Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие Страница 35

Если судну удаётся, наконец, набрать немного хода, оно раскалывает препятствие и медленно проходит через него. Отчётливо ощущается набегание волны — медленное и постепенное. Я насчитал, что промежуток длится около девяти секунд. Все сегодня говорят, будто лёд раскрывается»[80].

Двадцать восьмого декабря буря стихла. Разъяснилось, на небе появились признаки чистой воды впереди. На ветру было холодно, но солнце чудесно пригревало, и мы этакой развесёлой беспечной компанией разлеглись на палубе и наслаждались его теплом. После завтрака Скотт и Уилсон совещались в «вороньём гнезде». Решили разводить пары.

Мы же тем временем опустили лот, и на глубине 2035 саженей он достиг дна, покрытого вулканическим пеплом. Последнее измерение показало 1400 саженей; мы пересекли банку.

В 8 часов вечера развели пары и начали продвигаться.

Сначала дело шло туго, и всё же медленно, но верно мы протискивались между льдинами. Наконец участки чистой воды стали встречаться чаще. Вскоре мы миновали одну или две полыньи протяжённостью в несколько миль; навстречу попадались уже льдины помельче. А потом мы и вовсе не видели крупных льдин.

«Листы тонкого льда раздроблены на довольно равномерные части — не более 30 ярдов в поперечнике, — записывает Скотт в своём дневнике. — Мы под парами плывём среди небольших льдов с обтёртыми краями, очевидно разбитых напором волн»[81].

Мы не могли находиться далеко от южных границ паковых льдов. Целые сутки мы шли под парами и продолжали хорошо продвигаться вперёд, хотя время от времени приходилось пробивать какое-нибудь препятствие. Наконец-то затраты драгоценного угля вознаградились сторицей! Небо было затянуто облаками, с грот-мачты открывался однообразный унылый вид, но с каждым часом крепла уверенность в том, что мы приближаемся к открытому морю. В пятницу 30 декабря в 1 час ночи (широта около 71,5° по полуденному счислению 72°17′ ю. ш., 177°9′ в. д.) Боуэрс провёл корабль через последние плавучие льды. За нами лежало миль четыреста льдов. До мыса Крозир оставалось 334 географические мили.

ГЛАВА IV. ЗЕМЛЯ

…Простирается странаМорозов лютых, — дикий, мглистый край,Терзаемый бичами вечных бурьИ вихрей градоносных; этот град,Не тая, собирается в холмы,Огромные, подобия руинКаких-то зданий. Толща льдаИ снега здесь бездонна[82]

«Говорят, идёт адский шторм. Пойди-ка взгляни на барометр», — спокойно промолвил Титус Отс за несколько часов до того, как мы вышли из паковых льдов.

Я пошёл, взглянул и от одного этого взгляда ощутил приступ морской болезни. В течение нескольких часов меня тошнило, ужасно тошнило: но нам, новичкам в Антарктике, ещё предстояло понять, что поведение барометра здесь пока что для нас загадка. Ибо в конце концов ничего страшного не произошло.

Когда в утреннюю вахту я взошёл на мостик, мы шли по открытой воде, под свежим ветром. Он весь день крепчал, к вечеру дул очень тёплый зюйд и шла низкая зыбь, знакомая нам по Северному морю. Назавтра в 4 часа утра поднялась большая волна, собакам и пони пришлось туго. В эти дни утреннюю вахту нёс Ренник, я же скромно исполнял при нём обязанности мидшипмена.

В 5.45 мы заметили по левому борту, как нам показалось, айсберг. Минуты через три Ренник сказал: «Там полно пака», я спустился вниз и доложил Эвансу. Из-за снегопада и тумана видимость была нулевая, и не успел Эванс подняться на мостик, как мы приблизились к паку и поплыли в окружении оторвавшихся от него льдин, одной из которых, очевидно, и был наш айсберг. Пришлось убрать как можно скорее передние паруса — других не было — и под одним только паром убийственно медленно ползти в подветренном направлении. Словно на ощупь пробираясь по огромной полынье, мы постепенно стали различать то ли сплошные паковые льды, то ли отблеск от них по траверзу с обоих бортов.

На мостике состоялось нечто вроде совещания, и было приказано лечь в дрейф и держаться на чистой воде с подветренной стороны пака, пока ветер не стихнет.

«В обычных условиях безопаснее всего было бы сделать поворот оверштаг и держать курс к востоку. Но в данном случае мы должны были рисковать и ради наших лошадей поискать более спокойные воды. Миновав ряд плавучих льдин, над которым разбивались волны, мы скоро подошли к сплошному льду и, обойдя его, были приятно удивлены, очутившись в сравнительно спокойных водах. Пройдя ещё немного, судно остановилось и легло в дрейф»[83].

Весь этот день мы дрейфовали вместе с паком, время от времени медленно уходя под парами в подветренном направлении, чтобы уклониться от плывущих на нас льдин. К ночи погода начала проясняться. Был канун Нового года.

