Зардушт Ализаде - Конец второй республики Страница 33

— Вы срываете конференцию.

Что ж, прощайте, фронтисты Октябрьско-Измирского района. Хотя еще было светло, кураторы закрыли конференцию без проведения выборов. Сидящие в зале их сторонники поняли, что настроение участников резко поменялось и возможна победа на выборах сторонников умеренной линии, которых они между собой называли «зардуштистами». Нахчыванский фронтист Сардар Мамедов позже рассказывал, что стоило кому-нибудь на заседаниях Фронта высказаться умеренно-примирительно и предложить компромисс, как его тут же клеймили «зардуштистом».

Сардар бей говорил, что тогда никто не понимал значения этого слова, потому что мало кто в Нахичевани слышал о члене Правления НФА Зардуште Ализаде. Кто-то предполагал, что их считают сторонниками зороастрийцев — огнепоклонников, и терялись в догадках, какова связь между их сегодняшней политической позицией и уже давно забытым древним пророком.

После того, как Правление прочно обосновалось в «штабе НФА», на улице имени Рашида Бейбутова, его члены начали встречаться чаще, однако, кроме дней заседаний, все члены Правления никогда вместе не собирались, так как теперь среди различных группировок внутри Правления не было личной приязни и симпатий. НФА превратился из организации, созданной духовно близкими людьми, как бы в место работы, куда мы приходили по обязанности.

9-го октября поздно вечером в Правление позвонили из ЦК и сообщили, что Тофига Гасымова и Зардушта Ализаде приглашает для беседы Поляничко. Мы были удивлены, так как наши встречи с членами ЦК КПА обычно происходили после каких-то грандиозных митингов или же чрезвычайных происшествий. Ни о чем подобном мы не слышали. Как бы то ни было, мы с Тофигом взяли такси и поехали в ЦК.

Поляничко, как всегда, выглядел крайне утомленным. Землистый цвет лица, тяжелые веки, замедленные движения говорили о хроническом недосыпании и кабинетном образе жизни. Он начал беседу с того, что предложил взять по карамельке к чаю. «Я эти карамельки покупаю во время выездов в районы, таких в Баку не найти» — сказал он. Я подумал, что вот так хвастаются «шузами» и «батниками», т. е. заграничными туфлями и рубашками студенты, зацикленные на модных вещах. «Неужели в буфете ЦК нет карамелек к чаю?» — поинтересовался Тофиг. «Таких — нет» — отвечал II секретарь ЦК. Для меня разговор приобретал Ильфо-Петровский характер. «И часто вы выезжаете в районы?» — поинтересовался Тофиг. «Да, часто. При первой возможности выезжаю. Изучаю республику, народ. Кстати, должен вам сказать, что я внимательно изучил вашу Программу. Очень выдержанный, очень современный документ. Но я сопоставляю вашу Программу с простым народом, с его чаяниями и мировоззрением Должен сказать: между вашей Программой и народом есть огромная пропасть. Ваша Программа — столичная. Она написана для жителей Баку, и то не для всех, а только для части его. Но Баку не характерен для республики. Баку — один из немногих интернациональных, я даже сказал бы, космополитичных городов Союза. Он такой же, как Москва, Ленинград, Ростов. Даже Киев более национален, чем Баку. А о других городах Союза и говорить нечего. Интернациональный Баку уникален для Азербайджана. Он — остров в тюркском море Азербайджана. Вашему народу, особенно тем, кто живет в провинции, ближе не общедемократические идеи Программы НФА, а идеи тюркизма».

Пока II секретарь ЦК Компартии Азербайджана агитировал идеологов НФА отказаться от общедемократических идеалов в пользу этнонационалистических, я исподтишка разглядывал небольшой кабинет московского наместника. Заваленный бумагами и папками стол. На журнальном столике Коран в переводе академика Крачковского с закладкой. «Когда же он начнет агитировать нас за ислам?» — подумал я.

Горячий и увлекающийся Тофиг бей взорвался, как снаряд:

— Лидеры НФА, за редкими исключениями, сами выходцы из провинции. Мы — районские, и нам нет нужды объяснять, чего хотят люди в районах. Вы правы, что провинция более отсталая, чем столица, но НФА — авангардная организация. Фронт ведет людей не назад, к национализму, а вперед, к демократии. Народ реально объединяется вокруг демократических идей НФА, и нам нет необходимости менять нашу, как вы правильно заметили, современную Программу на отсталую националистическую. Кроме того, если мы поменяем Программу и внесем в нее националистические идеи, противники Фронта получат предлог для нападок на идеологическую базу НФА. А так, пожалуйста, вполне лояльная перестроечная Программа, — завершил Тофиг бей, и победоносно посмотрел на Поляничко.

Виктор Петрович нагнулся и взял в руки Коран.

