Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет Страница 34

Син не сдавался – он тащился на спустившем колесе, пока впереди не замаячила станция Чонджу с портретом улыбающегося Ким Ир Сена на ярко освещенном фасаде. Син свернул вправо, и впереди выросла плотина Супхун. Вдоль дороги тянулось железнодорожное полотно. Здесь Син планировал бросить «бенц». Он съехал вбок, выключил зажигание и выпрыгнул из машины.

Холод стоял собачий. Син зашагал вдоль путей. Его заметил солдат, закричал: «Товарищ! Товарищ!» – но Син пропустил оклики мимо ушей. Солдат замерз и вдогонку не бросился. «Я побежал, – вспоминал Син. – Дышать было нечем, но я понимал: остановлюсь – мне конец».

Спустя, кажется, пару-тройку столетий он добрался до маленького полустанка. У платформы стояли железнодорожные контейнеры с печатью «взрывоопасно». Син спрятался за ними. На часах одиннадцать, и тем не менее еще не вечер. Интересно, когда найдут машину? А как там шофер – до сих пор играет в карты? Или уже понял, что Син сбежал?

Довольно скоро вдали загудел товарняк. По рельсам медленно катил старый паровоз – ничего другого Северная Корея себе позволить не могла. Притаившись у путей, Син подождал и запрыгнул в пустой вагон, где перекатывались лишь какие-то камни – может, руда. Сел, вытянул ноющие ноги. Все тело от напряжения сводило судорогой.

– Спасибо, господи, – вслух сказал Син.

Потом прислонился к стенке и задремал.

Через пару остановок трое в одежде железнодорожных рабочих вышли со станции, направились прямиком к вагону и выволокли Сина наружу. На платформе, потирая глаза, стоял человек в полицейской форме – похоже, его только что разбудили.

– Это вы «бенц» у дороги бросили? – спросил он на полузевке.

Помимо прочего, Син не знал, что на северокорейской железной дороге через каждые полмили стоят патрули – ловят «зайцев» и следят, чтоб не было аварий. Его засекли, едва он забрался в вагон.

От станции, где его схватили, до китайской границы меньше десяти миль.

16. Здесь умер Син Сан Ок

Его отконвоировали в здание вокзала; Син волочил за собой по земле самодельный рюкзак. Силы его оставили. Лицо черное, все в угольной пыли. Он пал духом, он был жалок, и однако же его переполняло странное облегчение. Мне все равно, думал он. Я лучше умру, чем тут застряну. Пусть делают со мной, что хотят.

– Дайте умыться, – сказал Син полицейскому.

– Дайте ему воды, – сонно велел тот кому-то.

– Где туалет?

Сину дали помочиться, вымыть руки и лицо. Когда он вышел, к путям как раз подъезжал джип – на пассажирском сиденье заместитель директора, пышущий яростью. В вышине ворчал вертолет. Син закрыл глаза и постарался опустошить сознание.

Его заковали в наручники и вывели на улицу.

Когда все закончилось, Син решил, что это было похоже на кино.

Вертолет сел на маленьком пустынном аэродроме. Сина вытолкнули на землю и запихнули в другой джип. На голову натянули капюшон и сняли, лишь когда вытащили Сина из машины и завели в большое здание. Дальше длинный коридор, по обеим сторонам череда одинаковых дверей. Конвоиры открыли одну дверь, усадили Сина на стул – кроме трех стульев, в комнате ничего не было. Перед Сином сидели заместитель директора и незнакомый толстяк – он был очень пухлый и растекался по стулу, будто его не снабдили позвоночником. У обоих в руках бумага и карандаши.

Первым заговорил толстяк – голос завибрировал в жировых глубинах:

– Вы направлялись на север, через Чонджу в Пхёнан-Пукто. Это довольно далеко к северу. – Он как будто задумался. – Вы туда попали по ошибке, да?

Син растерялся.

– Вы перепутали дорогу? – рявкнул заместитель директора. – Вы что, вопроса не поняли?

– Я туда и собирался, – ответил Син.

– Почему? – Заместитель директора исходил злобой, и его голос словно пронзал Сина насквозь.

– Потому что жить здесь невыносимо, – ответил Син.

Толстяк записал за ним в блокнот. Заместитель директора поднялся, толстяк тоже. Оба удалились, вместо них вошли четверо охранников и холодно уставились на Сина.

Вскоре допросчики вернулись и опять сели напротив.

– Значит, в своих новогодних поздравлениях вы солгали? – осведомился заместитель директора. Сина, как и Чхве, обязали составить послания обоим Кимам – выразить благодарность и восхищение.

– Отвечайте! – завопил толстяк.

– Я написал, что мне велели написать. Я писал людям, которых в глаза не видел. По-моему, у меня неплохо получилось.