Я пошёл спать, надеясь проснуться уже в 1911 году. Но проспал недолго, меня разбудил Аткинсон. «Ты видел землю? — спросил он. — Завернись в одеяла, пойди посмотри». С палубы я какое-то время ничего не различал. «Видишь вон там наверху отблеск? — помог мне Аткинсон. — Это снег, подсвеченный солнцем». И действительно: над облаками единственными светлыми пятнами на тёмном горизонте возвышались знаменитые вершины гор, словно обтянутые белым атласом. Предвестники Антарктического континента, гора Сабин и хребет Адмиралти.

Нас отделяли от них 110 миль. Но

Ледяные громады стоят на века,Но издали видит продрогший матросИх белыми клочьями, как облака…[84]

и я, признаюсь, вернулся на тёплую койку. В полночь в детскую ворвалась шумная толпа, в честь Нового года звонившая в обеденный колокольчик. Я ждал, что меня стащат с койки, но, подбодрённый ударом в бок от Бёрди Боуэрса, живо вскочил сам.

Мы шли берегом Земли Виктории, залитой ярким солнечным светом.

«Вечер совершенно тих. В 11 часов многие, наслаждаясь солнцем, сидели на палубе и читали»[85].

Второго января, в понедельник, в 8.30 вечера мы увидели в 115 милях от нас вулкан Эребус. На следующее утро чуть ли не все были на реях — убирали паруса. Судно держало курс на мыс Крозир, и нашим восхищённым взглядам открывалась северная оконечность острова Росса, а на восток от него простиралась стена Барьера, скрывавшаяся за горизонтом. Воды, по которым мы шли, кишели пингвинами Адели и косатками.

Я видел Фудзияму, самую изящную и стройную из всех гор на Земле; видел горы Канченджанги — из смертных только Микельанджело мог бы воссоздать такое величие. Но мне милее всех Эребус. Тот, кто сотворил Эребус, понимал очарование горизонтальных линий, и очертания Эребуса ближе к ним, чем к вертикалям. Это самая умиротворяющая гора на свете, и я очень обрадовался, узнав, что наш дом будет стоять у её подножия.

И постоянно над кратером Эребуса лениво полощется флаг из вулканических паров.

Мы достигли передней стенки Барьера приблизительно в пяти милях восточнее места её соединения с базальтовыми скалами мыса Крозир. Уже видны возникшие в результате сжатия ледяные волны, оказавшиеся таким серьёзным препятствием на пути путешественников с «Дисковери» к колонии императорских пингвинов. Нолл чист, а вершину горы Террор окутывают облака. Что же касается Барьера, то нам он кажется старым знакомцем — так точно он соответствует нашим представлениям о нём и изображениям на рисунках и фотографиях.

Скотт приказал спустить вельбот, и мы подгребли под утёсы.

Нас встретил довольно сильный прибой.

«Нам было поручено выяснить возможности высадки, но прибой с такой силой разбивался среди глыб льда на берегу и у подножия льда, что о высадке нечего было и думать. Мы бы и лодку разбили и сами очутились в воде. Но для меня это было истинной мукой — ведь в каких-то шести футах над нами на небольшом грязном обломке старого припая, выброшенном на берег, размером не более десяти квадратных футов, стоял понурившись живой птенец императорского пингвина, а рядом спал стоя его верный родитель. Малыш был ещё покрыт пухом — интереснейший факт биографии этой птицы, мы догадывались о нём, но до сих пор никто этого не видел. Ни в природе, ни на чучелах мы не наблюдали такой стадии развития: крылья уже освободились от пуха и покрылись перьями, оперилась также полоска на груди и часть головы. Эта птица явилась бы для меня бесценным сокровищем, но мы не могли рисковать ради неё жизнью, и она осталась стоять на своём месте.

Любопытно, что, хотя вокруг было сколько угодно чистого льда, на котором могли бы жить эти жалкие отщепенцы, покинутые цветущей колонией — вместе с дрейфующим припаем та уже плыла на север, — они предпочли остаться на единственном уцелевшем обломке льда размером около десяти квадратных футов, да к тому же ещё оказавшемся на шесть футов выше уровня воды; они явно не могли взять в толк, почему эта льдина никак не оторвётся и не последует за всеобщим исходом на север, начавшимся, должно быть, с месяц назад. Интереснейший случай, наводящий на мысль о том, что эти смешные существа очень туго соображают. Но в этом чрезвычайно грязном куске льда, имевшем в толщину около двух футов и нависавшем над водой наподобие пещеры, было ещё кое-что удивительное: из его нижней стороны торчали лапы и куски тел дохлых пингвинят, а в одном месте даже труп взрослой особи. Я надеюсь зарисовать весь этот необычный сюжет, ведь, насколько нам было известно, именно в этом уголке можно узнать кое-что об императорских пингвинах, иначе их жизнь останется тайной, как многие другие явления живой и неживой природы. А этот эпизод, во всяком случае, вносит нечто новое в наши познания об удивительной примитивной птице…