Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование Страница 33

Понять всю серьезность того, что сказал ему Шистко, он смог буквально через две недели. Ему позвонила одна из его знакомых, Наталья Исаметдинова, и попросила о встрече. Когда они встретились, она сквозь слезы стала рассказывать, что несколько дней назад, 13 октября 1980 года, ее вызвали в милицию прямо с работы. Там, в отделении милиции, люди, назвавшие себя сотрудниками угрозыска, стали ее расспрашивать о «гражданине Азадовском» и убеждать в том, что он является замаскированным врагом советского государства. Начали они издалека, сообщив, что уже его отец был «врагом народа» – «участником сионистского заговора, расстрелянным за антисоветскую деятельность». О самом Константине ей также сообщили много неожиданного: он, дескать, наркоман, частый гость ленинградских наркопритонов, а кроме того, агент западногерманской разведки; и пытались добиться от Натальи подтверждения этим «фактам». Когда это не получилось, ее стали принуждать к даче ложных показаний: требовали написать, что она вступала в связь с Азадовским до достижения 18 лет (120-я статья УК – «развратные действия в отношении несовершеннолетних», до 3 лет лишения свободы). Однако девушка нашла в себе силы дать отрицательные ответы во всех случаях. Тем не менее ей на прощание сказали, что «Азадовский – враг, который должен быть наказан и будет наказан», и взяли у нее «подписку о неразглашении».

Мы не знаем, с кем еще велись осенью 1980 года подобные разговоры; но в данном случае сотрудники органов действовали топорно: пришли к девушке, чтобы под угрозами вынуть из нее компромат на человека, к которому она относилась с симпатией и, несмотря на подписку, смогла ему все рассказать. А сколько знакомых, давших такую же подписку, ему никогда и ничего не сказали…

Конечно, такие истории не могли не обеспокоить Константина. Особенно его настораживало то, что компромат на него собирается не «политический», а определенно «уголовный».

Уже во время следствия, как он узнал вскоре, сотрудники КГБ СССР продолжили оперативную работу по дальнейшему разоблачению враждебной деятельности Азадовского и Лепилиной. Это были сотрудники УКГБ по ЛО Безверхов и Кузнецов. До сих пор в нескольких архивных коллекциях сохраняются клочки бумаги, на которых эти офицеры госбезопасности оставляли свои координаты – рукодельные визитные карточки, прямо как в теледетективе: мол, звоните, ежели чего вспомните! Копии этих «визиток» в качестве доказательства причастности КГБ к своему делу Азадовский позднее прилагал к своим заявлениям в КГБ СССР. В одном из них (1988 года) он, в частности, писал:

…В январе 1981 г. один из названных сотрудников требовал (по телефону) от гр. Цакадзе М.Г., артистки Ленгосконцерта, чтобы она прервала гастрольную поездку по стране и срочно вернулась в Ленинград только для того, чтобы «переписать» свои показания по делу Лепилиной, которые она (Цакадзе) дала на предварительном следствии. Безверхов и Кузнецов неоднократно беседовали с Цакадзе, хвастливо заявляли, что наше уголовное дело наверняка будет иметь продолжение, что нас обоих (меня и Лепилину) «для начала» лишь слегка «пожурили» и т. п.

…В январе 1981 г. Безверхов и Кузнецов приезжали к вдове моего знакомого Балцвиника М.А., убеждали ее в том, что я, будто бы, собирался продать на Запад за 50 долларов коллекцию фотографий, завещанную мне ее покойным мужем и т. д. Пытаясь склонить [Л.Г.] Петрову к лживым показаниям, сотрудники КГБ в сущности преследовали одну цель: «доказать», что я замышлял государственное преступление.

Разберем еще одну ситуацию, которая после ареста Азадовского получила в литературных кругах однозначную трактовку: провал его кандидатуры в члены Союза писателей, когда при голосовании на секретариате Ленинградского отделения СП ему «не хватило всего одного голоса».

