Владимир Губарев - Супербомба для супердержавы. Тайны создания термоядерного оружия Страница 32

Торжества прошли нестандартно, тепло, и это показало, что жители города относятся к Щелкину с уважением и признательностью за все, что он сделал для них.

Георгий Николаевич Рыкованов о своем предшественнике сказал так:

— В истории нашей Родины есть люди легендарные, о которых, к сожалению, широкая публика не знает. Связано это с особой секретностью, которая окружала работу этих людей, но от этого их вклад в нашу науку и технику, в обеспечение обороноспособности страны отнюдь не становится меньше. Это относится к трижды Герою Социалистического Труда, лауреату Ленинской и трех Сталинских премий 1-й степени, основателю нашего ядерного центра Кириллу Ивановичу Щелкину. При встрече с журналистами, в публичных выступлениях я стараюсь упоминать о Кирилле Ивановиче, рассказывать о его жизни. И делаю это потому, что историю нашей Родины и тех, кто ее, как говорится, «делал», нужно знать, иначе мы не сможем строить будущее. К счастью, сейчас о Щелкине говорится все больше и больше. Это связано с публикацией официальных документов «Атомного проекта СССР». Сквозь сухие строчки Постановлений и всевозможных решений высшего руководства страны отчетливо прорисовывается образ великого ученого и гражданина, которым являлся Кирилл Иванович.

— Легенда?

— Нет, каждодневность! Идеи Щелкина столь же актуальны сегодня, как и полвека назад. Такое ощущение, будто он живет среди нас. Точнее, оказывает свое воздействие, будто время не властно над такими людьми. Так случается, когда мы имеем дело с гениями. Я приехал сюда в 1977 году, и тогда, как и сейчас, мы поклоняемся отцам-основателям нашего Института. Наверное, в этом и заключается преемственность поколений. В ядерных центрах России — знаю не понаслышке! — эти традиции бережно хранятся, что немало способствует успеху нашей работы.

— Итак, здесь вы с 77-го года… И сразу чем начали заниматься?

— Разработкой ядерных зарядов.

— Но в это время началось разоружение?! Помню, как раз в это время шел интенсивный обмен делегациями между СССР и США, различные конференции проводились. На них шло обсуждение сокращения ядерного оружия… В общем, мы начинали «дружить» с Америкой!

Я не замечал этого, потому что приходилось постоянно ездить на полигон, принимать участие в испытаниях. И так продолжалось первые тридцать лет моей работы в Центре! Так что о том времени я могу сказать мягко так: разоружения как такового мы не чувствовали.

— Известно, что в начале атомного проекта специалистов в систему Средмаша отбирали просто: наиболее талантливых студентов и выпускников приглашали на собеседование, а потом они получали предписание явиться в такой-то город, по такому-то адресу… в 70-е годы что-то изменилось?

— Когда заканчивал институт, меня пригласили на собеседование. Сказали, что я должен поехать сюда. Вот и все. — ас вашим мнением посчитались?

— Нет. Я говорил, что не хочу ехать. Мне сказали: надо! Вот и весь разговор…

— Почему не хотели ехать?

— Считал, что в подобных институтах науки нет…

— …и?

— Был не прав — ошибался, наука здесь есть. Она в основе всего

— Неужели в МИФИ не было известно, что именно происходит здесь?

— Нет. Мы ничего не знали о существовании этого центра. Информация была скудная, а потому, чем здесь занимаются, студенты не знали и не могли знать! А те преподаватели, которые могли знать, никогда не упоминали о таких центрах. Тот же академик Ю.М. Каган, к примеру, начинал свою научную работу на Урале, в Свердловске-44, но никогда об этом не говорил. А нам он читал курс физики твердого тела. В системе Средмаша было принято держать язык за зубами — ведь там секретными работами особой важности занимались. В этом ведомстве приучали больше слушать, чем говорить. И этим принципом мы пользуемся до нынешнего дня.

— И дальше?

— Что именно?

— Поездили на испытания — и дальше?

— Мне исполнилось 35 лет, и вот тут-то и началось то, что вы называете «разоружением». С тех пор мы стали заниматься в основном тем направлением работ, которое связано с научно-техническим поддержанием боезапаса.

— Что за этим стоит?

