Ирина Ясина - История болезни. В попытках быть счастливой Страница 32

26 февраля. Зарядилась милым фильмом “Дайте жалобную книгу” из времен оттепели. Галич, Рязанов, Олег Борисов. Все молодые и, главное, полные надежд. Борьба нового, красивого и прогрессивного с унылым и скучным старым. Кстати, в финале победа прогресса не очевидна, хотя и весьма вероятна.

Но мы-то знаем, что зло агрессивно и что впереди у этих блистательных людей отвратные годы тоталитарного застоя.

До встречи на “Белом кольце”! Я буду на Зубовском.

29 февраля. Пришла с презентации второго (значительно обновленного) издания папиной книжки “Приживется ли демократия в России?”. Хорошо, что он сдал ее в издательство до 4 декабря. Иначе бы пришлось делать те выводы, которые до сих пор кажутся преждевременными. Ибо че будет, мы не знаем.

Книга толстая, теоретическая и реально больше энциклопедия, нежели прогноз.

Согласились все в одном – выбор между демократией и полевением (надеюсь, временным) нас догнал. И обществу предстоит выбрать демократию, наделать популистских ошибок и, опять же надеюсь, в итоге поумнеть.

10 марта. Вчера, на сорокалетии у приятельницы, сидящая напротив меня Катя Мирзоева вдруг сказала, что в детстве жила в Москве на улице Металлургов. Ага, а я с Кусковской. Один из самых бандитских районов был в Москве, между прочим. Перово называется. Потом Катя спросила:

– А вы портвейн пили на детских площадках?

– А как же!

Только не на детской площадке, а в детском садике около школы. Понятное дело, вечерком, когда детишек уже не было.

Сколько стоил портвейн в конце 1970-х, кто помнит? Смотря какой, конечно. А еще было вино “Васизубани”, на жаргоне Вася с зубами. По-моему, 2.20. А уж когда мы гуляли шикарно, у кого-нибудь в руках возникала бутылка венгерского шерри-бренди. “Рубин” назывался. Стоил целое состояние – 5 рублей. И ехать за ним надо было черт-те куда – на другой конец Москвы, в магазин “Балатон”.

– А что вы курили?

– “Яву” курили. “БТ” считались шиком. Стоили шестьдесят копеек. Популярным был анекдот: “Вам ‘Стюардессу’? – Нет, у меня ‘Опал’”.

Ленка набивает текст на компе на высоте 10 тысяч метров. И ржет. У них в Воронеже фольклор совпадал с московским на loo %. А вот цены различались. У Ленки хорошая память, и она говорит что-то насквозь социалистическое:

– У нас была другая зона. В смысле ценовая.

Смеемся обе.

– А сколько у вас яйца стоили?

– Были по девяносто копеек, были по рубль пять, но мелкие, были по рупь тридцать. Но их никогда не было одновременно. А сахар, по-моему, стоил девяносто копеек килограмм.

– А у нас шестьдесят. Зона-то другая.

Мы летим в Тель-Авив. Пролетаем территориальные воды Турции. Ни читать, ни смотреть трансаэровский видеоплеер за шестьсот рублей не хоцца. В Тель-Авиве + 25. Вернемся через неделю.

16 марта. Наблюдаю два одновременно происходящих и, казалось бы, невзаимосвязанных процесса. И вы их тоже наблюдаете. Первый. Как безумная власть безвкусно делает глупости и плодит врагов и недоброжелателей. Ну изобрази второй тур президентских выборов – и все хулители оперативно бы заткнулись. Все по-честному. Ну осуди Алексея Козлова на три года и три месяца, и никому не интересная более Романова ушла бы из Пресненского суда. И вечером на кухне кто-то спрашивал бы кого-то: “И чего она выступала? Столько людей взбудоражила напрасно”.

Второй процесс – это очень быстрый рост способности наших людей к совместным действиям. Мы на глазах перестаем быть атомами, которыми нас сделал коммунистический режим. Под песни о взаимопомощи и взаимовыручке мы мечтали о заборах вокруг своих шести соток. Которые и построили при первой возможности. А сейчас наконец-то уровень доверия между нами стремительно растет. На Садовом кольце 26 февраля мы доверяли человеку просто потому, что у него была белая ленточка. Маркер того, что у этого человека те же ценности, что и у тебя.

Оба этих процесса ведут к переменам. Если первый грозит деструкцией и разрушением, то второй – насквозь позитивен. И наше будущее зависит от того, какой из двух процессов будет развиваться быстрее.

17 марта. Пока я была молодая и здоровая, я любила в путешествиях смотреть камни. Города, пейзажи и прочие достопримечательности. Теперь мне хочется ехать только туда, где я могу общаться с людьми. Таких стран немного: Америка, Израиль, Англия еще была. Но после Гошиной смерти в Лондоне мне туда совсем не хочется. Еще Италия любимая, но там на всю страну одна детсадовская подружка Оксанка, ныне ставшая маркизой, да еще одна ЖЖ-подруга. Маловато будет. Израиль с этой точки зрения, наверное, лучшая страна. Леху я знаю тридцать лет, Леньку – двадцать, Вовку – десять, Зойку – четыре (а перед этим два в ЖЖ). С Леной третьего дня развиртуализировались.

