Ольга Кучкина - Мальчики + девочки = Страница 35

Ноля никуда не позвали.

Он поднимался по шикарной лестнице – новодел, евроремонт, боярская роскошь – к своему другу Макару, когда по ней спускалась женщина в строгом изящном костюме, Ноль поздоровался, узнав ее, и тут же до него дошло, что они незнакомы. Она поздоровалась в ответ. Он протянул руку: Ноль, иду к моему другу Макарову, а вы идете от него. Известная журналистка улыбнулась: вы провидец. – Договаривались о съемке, утвердительно произнес провидец Ноль. Договаривались о съемке, кивнула журналистка, ведущая программу на телевидении. Договорились , участливо спросил Ноль. Договорились , успокоила она его. Больше обсудить было вроде нечего, и Ноль задал вопрос в лоб: а не хотите побеседовать в эфире с рядовым ученым, между прочим, таким же кандидатом экономических наук, как друг Макар? Журналистка, успевшая опуститься на две ступени, остановилась, интерес проблеснул в угольных зрачках за толстыми стеклами очков, в которых отсвечивало все наличное электрическое изобилие, и сказала: хочу. – Вот моя визитка, протянул Ноль кусочек картона. Я позвоню, прозвучало обещание, и пара разошлась, мужчина наверх, женщина вниз.

Ее программа вышла. Две программы. Одна с Макаровым, другая с Нолем. С разницей в пять месяцев. Пять месяцев Ноль ждал, а когда перестал ждать, она позвонила.

Программа получилась классная. Она задавала интересные вопросы, на которые было интересно отвечать: что происходит сегодня и что будет происходить завтра, как жить и как выживать в этом безумном мире, все в таком роде. Иногда он незаметно наводил ее на частность, где мог бы блеснуть, она подхватывала, не зря была дока. Он был слегка взволнован и даже запинался, но это лишь придавало искренности его ответам. Украшали маленькие детали, как, например, то, что друзья с отрочества составляли квартет КЛМН. А это что-то значит, с детской наивностью спрашивала собеседница. Просто кусочек алфавита, отвечал он, внимательно глядя на нее, и в этом его взгляде читалось нечто, что она, сдается, улавливала. А он, выдержав паузу, разъяснял: если помните, советские дети в советской школе матом не ругались, матерное восклицание заменялось буквенным сочетанием екалэмэнэ, а нас так звали, четверых, пятого не было. И расслаблял мускулы лица, давая место основному своему оружию – улыбке. Она смеялась. Она тоже слегка нервничала, хотя не показывала виду, но он замечал. Многое было промеж слов, в воздухе, в атмосфере. Ему понравилось, что похоже на дуэль и одновременно на любовь, где все начинается с осторожностью, а кончается полной самоотдачей. Его самоотдача заключалась не в словах, на которые он был, в общем, скуп, а в песенках, фрагменты которых создавали настроение, без них вышло бы суше, а вышло не сухо, и даже очень.

Прощаясь после съемки, он задержал ее пальцы в своих, сказав многозначительно: звоните . Она взглянула вопросительно – он оставил ее мысленный вопрос без ответа. Она сказала: вы тоже . И обратилась с чем-то к режиссеру, дав понять, что сеанс окончен.

Последовал обвал звонков. Звонили любовницы, бывшие и нынешняя, звонили знакомые, звонили студенты, сослуживцы с кафедры, руководство тоже позвонило. Он насчитал: тридцать четыре звонка. Объявился даже канувший в небытие Капустянский, у которого в Штатах показывали наше телевидение, он проорал через пространство и время: екалэмэнэ, дружище, екалэмэнэ! Как счастливый пароль.

Ноль спокойно благодарил всех, понимая, что новая жизнь, о которой всегда думал, вышла, как девушка, из-за угла.

Смерть Макарова застала его врасплох. Макаров умер в субботу, а на понедельник у Ноля был билет в Аргентину, на научный симпозиум. Официальное сообщение по телевизору: в расцвете лет, сердце, сколько бы еще мог, портрет в траурной рамке во весь экран. Ноль немедля собрался и без звонка поехал к Наде. Надя ходила из угла в угол, какая-то подсохшая, потемневшая, без слез, без слов, лишь время от времени дрожа крупной дрожью. Ноль постоял несколько секунд молча, раскачиваясь от носков к пяткам и обратно, потом оторвался от пола, подошел, взял за плечи своими крепкими руками и прижал к себе. Она обмякла в его руках и расплакалась. Он вытирал ей слезы своим носовым платком и слушал нескончаемый рассказ о том, как все произошло, как они очередной раз поругались и как она ушла к себе и вдруг услыхала непонятное движение мебели, выскочила и увидала, что он опирается на разъезжающиеся стулья и медленно падает с багровым лицом, и она вызвала неотложку, и его увезли, уже мертвого. Она вспоминала новые и новые детали, казня себя и вскрикивая что-то про любовь к мужу, Ноль слушал, веря и не веря. Вскоре приехал Линь, они обнялись все трое. Надя опять плакала. Линь стал спрашивать, что нужно, Надя отвечала, что ничего, звонили из Думы, все берут на себя. Ноль сказал про командировку, что поэтому не придет на похороны, а придет к Наде сразу, как вернется, и на девятый день, само собой. Надя молча кивнула. Линь сжал его локоть: держись, старина, увидимся.

