Юрген Торвальд - Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945 Страница 38

– Разве вам не кажется, что пришло время остановиться?

На лице Кейтеля читалась угроза.

– Вы увидите, – сказал Гитлер, поднимаясь, – если мужчины будут сильны в своей вере, то это сражение приведет нас к победе. Все зависит от вашего собственного отношения.

Хенрици вышел на улицу с ощущением нереальности происходящего. Его лицо выглядело измученным, как будто усохло от безнадежности.

– Это все бесполезно! – сказал он помощнику, когда сел в свой автомобиль.

Три дня спустя армейское Верховное командование сообщило Хенрици, что обещанные резервы готовы. Но когда они были выстроены в линию в зоне приема, всего там оказалось не больше чем тридцать тысяч, большинство из них – сырые новички. Едва ли один из них прошел подготовку, или был одет в форму, или вооружен. Хенрици добыл лишь тысячу винтовок для них.

Начальник штаба Хенрици доложил Верховному командованию армии, что этих солдат нельзя использовать из-за отсутствия оружия. В ответ генерал Кребс послал телетайпное сообщение, приказывая, чтобы они были немедленно перемещены на позиции. Хенрици потерял терпение и ответил грубостью. На следующий день пришел приказ Гитлера, непосредственно повторяющий инструкции Верховного командования армии. Кребс добавил, что за неимением другого оружия солдаты должны быть вооружены базуками.

Хенрици спокойно принял эти приказы. Он не выполнил их. Он вооружил столько человек, сколько смог, пусть даже скудно, остальным дал инструменты, чтобы рыть укрепления, или оставил в лагерях. В глазах Гитлера и многих его фанатиков это действие являлось изменой. Но генерал не мог пойти против совести. Возможно даже, что он был не в состоянии сделать этот или другой шаг, который задержит русский прорыв в течение получаса или часа. Но подготовить организованное убийство Хенрици не мог.

Вместо этого Хенрици обратил свой ум к встрече теперь неизбежного русского прорыва. Так же, как сделали другие командующие, он обратился к окружным руководителям с требованием, чтобы они эвакуировали, по крайней мере, области, находящиеся непосредственно позади линий фронта. Окружные руководители отказались. Некоторые из них с бесспорным правом утверждали, что они не знают, куда послать сотни тысяч людей в тот момент, когда британские и американские войска продвигались все более быстро в Западную и Центральную Германию. Они утверждали, что испытывают недостаток в транспортных средствах, – и действительно, сотни, если не тысячи железнодорожных вагонов сгорали каждый день в результате воздушных налетов с запада. Однако они, возможно, не были решающими причинами. Возможно, превалировал страх вызвать недовольство у Гитлера.

Хенрици решил, что в случае русского прорыва между Франкфуртом и Кюстрином он отступит с обеими армиями под его командованием, пройдет к югу от Берлина, который не был под его властью, и попытается установить фронт к северо-западу от столицы, в области Мекленбурга.

Сам Берлин непосредственно подчинялся приказам Верховного командования армии. Он был объявлен цитаделью. Хенрици не нужно было знать больше, чтобы предсказать, что, если русские армии достигнут города, его будут защищать до полного разрушения. Но что если город случайно поместить под его командование? Хенрици провел ночи, обдумывая эту возможность. Те миллионы гражданских жителей в Берлине – он должен избавить их от ужасных страданий уличных боев и позволить населению попасть в руки победителей. Или он должен попробовать сделать стоянку в столице с недостаточными войсками и через несколько недель все равно бросить? Хенрици решил, что, если ему дадут командовать Берлином, он не будет сражаться за город.

11 апреля Хенрици получил приказ, с которым Гитлер обратился ко всем командующим и всем окружным руководителям. В приказе под кодовым названием «Выжженная земля» говорилось, что все предприятия коммунального обслуживания и жизненные сооружения везде, где они могут попасть во вражеские руки, должны быть разрушены независимо от потребностей гражданского населения.

Без колебания Хенрици запретил передавать этот приказ командующим в его секторе. Но поскольку приказ «Выжженная земля» содержал специальные условия для Берлина – включая, например, разрушение многочисленных мостов города, – Хенрици попросил генерала Реймана, командующего берлинским гарнизоном, о совещании. Рейман ответил, что он зайдет в штаб Хенрици 15 апреля.

