Ксения Лученко - Матушки: Жены священников о жизни и о себе Страница 34

– Расскажите, как вы познакомились со своим будущим мужем?

– Я никогда не думала, что это выльется во что-то. Сидела на пятом этаже в хранилище, обрабатывая какой-то фонд, забыла какой. Появился отец Георгий, мы с ним работали в разных отделах, он – в отделе хранения, а я в – отделе научно-справочного аппарата. Видела я, ходит какой-то молодой человек по архиву, мы никак не общались, а тут я сижу в хранилище и вижу, он пришел с конкретным вопросом: как ему с истфака перейти на филфак и стоит ли это делать. Я помню, очень долго его переубеждала, что не стоит это делать, потому что сама я в то время собиралась переходить в медицинский институт. Всячески его отговаривала и, видимо, отговорила, на филфак он не пошел. Наше знакомство началось с беседы о таких, самых обыкновенных вещах. Потом мы продолжали общаться на работе, вызывая нарекания со стороны всех начальников, когда нас заставали в хранилище оживленно о чем-то беседовавшими, а беседовали мы всегда на высокоинтеллектуальные темы, что мне очень тяжело давалось: молодой человек такой развитой и умный, а я ничего не знаю. Мы продолжали так общаться очень долго, на работе. Потом отец Георгий, наконец, назначил мне свидание. Это было в Летнем саду…

– Через какой срок после первого разговора?

– Месяца через три. Но то, что меня поразило, не тогда, а потом – когда это стало системой, все свидания были только после часа дня. Я потом поняла в чем дело (дело было в том, что к часу дня заканчивалась литургия, он ходил на свидания после службы, и это было неколебимо), а тогда еще не догадывалась. Я помню очень хорошо, был февраль, довольно холодно, на сугробах наст. Одеты мы были замечательно: у меня была нелепая шуба в талию – серая, красная шапка и оранжевые сапоги, красота! Я помню, очень холодно, Летний сад пустой, я шагаю по сугробам взад-вперед, никого нет. Хожу, хожу, начинаю замерзать, себя ругаю – что я раньше времени пришла, а отец Георгий всегда опаздывал. Бежит отец Георгий, вид соответствующий, и мы так дружно говорим о чем-то высоком, по-моему, об Аксакове шла речь. Долго гуляли – замерзли. Он меня позвал: «Пойдемте, я здесь рядом живу, попьем чаю, согреемся». Я готова была пойти, а потом во мне сработали комплексы воспитательные – «как это не прилично», «только первый раз встретились, и я пойду к нему домой», и я не пошла. Теперь без смеха вспоминать об этом не могу. Но я пошла в другой раз, и мы замечательно пили чай с какой-то живой малиной, я впервые побывала у него дома в коммунальной квартире, это было сильное впечатление. Впечатление произвел сам дом, который я очень полюбила и люблю до сих пор. Так мы стали общаться, долго, до августа восьмидесятого года примерно, без всяких выяснений отношений. Хотя, конечно, я подозревала, но вообще я была очень в себе не уверена, мне не очень свойственны были чисто девчоночьи вещи.

– Кто кому понравился больше? Вы понравились вашему супругу?

– Я надеюсь, что понравилась.

– С чьей стороны произошел выбор?

– Не могу сказать, что с моей стороны это был выбор, во-первых, мне не из чего было выбирать, у меня не было широкого круга общения и опыта общения с молодыми людьми, но это было такое попадание, когда кажется, что иного и быть не могло.

– А «выяснение отношений» как произошло?

– Мы сидели во втором хранилище в переулке Пирогова, там неинтересное для меня хранилище – фонды заводов, я не любила там работать, но меня туда отправили, и вот мы сидим, и я позволила себе такую игривую вещь: написала стихотворение. Я уходила в отпуск, это был последний день работы. Тогда я очень легко писала стихи, тогда все рифмовали по случаю праздников, дней рождения и прочего, так было принято. Я написала ему вот такое стихотворение: «Мой друг, в далекой стороне/когда ты вспомнишь обо мне,/вкуси даров, тебе их плод,/вмиг утешенье принесет», завернула в перфокарту стишок и две конфеты «Белочка», положила ему незаметно в карман куртки и убыла в отпуск.

– Без подписи?

