ВЛАДИМИР ШИГИН - АПРК «КУРСК» ПОСЛЕСЛОВИЕ К ТРАГЕДИИ Страница 38

С Андреем Цвырлевым я познакомился на однотипном с «Курском» «Воронеже», где он служит турбинистом. Старший матрос Цвырлев почти всю свою службу отдал «Курску», а на «Воронеж» был переведен незадолго до последнего выхода своего родного корабя в море. Почему перевели? Дело в том, что"Курск» собирался в скором времени на боевую службу в Средиземное море и старослужащих матросов с него переводили на другие корабли, чтобы успеть подготовить к предстоящему серьезному испытанию и «обкатать» в море вновь пришедшую молодежь. На груди Андрея большой серебряный крест.

—Это мама мне надела, когда я уходил на службу, — говорит он, перехватив мой взгляд. — Наверное, он меня и спас! Сейчас с ребятами только и вспоминаем тех, кого уже нет, ведь на их месте мог быть любой из нас, но Бог вот нас помиловал.

Как узнали о случившемся?

Вечером 12 августа, когда в казарме готовились к отбою, сказали, что «Курск» не вышел на связь. Вслед за этим объявили боевую тревогу и экстренную готовность к выходу. Затем выход в море нам отменили. Моя мама думала, что я на «Курске». Очень волновалась, прислала телеграмму. Я ответил, что жив и здоров.

После обеда мы остаемся с Андреем вдвоем в опустевшей кают-кампании, и он рассказывает мне о своих друзьях, тех, кому уже не будет суждено никогда состариться:

—Мы очень дружили с Лешей Коломейцевым. Вместе прошли учебку в Северодвинске, потом служили в одном экипаже. Он был турбинистом и на «Курске» пошел в командировку. Когда его родители приезжали, я с ними разговаривал. Было очень тяжело, и мы все плакали. Леонов Дима — тот всегда веселый был. Я не помню, чтобы он на кого-то обижался. Садовой Вова был турбинистом в моем отсеке. Я когда пришел молодым, он мне все показывал, рассказывал, учил. Очень терпеливый был. Раз объяснит, если ты не понял, то объяснит еще и еще, пока наконец не поймешь. С Ромой Кубиковым мы были земляками. Он был настоящий парень. Вместе ездили в отпуск. Заезжали в гости к моей сестре. Она тогда всего наготовила... Мы сидели и рассказывали ей про нашу службу. Аненков Юра — тоже был мой земляк из Курска. Мы даже жили с ним недалеко друг от друга. Он был небольшого роста и рыжий. Мы его так и звали — Рыжий. Очень увлекался спортом и все свободное время качался. Очень хорошо стриг, и весь экипаж к нему выстраивался на подстрижку. При этом я не помню случая, чтобы он кому-то отказал. Вообще все до одного были классные ребята. Теперь все никак не могу поверить, что никого из них никогда уже больше не увижу. Все кажется, что вот-вот кто-нибудь из них зайдет. Вообще на «Курске» весь экипаж был какой-то очень умный, и офицеры, и мичмана, и матросы. Они всегда все обо всем знали!

Нас обступают матросы, и разговор заходит об Андрее Дрюченко.

—Андрюша тоже с нашего экипажа. Служил у нас электриком. На нем весь дивизион держался. Хорошо во всем разбирался, как говорится, с закрытыми глазами. Был безотказен. Комдив его только и просил: «Андрюша, пожалуйста, сделай то-то и то-то». Андрюша молча засучивал рукава и делал.

Очень хороший был товарищ и человек!

Матрос Дмитрий Котков служил у нас на «Воронеже» некоторое время. Прекрасно разбирался в технике. Мог без всяких схем чинить радиоаппаратуру.

Коля Павлов — из молодых матросов. Успел закончить педагогическое училище. Общаться с ним было очень приятно. Воспитанный, очень вежливый и дисципинированный, все понимал с полуслова. Учился всему сам и быстро все освоил. Очень просился на «Курск», хотел поплавать. Говорил: «Если я не буду ходить в море, что расскажу своим ученикам, когда вернусь домой?»

Только 12 ребят из экипажа «Курска» вернулись на землю, чтобы навечно лечь в нее. Остальным стало могилой море. Будут ли они когда-нибудь преданы земле или навечно упокоятся в этой стылой обители мореплавателей всех времен и народов?

Дмитрий Колесников, Виктор Кузнецов, Андрей Борисов, Рашид Аряпов, Сергей Садиленко, Роберт Гесслер, Роман Мартынов, Алексей Коркин, Александр Бражкин, Михаил Бочков, Вячеслав Майнагашев, Роман Кубиков...

Иногда мне кажется, что не случайно их вернулось на землю ровно 12. Именно 12 апостолов ушли от Спасителя, разнося Благую Весть. 12 посланцев отправили на землю и мученики «Курска». Их весть была страшной, но они исполнили свой скорбный долг и сообщили миру о судьбе своих товарищей.