15 апреля был напряженный день. С фронта генерал Буссе докладывал, что перестрелки, происходившие все время вдоль Одера, указывали, что русское главное наступление неизбежно. Газеты взревели новостями о смерти Рузвельта, и ходили слухи о полном изменении в отношении западных держав. И наконец, как раз перед прибытием Реймана, частный автомобиль остановился перед штабом Хенрици, и водитель, одетый в простое длинное непромокаемое пальто и в мягкой шляпе, опущенной на лицо, поспешил внутрь.

Странным посетителем Хенрици был Альберт Шпеер, министр вооружений. После нескольких осторожных замечаний Шпеер признался, что совесть заставила его посетить всех заслуживающих доверия людей во власти, которых он мог достигнуть, и умолять их не выполнять приказ «Выжженная земля». Хотя он долго был сторонником Гитлера, но пришел к пониманию, что, если Гитлер погибнет, восемьдесят миллионов немцев не должны погибнуть с ним, что было бы безумием.

Хенрици, успокоенный посещением Шпеера, обещал с удовольствием сделать все, что было в пределах его власти. Сразу за этим прибыл генерал Рейман.

В присутствии Шпеера Хенрици сообщил Рейману, что он обойдет Берлин, чтобы избежать безнадежных уличных боев со всеми ужасными последствиями для населения. Он предостерег Реймана, чтобы тот не рассчитывал на войска для защиты Берлина. Наконец он заявил, что в Берлине более, чем в другом месте, разрушение мостов и предприятий коммунального обслуживания будет явным безумием и что он, Хенрици, запретит это, если Берлин окажется под его командованием.

Рейман, который казался напуганным безнадежной задачей обороны Берлина, беспомощно уставился на Хенрици. Он сказал, что Гитлер сам приказал уничтожать мосты Берлина, – приказ связывал, он просто не мог игнорировать его. Шпеер разъяренно возражал, что эффект от разрушения мостов будет сам по себе достаточен, чтобы разрушить Берлин: газ, вода и электрические провода были установлены под теми мостами, и их уничтожение будет означать голод, жажду и эпидемии.

Рейман смотрел то на одного, то на другого в очевидном отчаянии. Но ответил, что до сих пор держал честь немецкого офицера незапятнанной. Если же он не выполнит приказы Гитлера, его повесят с позором, как других офицеров, которые были не в состоянии разрушить мост в Ремагене, по которому первые американские войска пересекли Рейн.

Рейман возвратился в Берлин. Шпеер оставил штаб Хенрици не намного позже. Но прежде чем уехать, он сказал Хенрици, что он, стоящий на краю внутреннего круга Гитлера, узнал о немецких усилиях на сепаратных переговорах с западными державами.

Для внутреннего круга Гитлера, состоящего из Геббельса и его секретаря Наумана, Геринга, время от времени Гиммлера и, наконец, человека по связям, которому доверяют, Хевеля, таинственные конференции продолжались. Каждое слово союзнических дипломатов, каждая строка в союзнической прессе, которая, казалось, указывала на малейшую напряженность между Россией и западными державами, была взвешена и обсуждена с необычайной живостью.

Странные беседы проводились в присутствии Гитлера. Дискуссии велись вокруг проблемы в осторожных, скрытых фразах. Науман пробовал положить перед Гитлером доклады, в которых говорилась правда об отчаянной военной ситуации. Осторожно указывая пассажи из «Моей борьбы», он пробовал повернуть ум Гитлера к мыслям об обязанности лидера уйти в отставку или закончить войну, которая не могла быть выиграна силой оружия.

Под влиянием Наумана Геббельс рискнул зайти далеко на опасную территорию. Он поднял – только как простой теоретический вопрос! – проблему того, что западные державы, вероятно, потребовали бы как цену за сепаратный мир. Он рассматривал возможность, что такие требования могли бы, очевидно, включать отмену тоталитарной формы правления, или свободные выборы, или признание партии меньшинства. Однажды Геббельс даже смел упомянуть в шутку, что отставка всего национал-социалистического руководства могла бы быть объявлена условием для мира, чтобы только добавить с подлинным осуждением, что это условие не будет причиной отвергнуть сепаратный мир, потому что немецкая нация, вне сомнения, вспомнила бы то же самое руководство несколько лет спустя.

Но все такие разговоры прекращались, когда Гитлер выказывал малейший признак неудовольствия – особенно тогда, когда его тезисы достигали пункта, где он не будет кланяться ни западу, ни востоку. Были моменты, когда он признавал, что решение невоенными средствами должно быть отыскано. Но мгновение спустя он утверждал, что сначала должен выиграть победу, чтобы заложить основание для переговоров. И решение проблемы вновь затягивалось.