— Я и в Афганистане все читал и перечитывал эту мудрую книгу. И здесь я каждый день читаю, вдумываюсь в его аяты, анализирую, сравниваю с жизнью и судьбой людей и народов. Какая же божественная мудрость и глубина в этой Книге — почти восторженно выговорил он последние слова и вдруг, перейдя на обычный разговорный тон, спросил — а почему в Программе нет ничего про духовную основу вашего народа — ислам?

Тофиг бею как будто подарили нечто драгоценное. Он весь засветился, его прозрачные лучистые глаза засверкали, тонкие длинные пальцы нервно забегали по окрестностям тощего, костлявого тела:

— Да, мы внесем целый раздел в Программу про ислам, а вы раструбите по всему миру, что в Азербайджане создано фундаменталистское движение?

«У нашего Плейшнера нет никакой дипломатичности» — подумал я про себя и вклинился в разговор:

— Ну почему же, Виктор Петрович, основатели Фронта очень даже уделили внимание исламу. Вы внимательно прочитайте еще раз пункт Программы НФА про ислам. Кстати, это единственный пункт из моего первого проекта Программы, который дошел до последней редакции без изменений: «Вернуть исламу его традиционное место в духовной жизни и культуре азербайджанского народа». А ведь ислам в традиционной жизни нашего народа занимал огромное место, особенно в духовной жизни и культуре. Поверьте мне, это я говорю как арабист, проживший пять лет на Арабском Востоке, и знающий свой народ не понаслышке.

У Виктора Петровича ничего с нами не получалось. Два часа беседы закончились тем, что Тофиг бей и я отклонили советы компартийного бонзы и матерого разведчика с опытом работы в оккупированном Афганистане. Когда мы вышли от него на Коммунистическую улицу, Тофиг бей с радостью сказал:

— Не дали мы ему оружия для идеологической борьбы с Фронтом. Им не к чему придраться. Они хотят, чтобы мы внесли элементы национализма и радикального ислама в Программу, чтобы легче было с нами бороться. Не дождутся!

«С нами, может, и не дождутся. А вот как с другими лидерами НФА? Ведь он и с ними будет беседовать, играть на тонких струнах их души. Отзовутся ли эти струны на прикосновения советского разведчика и партаппаратчика» — думал я.

Увлеченность тюркизмом и пантуранизмом имела основание как историко-культурного, так и политико-географического характера. Этническое самоназвание большей части населения захваченной Россией в XIX веке территории Южного Кавказа было «турк» (тюрок), хотя колониальные власти их называли «кавказскими татарами» (по аналогии с волжскими, крымскими и др.). Территория же называлась не Азербайджаном (Азербайджан исторический — это Тебриз и прилегающие земли в Иране), а Ширваном, Араном, Карабахом, Губой, Ленкоранью, Эриваном и пр. С развитием буржуазных отношений в конце XIX века появилось осознание необходимости национальной и территориальной самоидентификации. Не будучи татарами и не желая брать на себя имя, принадлежащее родственному, но другому народу, интеллигенция начала делать ударение на том, что этот народ — турки (это было сделано до того, как турками в 1920-х годах стали называть себя вчерашние османы), а территория — Азербайджан. Название полувассальных ханств трансформировались в названия районов. Еще при становлении независимой республики, после распада царской России в 1918 году, в парламенте безымянной страны шли дебаты о том, как же назвать эту демократическую республику. Для зарождающейся Армянской республики такой проблемы не было, ибо она претендовала на все земли «Великой Армении, включая территории Грузии, Азербайджана и Турции». В советское время процесс поисков продолжался уже с участием директивных органов СССР, за которыми оставалось последнее слово. Наконец, выбор окончательно пал на «Азербайджан» и «азербайджанцы». Те, кто жил на территории Азербайджанской ССР, постепенно свыклись с тем, что они — азербайджанцы, а не тюрки. Сложнее было с этнически гомогенным населением, которое осталось жить на территории других советских республик — России, Армении и Грузии. Неофициально им запрещалось называться тюрками, формально они не были гражданами Азербайджанской ССР и не могли называться «азербайджанцами». Сложилось так, что доминантное население Армении называло их «туркес», Грузии — «татары», сами же они себя считали официально «азербайджанцами», как большинство сородичей в Азербайджанской Республике, и неофициально — тюрками. Вот почему, когда ослабли и рухнули официальные запреты и шаблоны, те азербайджанцы, которые были выходцами из Грузии, Армении и географически примыкающих к ним западных регионов Азербайджана, заделались радетелями тюркизации, возвращения к «тюркским истокам», а наиболее радикальные из них, прежде всего Абульфаз Алиев, начали вообще отрицать наличие азербайджанской нации и азербайджанского языка, считая последнее изобретением Иосифа Сталина. То, что «пантуранист» Абульфаз Алиев с его отрицанием самостоятельности азербайджанской нации стал в результате фальсификации выборов Председателем НФА, стремящегося к самостоятельности Азербайджана, является иронией истории, насмешкой рока.