Я не верю в нелепую случайность. Я твердо верую в то, что подвиг «Курска» не был напрасен. Быть может, Высший Разум еще не раскрыл нам всего, что было задумано им, быть может, мы просто не можем пока многого понять из того, что Он хотел нам поведать, быть может, в искупительную жертву принесла Россия лучших своих сыновей? Но ведь вернуло же море нам

12 наших мальчиков! Поймем ли мы когда-нибудь этот знак свыше...

Из экипажа «Курска» в живых осталось всего несколько человек. Судьба ли смилостивилась над ними, ангелы ли хранители оказались сильнее силы рока, этого нам не дано знать. Но то, что, благодаря Господа за свое спасение, эти люди все оставшиеся годы будут жить с чувством непроизвольной вины, это уж точно.

Капитан 2-го ранга Михаил Коцегуб должен был, вернувшись с классов, идти на боевую службу вторым командиром «Курска», а после планировавшегося вскоре ухода Геннадия Лячина на пенсию собирался принять от него корабль. Михаил опоздал на какие-то два дня. Он приехал в Видяево, когда «Курск» оттуда уже ушел. Если бы успел, обязательно пошел бы на нем в море. Михаила я увидел в Доме офицеров, где он руководил встречей и отправкой родных погибших, пробивал транспорт, договаривался насчет билетов. Затем, когда в одной семье мне показали фотографии экипажа и сказали, что вот это и есть Михаил Коцегуб, я в первый момент не поверил своим глазам. С фотографии на меня смотрел молодой улыбающийся парень, в ДОФе же я видел почти старика. Горе сильно меняет людей. Спустя несколько дней мы с Михаилом переговорили накоротке и договорились о следующей встрече.

— С «Курском» из моей жизни ушло все, — говорил он мне, куря сигарету за сигаретой. — Ушел навсегда мой мир, ушли навсегда мои друзья. Я теперь остался совсем один. Я расскажу вам о ребятах все, что помню. Это тоже мой долг перед ними.

Судьба уберегла и старшего мичмана Ивана Андреевича Несена. На «Курске» он служил акустиком, а внештатно исполнял обязанности финансиста. Когда корабль уже отдавал швартовы и матросы убирали трап, Лячин внезапно вызвал его и приказал остаться на берегу, чтобы за время отсутствия в базе корабля получить деньги на экипаж, иначе все могут остаться без получки. Мичман Несен едва успел сойти с уходившего на смерть корабля. Полученные деньги он раздавал уже вдовам...

Штурманского электрика мичмана Николая Корнилова невольно спасла его мать. Незадолго до последнего выхода «Курска» она попала в автокатастрофу и в тяжелом состоянии оказалась в реанимации. Николая отпустили к ней на побывку по телеграмме. К счастью, мама осталась жива. Сегодня она, наверное, одна из счастливейших матерей на свете, ибо своими страданими подарила сыну вторую жизнь. Сколько матерей с «Курска» мечтали бы оказаться на ее месте!

Несколько человек: связист мичман Владимир Семагин, старшина 1-й статьи контрактной службы Олег Сухарев и еще два молодых матроса лежали в госпитале с гайморитом.

Старшего боцмана Николая Алексеевича Мизяка спасла его собственная семья. Дело в том, что как раз во время выхода «Курска» в море из отпуска должна была вернуться жена Николая Алексеевича с тремя детьми, и Мизяк договорился с боцманом соседнего «Воронежа» Александром Рузлевым, что тот сходит в море вместо него, а он на неделю уедет, чтобы привезти семью из Харькова. Командиры «Воронежа» и «Курска» эту замену разрешили. На Мурманском железнодорожном вокзале его должен был встречать с машиной командир ракетной боевой части Андрей Силогава. Но он так и не появился, и, только добравшись до Видяева, боцман узнал, что случилось.

Теперь каждое утро боцман прибыват в свою казарму. Там, закрывшись, он проводит весь день. Он поливает цветы («Здесь все должно жить!» — говорит он мне), моет палубу, протирает пыль.

—Я служу на «Курске», пока не получу в руки приказ о расформировании экипажа, — говорит он.

—Как вы держитесь, не больно ли находиться одному в казарме?

—Нет, я хожу и мысленно с ними со всеми разговариваю, прошу прощения, что жив вот остался. Первые дни пробовал пить, но водка никак не берет, хоть убей. Чем больше пью, тем больше трезвею. И легче не становится. Сейчас бросил. Если бы лодку подняли, я бы сразу смог сказать, что с ней случилось, ведь я ее, родную, наощупь всю помню.

Боцман опускает голову. Я смотрю поверх его головы — там стенд с фотографиями передовиков корабля. Веселые и красивые, они улыбаются мне.

Что будете делать дальше?