Оба ошарашенно вытаращились. После долгой паузы толстяк заморгал, записал, и оба снова вышли. Вернулись четверо охранников. Очевидно, допросчики кому-то передавали ответы и возвращались от этого кого-то с новым вопросом. Не так уж сложно догадаться, кто бы это мог быть. Ким Чен Иру, наверное, не верится, что я захотел сбежать, подумал Син. Ну еще бы – они так по-доброму со мной обходились.

Допросчики вернулись.

– Куда вы собирались? – спросил заместитель директора.

– В Китай.

Оба ушли, вошли охранники. Затем опять вернулись допросчики:

– Как вы планировали туда добраться?

– На товарняке.

– На товарняке? – переспросил толстяк, будто в жизни не слыхал такого слова.

– Да. На товарняке.

И они снова ушли. Так оно и продолжалось – Син со счета сбился, сколько раз они уходили и приходили. В итоге он рассказал им всё. Он до смерти вымотался – усталость накрыла его целиком, точно плотное белое одеяло, отключив ему все чувства. Его вывели наружу и, заморгав на солнце, Син сообразил, что оказался в Пхеньяне. В переднем дворе, как обычно, улыбалась статуя великого вождя.

Сина посадили в армейский джип. Машина ехала по городу, Син смотрел в окно. «Унылая, тоскливая картина. Ни души. Улицы мертвы».

Было это 30 декабря 1978 года. Сина везли в тюрьму.

Тюремная система Северной Кореи – ровесница Народно-Демократической Республики. Лагеря разбросаны по всей стране – сколько их всего, неизвестно. Официально режим отрицает их существование, но многие ясно видны на «Гугл Картах». В лагерях содержатся около 220 тысяч заключенных. У любого северокорейца есть знакомый – член семьи, друг, коллега, – которого забрали среди ночи, отправили в лагерь и больше никто никогда не видел. Никто о лагерях не говорит, но знают о них все – все поголовно.

Территория крупнейшего известного лагеря, с шахтами и заводами, больше целого Лос-Анджелеса. Граждан могут отправить туда за любой проступок – подлинный, заподозренный или сфабрикованный, – а поскольку законы диктуют коллективную вину, преступление пятнает весь род нарушителя, и три поколения его семьи приговариваются к тяжелому труду или смерти. (Супругов, поскольку они другой крови, иногда щадят, однако вынуждают к разводу, их сонбун понижают, их имущество конфискуют, а их родных, если они служат в армии или учатся в университете, немедленно выгоняют и «отправляют на производство» – то есть работать в шахтах или литейных цехах.) Жизнь в лагерях так жестока, что если человека посадили больше, чем на пару лет, он все равно что казнен. Заключенные работают с утра до ночи и сурово караются, если не выполняют квоты. Кормят их бурдой. Процветает садизм надзирателей.

Поскольку общество расслоено по признаку благонадежности, надзирателями в лагеря нанимают лишь «доверенных» граждан. На практике «доверенный» синонимичен обеспеченной элите. Этих людей учат бесчеловечному обращению с заключенными, внушают им, что зэки – «псы», «скот», вовсе не люди. К тому же их поощряют за предотвращение побегов, поэтому многочисленны истории о том, как надзиратель якобы помогал заключенному бежать, а затем пристреливал его или смотрел, как тот погибает от тока на колючей проволоке, и волок тело назад, чтобы получить премию.

Худшие лагеря, кваллисо (буквально «центры сосредоточения»), – для изменников родины, политзаключенных и всех, кого признали виновным в «антигосударственных» преступлениях (заговоре с целью захвата власти, сотрудничестве с империалистами) или в проступках попроще (читал иностранные газеты, подшучивал над внешностью или интеллектом Ким Ир Сена). Кваллисо Ким Ир Сен создал по образцу советского ГУЛага вскоре после прихода к власти и отправлял туда всех, кто представлял угрозу для режима. Меньше, чем на пожизненное, в кваллисо не попадают; публичные казни там – обычное дело. Что в этих лагерях происходит в действительности, толком неясно – сбежать и рассказать удавалось очень немногим. По словам редких свидетелей, в лагерях, где мужчины и женщины содержатся вместе, запрещен секс, поэтому официально санкционированы аборты и убийство новорожденных. Аборты проводят насильственно – зародышу вкалывают яд, матери попросту режут живот или же дитя душат, едва оно делает первый вдох. За доносы положено вознаграждение, и заключенные сплошь и рядом стучат друг на друга при активном поощрении лагерной администрации. Один бывший зэк стал свидетелем неудавшегося побега: избитый нарушитель лежал на земле, а другим заключенным велели ходить, наступая прямо на него и ломая ему кости, пока он не умер. Другого зэка повесили, а остальным велели бросаться в него камнями, пока он бился в петле. Трупы оставались на виду всю ночь, иногда и по нескольку дней – в назидание.