Конечно, я и раньше была у Стены Плача, видела и Эммаус, и Латрун. А в Акко не была никогда. В этот раз, хоть и в дикий шторм и проливной дождь, город мне понравился. Обилием котов, невероятно вкусной рыбой, всякими крестоностскими рассказками и сладостями на восточном базаре. Но главное – это Зойка, которая ни разу не путает Сибиллу с Изабеллой, а Ги де Лузиньяна с любым из Бодуэнов. И уж тем более с Рене де Шатийоном.

(Но я в принципе достойно держалась, начитавшись в детстве темно-красненьких томиков дореволюционных учебников по истории Средних веков.)

Лexa, студенческая кличка Дохтур, как всегда, смешил рассказами из жизни анестезиологов: “Смесь надо так подобрать, чтобы пациент назавтра попросил тебя того же составчика ему с собой домой отгрузить”.

Понятное дело, Леха иногда отрывается от монитора с данными больного и читает литературку. Меня еще не читал. С нетерпением жду отзыва.

Маме привет передавай. А как отец? Твоя бывшая вышла замуж? И так со всеми.

Мы прилетели в 31 градус жары, а вчера было 10 с диким ветром. Мы два раза попали в шабат и один раз в хамсин.

Неделя пролетела совсем незаметно. Если бы можно было оторваться от новостей из Москвы, то считай, что жизнь удалась.

Кстати, “Трансаэро”, даже экономический класс, – очень пристойная компания.

И еще кстати. Акко оборудован для колясочников так, что посмотреть можно все, включая подземные ходы из крепости госпитальеров в гавань. По одному они доставляли продукты, а по другому тащили контрабанду.

22 марта. Вчерашний звонок моего лепшего друга Алексашенко обернулся сегодня моим участием в совещании рабочей группы Открытого правительства.

Доклад Гуриева, Алексашенко и компании классный, четкий, жесткий. Если предложения будут реализованы, в России начнется операция “Чистые руки”. Как когда-то в Италии.

Будет ли? Мне так не показалось. Нужно ли вообще? Обязательно.

Три года назад, на первом заседании Совета по правам человека, мне довелось воодушевиться. Мне понравились слова Медведева о том, что, если он не справится с коррупцией, он не будет себя уважать.

За три года стало только хуже.

Он не мог? Не хотел?

И что за очередной подход к штанге?

Ничего произносить я не собиралась. Шла послушать. Но про семьи господ чиновников никто не сказал. Ну, тогда я… Я говорила про декларации жен (имея в виду бессребреника Шувалова и его батуриноподобную жену) и пристройство чиновных детишек во всякие “ВТБ” и прочие “Роснефти” на высокие должности. Реагируя на мои слова, Медведев сказал, что тогда это будет касаться всех. Видимо, прозрачно намекал, что нечиновник Ясин больше не сможет меня никуда пристроить. Очень мне это напомнило карикатуру на Путина, который в ответ на слова Ходорковского о коррупции в его собственном окружении, начал считать ЮКОСовские нефтяные запасы. Но надеюсь, обойдется…

25 марта . “Я люблю в Питере архитектуру и музеи, – сказал мой дядюшка, коренной петербуржец. – И очень не люблю то отвратительное мракобесие, которое из моего города исходит порой”.

Дядюшка имел в виду подписанный г. Полтавченко закон о запрете пропаганды гомосексуализма и педофилии.

Закон этот, во-первых, нелогичный, а во-вторых, просто диковатый. За мужеложство уголовного наказания нет уже давно, а педофилия, с которой гомосексуализм объединен в одном законе, одно из самых страшных преступлений. Я могу любить или не любить того или иного гея или лесбиянку. Но это отношение будет вызвано совсем другими факторами: злой человек или добрый, опрятный или нет, эпатирует или скромен. А совсем не их сексуальной ориентацией. А вот ежели человек – педофил, то он для меня не существует как человек. При первой же возможности я настучу на него куда следует, а уж руки не подам никогда.

Ну а относительно понятия “пропаганды” я как профессиональный журналист могу посоветовать питерским коллегам быть очень осторожными. Под понятие “пропаганда” при желании подводится что угодно. Даже простое упоминание. Что делать нам, людям, понимающим все мракобесие этого закона? Подписывать коллективные письма? Дежурить у судов, если и когда кто-то будет подвергаться конкретному преследованию? Просто молчать, стыдливо полагая, что раз мы с обычной сексуальной ориентацией, то нас это не касается? Типа как мне было сказано: ты борешься за права инвалидов – молодец, дело понятное и благородное. А этих не трогай, пускай сами разбираются.