Сперва отметим специфическое отношение к переводчикам в Союзе писателей, которое можно видеть по высказыванию Геннадия Шмакова, эмигрировавшего в декабре 1975 года в США и давшего 28 марта 1976 года интервью корреспонденту нью-йоркского бюро радио «Свобода» В.И. Юрасову. Вот что он сказал о коллегах по секции художественного перевода:

…Труд их оплачивается достаточно высоко, они пользуются правами наравне с другими членами Союза писателей – прозаиками, поэтами, критиками. С другой стороны, они – парии и неугодные личности. Они знают языки, им доступна любая литература и информация, их литературные мерки и критерии высоки, они – элита, и потому советские писатели, в массе своей прекрасно усвоившие, что соцреализм – это способ угодить партийному начальству в доступной им форме и обогатиться, испытывают к ним классовую неприязнь. К тому же они – конкуренты большинству советских писателей, для которых литература – источник привилегий. Ведь чем больше в России выходит хорошей западной литературы, тем выше уровень читательской взыскательности и вкуса…

Вообще же система избрания в Союз писателей в те времена была чем-то похожа на защиту диссертации: она занимала не менее года при самом благополучном раскладе и процедурно вконец изматывала даже карьеристов или приспособленцев, не говоря уже о рядовых писателях и переводчиках, вознамерившихся примкнуть к профессиональному сообществу. Поначалу требовалось собрать и представить рекомендации трех действующих писателей, членов Союза, а также ворох других бумаг; затем получить не менее ⅔ голосов в тайных голосованиях на всех уровнях, которых в общей сложности было четыре! Сперва секция (прозы, поэзии, критики, перевода и т. д.), затем – приемная комиссия, затем – секретариат Ленинградского отделения СП, и уже победным финалом – Москва, формально утверждавшая голосование «на местах». Главная трудность для тех, кто вполне устраивал коллег по писательскому цеху, как раз и состояла в голосовании секретариата Ленинградского отделения, где многим прошедшим два первых этапа обрезали крылышки с формулировкой «не хватило одного голоса».

У Азадовского этот процесс растянулся больше чем на год. В 1978 году он его инициировал и получил необходимые рекомендации. Его рекомендовали три члена Союза писателей: академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, доктор филологических наук Владимир Григорьевич Адмони, переводчица Рита Яковлевна Райт-Ковалева.

Так вот, 1 декабря 1980 года секретариат Ленинградской писательской организации как раз рассматривал кандидатов от переводческой секции, уже преодолевших первые две ступени, и Константину Азадовскому не хватило одного голоса. Безусловно, такое решение секретариата было для Азадовского неожиданным, да и весьма огорчительным: ведь членство в Союзе писателей – это не только возможность иметь привилегии согласно статусу, но и некоторый, хотя бы и эфемерный, иммунитет от «органов». Тем более что ленинградские чекисты всегда внимательно присматривались к тому, что происходило у их соседей-писателей.

И, наконец, еще одна история. Весной 1977 года Светлане позвонили на работу: «С Вами говорит сотрудник управления КГБ по Ленинграду; нам нужно с Вами сегодня встретиться. Подробности будут при встрече. Вам удобно у Летнего сада? Тогда договорились». Светлане было не слишком удобно, но, видимо, это было удобно сотруднику – все-таки недалеко от Литейного, 4. Вероятно, если бы ее вызвали непосредственно в Управление, она бы как-то настроилась на официальный лад, а тут – совсем непонятно; что еще за прогулки по Летнему саду?

Летний сад был уже наполнен бурной весенней зеленью липовых деревьев, людей почти не было. Она пришла раньше и пару минут подождала; они вошли внутрь и медленно шли по боковой аллее у Лебяжьей канавки. Разговор был мягкий, несколько даже с намеком на ухаживание – такой очень вежливый сотрудник, он деликатно коснулся прежней жизни Светланы, ее умершего мужа, потом – нынешней… «Ведь уже два года, как Вы вместе с Костей…»

Такая осведомленность о ее жизни Светлану испугала. Вопросы тем временем становились менее невинными. Уверена ли Светлана в своих друзьях? Понимает ли она, что Родина может в какие-то моменты нуждаться в ее помощи? Знает ли она, какой агрессии, явной и скрытой, подвергается Советский Союз со стороны западных спецслужб?..

Будучи человеком неглупым и прямым, Светлана в лоб спросила его, почему он ведет с ней этот разговор и что конкретно ему от нее нужно – ведь ни в чем предосудительном она не замешана и вряд ли к ней в связи со всем вышесказанным у КГБ могут быть какие-либо претензии. Сотрудник согласился и вообще поддержал Светлану в ее словах, но пояснил: среди ее знакомых есть люди, которые могут оступиться и принести вред не только себе, но и стране; есть те, которые общаются с иностранцами и потому находятся в группе риска…

И сотрудник предложил Светлане изредка, раз в две-три недели, встречаться, гулять, сидеть в кафе, И, быть может, он однажды попросит ее рассказать о ком-то конкретно. «Это только предложение» и т. д. Светлана была не менее откровенна. Она заявила (и, вероятно, не кривила при этом душой), что «это не для нее», что она «все равно не тот человек, который может или хочет иметь двойную жизнь» и т. д. И в конце концов сказала твердое «нет».