— Все очень просто. Когда у вас есть возможность испытать изделие, то это одно. Вы, к примеру, сомневаетесь с модели или у вас есть неясности с какими-то физическими процессами, вы проводите испытание и получаете ответы на свои вопросы. Оказалось, что это довольно просто и дешево. А вот когда у вас нет такой возможности — вы не можете проверить свои сомнения в эксперименте, то необходимо провести много других экспериментов. Приведу такой наглядный пример. Он спонтанно возник у меня, когда я делал доклад в Арзамасе-16, когда туда приезжал премьер-министр Касьянов. Ситуация с финансированием Федеральных ядерных центров была крайне тяжелая, поэтому всяческим образом Минатом пытался доказать, что Центры нужно финансировать в первую очередь. Я и привел очень простой пример. Есть у вас зажигалка, и вы хотите убедиться в том, что она горит, то есть работает. Вы провели соответствующие манипуляции с ней, получили огонь, убедились, что она действует. Теперь представьте, что вам запрещают получать огонь. Что вы должны сделать? Первое: убедиться, что идет газ, когда вы нажимаете кнопку. Второе: убедиться, что идет газ нужного химического состава. Третье: убедиться, что искра, поджигающая газ, появляется в момент, когда это требуется. И так далее, так далее, так далее… Но зажигалка — простой технический объект. А если говорить о ядерном заряде, который, наверное, все-таки посложнее, то там процессов разных очень много, и вы должны быть уверены в том, что понимаете каждый их них. Вот вам и отличие ситуаций, когда есть ядерные испытания и когда они под запретом.

— Значит, вы сторонник испытаний?

— Как технический специалист я понимаю, что экспериментальные проверки необходимы. Но проблема ядерных испытаний — вопрос политический.

— И нравственный?

— В определенной степени, так как существуют разные понимания и оценки любой проблемы.

— Если использовать образ зажигалки, то становится понятным, почему вам нужны суперкомпьютеры — только на них можно моделировать процессы зажигания и горения?

— И для этого тоже. Поэтому у нас в Ядерных центрах находятся одни из самых мощных компьютеров, которые существуют в мире. Однако компьютеры могут обеспечить только проведение тех или иных расчетов с определенной точностью. В этом смысле они позволяют моделировать реальные процессы, но не более того…

— Тогда такой вопрос. работа любого теоретика в вашей области всегда оценивалась тем, насколько успешен эксперимент, то есть испытания придуманного им «изделия». И это основа карьеры теоретика. а как сейчас?

— Примеров можно привести много, а соответственно и выводов, и судеб людских. Я же рассказу о себе. В моей практике были неудачные испытания. Если говорить серьезно по этому поводу, то есть очевидная истина: если вы хотите получать новые знания, то обязательно должны пройти через отрицательные результаты. Без них успеха вы не добьетесь. Если их нет, то это означает, что вы все знаете и просто топчетесь на месте. Думаю, что многие разработчики ядерных зарядов обязательно сталкивались с отрицательными результатами. Конечно, для теоретика каждая неудача — это серьезное потрясение. Когда идете на опыт, то всегда рассчитываете на успех. Но для меня, к примеру, неудача всегда позволяла переосмыслить случившееся и перейти в работе на новый уровень.

— Если оценивать прошлое, то те люди, которые определяли судьбу Федерального ядерного центра на Урале, — Забабахин, романов, Феоктистов, Литвинов и многие другие — выдавали новые идеи и, хотя были очень молоды, сразу же занимали ключевые должности. Это традиция Средмаша стремительно выдвигать таланты? Или время тогда было иное? Сегодня такое может происходить или идеи новые уже не нужны? — Сегодня для молодых стало сложнее. По той простой причине, что раньше можно было намного быстрее проверить свои идеи, получить тот или иной результат. Сейчас нужна длительная и кропотливая работа, чтобы подтвердить свои новшества множеством разнообразных экспериментов, которые в совокупности дадут новый результат.

— Я хотел бы перейти к новой теме. Имею в виду ядерное разоружение. С одной стороны, подразумевается, что будет уничтожено некоторое количество ядерных боеголовок, которых слишком много и в США и у нас. И понятно, и очевидно. Но другая грань разоружения — это торможение развития вашей области, то есть разные ограничения, которые не позволяют или, по крайней мере, затрудняют создание новых, более современных изделий. А может быть, оружие настолько совершенно, что уже не нуждается в модернизации?

— Можно сказать, что ядерное и термоядерное оружие уже достаточно совершенно. Тут особого преувеличения не будет. Но я так не ставил бы вопрос. Все же ядерное оружие без надзора оставлять нельзя. А это означает, что у вас всегда должны быть специалисты, которые хорошо понимают, что можно и чего нельзя делать с этим оружием. В том числе не только при боевом дежурстве, но ив процессе хранения, потому что, как вы знаете, большая часть арсенала находится на складах. Современный подход к оружию, как мне кажется, требует более высокой квалификации специалистов, чем это было в прошлом.