В воскресенье вечером позвонила журналистка. Расспрашивала, что и как. Он пересказал ей часть Надиного рассказа. Они ругались , спросила она проницательно. Да, ответил Ноль, да. – Вот видите, вздохнула журналистка, вот и ум, и вершина карьеры, и все, а милуются, огорчаются, ругаются, мирятся, или не успевают помириться, человеческое, как везде. – Так это же… начал Ноль и задохнулся, человеческое-то лучше бесчеловечного! – О да, подхватила собеседница, о да, вы даже не знаете, как вы правы, но потому человеческие люди и умирают раньше времени, а бесчеловечным хоть бы хны. Бесхитростная, расхожая эта мысль странным образом утешила Ноля, и он сказал: будете там, попрощайтесь с ним за меня, я уезжаю, приеду, позвоню. – Обязательно, сказала она, обязательно .

Он не позвонил. Ни тогда, ни позднее.

Он слышал, что у нее была какая-то тяжелая операция, после чего ее лечили гормонами, она сильно изменилась, на экран обратно не допустили, с телевидения пришлось уйти, но все это нисколько его не занимало. Он не мог забыть, как, вернувшись из Аргентины, узнал, что в эти дни повторяли ее программу с Макаром, повтор предваряла ее прямая речь в эфире, она выступила как близкий человек, будто ей доподлинно известно все про Макара, вот и ум, и вершина карьеры, говорила она, а человеческое, как везде,милуются, огорчаются, ругаются, мирятся, а иногда не успевают помириться. Закончила прямой цитатой: но, как сказал его друг Ноль, человеческое лучше бесчеловечного. На девять дней Надя устроила ему скандал, начав сдержанно, а кончив бурными рыданиями, словно именно это было главное горе, а не то, что являлось главным на самом деле. Не сдерживая себя, кричала во весь голос про его предательство и стремление нажиться на чужом горе. Ноль, понимая, что у нее истерика, пытался успокоить ее – напрасно. Ее увели, а он напился. Линь выпил с ним и сказал: не бери в голову, пройдет, мы с тобой осиротели, а ей хуже нас. Надя и Ноль никогда не ладили. Линь ладил.

Теперь Ноль думал о журналистке исключительно в мстительных выражениях. В ней сосредоточилось все, что по чему-либо не вышло из его жизни. Слава Богу, что привычка мучить себя рефлексией не входила в состав его недостатков, или достоинств, как поглядеть. Неинтеллигентно, – сказал себе Ноль. Это было клеймо, каким он клеймил окружающее.

С тех пор минуло два года.

Новая гостья входила в комнату, где шла симпатичная вечеринка. Входила гора, в чем-то газовом, легком, летучем, вызывающе броском, что выглядело абсолютно нелепым, не скрывая, а лишь подчеркивая бесформенность массы. Входившее существо широко взмахивало опухшими, похожими на оползни, руками, словно пытаясь удержаться на сильном ветру. Аляповатая шляпа с большими полями скрывала жидкую шевелюру, судя по торчащим из-под нее редким волосенкам.

Ноль не сразу узнал в этой оплывшей фигуре журналистку. В то, что с ней сталось, трудно было поверить. Очки с утолщенными линзами были прежними, да еще, кажется, живой нрав остался при ней. Остальное было безобразно. Впрочем присутствующие, будто не замечая безобразия, встретили ее радушными возгласами, видно было, что она своя тут. Не своим почувствовал себя Ноль, внезапно и круто, и это моментально разрушило его душевный комфорт. Улыбаясь всем сразу, добродушная новенькая, то есть старенькая, искала места, где сесть.

Успев охватить картину единым мимолетным взором, Ноль встал, дотянулся до гитары, лежавшей на кресле сбоку от пиршественного стола, забрал ее и направился к выходу.

Куда вы, с изумлением остановила его любезная хозяйка, сперва подумав, что он уступает новой гостье место.