жизни, атака была произведена 23 – 24 ноября: за эти 48 часов примерно 4000 человек были убиты и 574 стали числиться «пропавшими». Сильнее всего пострадали центральные районы Митте, Тиргартен и Веддинг, а такие заметные объекты, как Александерплац, Шпиттельмаркт и Унтер-ден-Линден, были разрушены до неузнаваемости; после этих атак одна жительница Берлина назвала город попросту «мертвым»403. После марта 1944 г. большую стратегию Берлинской битвы отменили, расценив связанные с налетами потери союзников слишком большими; тем не менее впоследствии на Берлин было произведено еще несколько масштабных атак, и самая страшная из них пришлась на 3 февраля 1945 г.

Иными словами, к концу 1943 г. берлинцы уже не разбирали шрапнель на сувениры. Они ночевали в бомбоубежищах, пытаясь вообразить, что творится снаружи и какой судьбы они избежали. Один берлинец, сидя в бомбоубежище и думая о своей жене, которая осталась где-то снаружи, описывал сцены насильственной смерти, одолевавшие его разум:

У тебя столько времени здесь [в бомбоубежище] на размышления, на то, чтобы представить себе ужасающее истребление, которое затмевает Гойю. Удушение, утопление, сокрушение ударом, сгорание в запертой комнате, умопомрачение от страха под обломками рухнувшего дома, ужасные раны от шрапнели <…> оторванные конечности, разодранные органы и животы, вскрывшиеся под воздушным давлением от бомбы. <…> твое воображение сводит тебя с ума404.

Однако, несмотря на очевидный ужас налетов, берлинцы смогли в значительной степени включить их в повседневную жизнь. Они научились оставлять воду в ваннах и держать под рукой песок для борьбы с пожарами; они не развешивали белье на ночь (так как это могло способствовать распространению огня) и держали наготове собранные сумки на случай ночевки в бомбоубежище. Они даже делали прогнозы, поняв, что в очень плохую погоду налетов не бывает. Они стали следить за часами, так как обычно тревога начиналась в определенное время. И все же общая атмосфера оставалась спокойной. Как-то вечером, выпивая с Финдалем в баре на Лейпцигской площади, известный берлинский журналист сказал ему: «Англичане ошибаются, если думают, что атаки должны вызвать здесь политическое недовольство. Люди вполне заняты личными проблемами – у них нет времени на политику. <…> Новый Берлин не возникнет из руин – он уходит под руины. Ваше здоровье!»405

Конечно, многие берлинцы, как тот человек, чей опыт напомнил ему о Гойе, боялись авиаударов и мыслей о смерти; однако были и те, кто близкую встречу с собственной бренностью переживали едва ли не с эйфорией. После сильнейших ударов 3 февраля 1945 г. Маргрет Бовери писала: «До сих пор я считала это [изобретением пропаганды], что после столь серьезной атаки население [города] упрямо идет дальше. Но это так. Это не ненависть, не горечь, но чувство: я все еще жив, причем впервые по-настоящему»406. Для одного мальчика жизнь в условиях воздушной войны была «чем-то рискованным, как в каком-нибудь романе, а смерть, дававшая себя почувствовать более зримо и непосредственно, придавала жизни странный блеск»407. Кое у кого опыт жизни и выживания в условиях смертельной опасности вызывал энтузиазм.

Однако другие обстоятельства воздушной войны интегрировать в повседневный опыт было труднее. После массированной атаки 3 февраля 1945 г. некто Леманн вспоминал:

Сгоревшие, усохшие трупы лежали на улицах. В десять утра, на Ораниенштрассе! <…> Было так жарко, было трудно дышать. Мы сняли с мертвых противогазы и надели на себя. Там стоял трамвай, весь в огне, полный людей, которые не могли из него выбраться. Перед сиротским приютом на Альте Якобштрассе лежали груды сгоревших детских трупов [Babyleichen], прямо на улице!408