– Да, некоторая игривость мне, видимо, была свойственна. Потом он написал мне письмо, потому что я поехала к бабушке. Мы ведь очень долго на «вы» общались, буквально до самой свадьбы, конечно, я этих писем ждала, все было просто замечательно, но все равно, никакого объяснения я не ждала, не думала, что это все произойдет довольно быстро. Когда я приехала, был август и было очень жарко, я в тот день собиралась в театр со своей близкой подругой. Для меня поход в общественное место – это испытание, я была такая закомплексованная, и мне всегда было тяжело. Сборы в театр – целый день, надо настроиться, собраться, а тут звонит отец Георгий и говорит: «Надо срочно увидеться». Я не могу понять, в чем причина срочности, до меня многие вещи доходили как до динозавра. Но я поехала, и мы пошли в Таврический сад. И тут начинается знаменитый монолог на тему: он четыре года будет думать – будет он монахом или женится. Я все это слушаю, никак с собой не соотнося, потому что нет никаких слов, которые люди говорят в этих случаях. И здесь, видимо, он видит, что я ничего не понимаю, может, он обиделся, что я такая глупая, потом я начала что-то понимать и тоже почти обиделась. Нормальные люди как признаются в любви: слова говорят соответствующие. Я ничего не поняла, меня спасает моя замедленная реакция, я не обиделась, но у меня было нечто вроде шока, а он обиделся очень сильно. Все мои письма пихнул в карман, проводил меня на троллейбус…

– А что, письма – они у него с собой были?

– Да, видимо, решил на всякий случай взять, чтобы все сразу прервать. Когда мне вернули письма, вот тут я обиделась всерьез. Спокойно села в троллейбус и уехала в полном недоумении домой. Потом пошла в театр, был совершенно замечательный балет, мне очень понравилось, потом пришла домой, и тут до меня стало доходить, что что-то произошло. Я не собиралась прекращать отношения, я ему позвонила, благо тогда существовали такие толстые телефонные книги по адресам, я нашла его адрес…

– Вы не знали его номера телефона?

– Нет, мы на работе все время общались, не было необходимости. Я ему позвонила, и после этого мычания-молчания в трубку – произошел уже какой-то перелом.

– А кто молчал в трубку?

– Я, конечно, я же первая позвонила и стала молчать. Кто-то из соседей взял трубку, я попросила, он подошел. Зная, что это он, я молчала, молчала, пыхтела…

– А он понял?

– Догадался, что-то сказал, к сожалению, я не помню что именно. Я помню, после этого мы стали общаться несколько иначе, стали ближе, но все равно оставались воскресные свидания после часа, каждый был очень занят своим: он – экстернатом, я – учебой. Экстернат у него был в университете, он потерял три года, когда пошел служить на флот. Однако что-то произошло, что отношения определило. Мы их не выясняли, но многое уже было понятно. Единственное, до чего мы договорились: что думать надо не четыре года, а два – чтобы мы закончили учебу.

– На что два года?

– На то, чтобы определиться. Мы продолжали общаться, и у меня как у девицы были обиды, когда, например, мы идем на службу, и я знаю, что ради меня он никогда ни с какой службы не уйдет. Предпочтение всегда большего – церкви, меньшей – мне. Сейчас меня это не мучает, а тогда порой бывало обидно. Я один раз даже вышла из Преображенского собора и пошла по Литейному, думаю: «Все, не могу больше».

– А как отец Георгий заявил вам, что он верующий?

– Я не помню, как-то случайно, мы говорили, говорили, рассказывали что-то друг другу, специально разговоров о вере не было, он вообще был очень деликатен в том плане. Он на меня не давил, не заставлял. Но дело в том, что раз я с ним, естественно, я иду и в храм. Иногда я уставала и начинала чувствовать, что неплохо бы на меня обратить внимание. Если бы я была ребенком из последовательно церковной семьи, наверное, я бы так не реагировала. Но я была такая, какая была. И моя детская церковность только впоследствии стала во мне проявляться, когда я поняла, что она вообще-то и здесь существует, но в том окружении, в каком я была, я ее не чувствовала ни в университете, ни на работе, там не было людей воцерковленных. Вся воцерковленность у меня была связана только с миром, отсюда далеким, который находится за тысячу с чем-то километров. Мир церковной жизни здесь открылся мне благодаря ему, конечно.

– Вы узнали, что ваш молодой человек верующий, вас это обрадовало или огорчило?

– Мне сложно это выразить, мне казалось это естественным. Все мое знакомство с отцом Георгием связано с этим ощущением, что я втекаю, как ручей, во что-то такое, что было всегда. Прожив с ним довольно много – 27 лет вместе, сейчас могу сказать, что у меня всегда было ощущение, что я вернулась туда, откуда ушла. Я не берусь определить, что это такое. Например, я переписывала ему из бабушкиных книг тропарь на церковнославянском – Георгию Победоносцу, а у него был только на русском, вот с таких вещей начиналось, с мелочей. У него никаких книг не было вообще. Что-то брал смотреть, что-то брал читать.