Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие Страница 39

На них, к сожалению, появились признаки плесени, и мы опасались злоупотреблять бараниной. Но вообще-то мясные запасы состояли преимущественно из тюленины и пингвинятины, баранина же считалась роскошью.

Вторую пещеру, 13 футов на 5 футов, выдолбили Симпсон и Райт для магнитных инструментов. Температура в пещерах держалась, как выяснилось, довольно постоянной. К сожалению, это был единственный снежник, пригодный для устройства в нём тоннелей. Поблизости от нас нигде не откладывалось таких масс льда и снега, как на Барьере, где можно копать сколько угодно, что и делал Амундсен со своими людьми.

Ящики с нашими припасами Боуэрс разместил штабелями по западному склону, начиная почти от двери дома. Сани стояли там же, но выше по склону. В первую зиму это было вполне удобно, но на следующий год бесконечные метели и снежные заносы заставили нас перетащить всё имущество на вершину ледяного хребта позади дома, с которого ветер сметал снег.

Амундсен считал целесообразным ставить ящики двумя длинными рядами.

Собак держали на длинной цепи или верёвке. Лошадиные стойла поставили у северной стены дома, заслонив их таким образом от пурги, которая здесь обычно налетает с юга. У южной стены Боуэрс построил для себя склад.

«Каждый день он предлагает или выполняет какой-нибудь план, повышающий благоустройство нашего лагеря»[102].

«Скотт, кажется, очень доволен тем, как всё складывается», записал я тогда в своём дневнике. Да и как могло быть иначе! Вряд ли кому-нибудь ещё так везло с подчинёнными.

Мы гнули спину до тех пор, пока не чувствовали, что больше нет сил, но и после этого находили для себя какое-нибудь дело, брались за него и работали уже сверх сил. И судовая и наземная партии не только в это время, но и на протяжении всего путешествия делали всё возможное и делали прекрасно.

Люди работали самоотверженно.

«Если вы можете представить себе наш дом приютившимся у подошвы холма на длинной полосе тёмного песка с аккуратно расставленными перед ним грудами ящиков со всякими припасами и с морем, набегающим внизу на обледенелый берег, вы будете иметь понятие о непосредственно окружающей нас обстановке. Что же касается нашего более отдалённого окружения, то нелегко подобрать слова, которые достойным образом передавали бы его красоту. Мыс Эванс — один из многих и самых ближних отрогов вулкана Эребус, поэтому всегда над нами возвышается величественная, покрытая снегом дымящаяся вершина вулкана. К северу и к югу от нас глубокие бухты. За ними по нижним уступам гор спускаются огромные ледники, высокой голубой стеной врезающиеся в море. Синева моря усеяна сверкающими айсбергами и огромными плавучими льдинами. Вдалеке, за проливом, но с такими смелыми, великолепными очертаниями, что они кажутся близкими, стоят красивые Западные горы со своими многочисленными высокими острыми пиками, глубокими, обледенелыми долинами и резко изваянными кручами. Всё это составляет такой дивный горный ландшафт, которому на свете мало подобных»[103].

«Перед отъездом из Англии мне всё время говорили, что в Антарктике, где так мало жизни, должно быть скучно. Но мы сами уже составляем большое хозяйство. В пятидесяти ярдах от нас — девятнадцать пони, за ними — тридцать собак, которые время от времени по зачину Дика воют не хуже волков, своих сородичей. Вокруг гнездятся поморники, затевающие драки из-за остатков убитых нами тюленей, а также задушенных собаками пингвинов, на которых те набрасываются при первом удобном случае. По лагерю бродит сука колли, привезённая специально для вывода щенят. У моей палатки стоит пингвин — по-видимому, он надеется здесь пройти линьку.

Только что до лошадиных стойл добрался тюлень — здесь полно тюленей Уэдделла, пингвинов и китов. На борту же у нас кот Ниггер и голубоватый персидский котёнок, кролики и белки. Нет, в нашем лагере жизнь бьёт ключом.

Френсис Дрэйк весь день напролёт отыскивает лёд, годный для снабжения корабля водой. Вчера он сложил на льдине кучу камней, в которую его товарищи хотели воткнуть флаг — а потом сфотографировать его — с надписью: „Самая южная точка мистера Дрэйка“»[104].

Планировалось, что 25 января двенадцать человек с восемью пони и двумя собачьими упряжками выйдут в южном направлении, чтобы заложить на Барьере склады для идущих к полюсу.

Скотт считал, что залив между нами и мысом Хат покроется льдом в марте, возможно даже в самом начале марта, и именно тогда большинство из нас по этом льду вернётся на мыс Эванс.

Иное дело пони — им не преодолеть утёсы на подходах к этому мысу, поэтому всё было подготовлено для того, чтобы они, а значит и их погонщики, остались на мысе Хат. Для этой цели Скотт намеревался воспользоваться старой хижиной, построенной ещё экспедицией «Дисковери»[105].

Пятнадцатого января Скотт взял Мирза и с одной собачьей упряжкой отправился на мыс Хат, находившийся в 15 уставных милях южнее нас. Они пересекли Ледниковый язык, где нашли оставленный Шеклтоном склад прессованного сена и маиса. К западу от языка, чуть ли не достигая его, простиралась открытая вода.

Прибыв в хижину, Скотт был неприятно удивлён тем, что она забита снегом и льдом. Это являлось серьёзной помехой; к тому же, как мы убедились впоследствии, занесённый ветром снег, подтаяв, смёрзся в лёд, и вся внутренность хижины представляла собой одну огромную ледяную глыбу. Внутри неё находилась пирамида ящиков — склад, оставленный экспедицией «Дисковери». Мы знали, что в них галеты.

«Для нас было большим огорчением найти старый дом в таком заброшенном состоянии. А мне так хотелось найти все старые постройки и ориентиры невредимыми. Ужасно грустно провести ночь под открытым небом и знать, что всё, сделанное для удобства, уничтожено. Я лёг в самом удручённом настроении»[106].

В эту ночь

«спали плохо до самого утра и потому встали поздно. Позавтракав, отправились в горы. Дул резкий юго-восточный ветер, но солнце светило, и я приободрился. Я никогда не видел, чтобы было так мало снегу. Лыжный след был совершенно прерван в двух местах. Гэп и холм Обсервейшн почти обнажены; обнажён был также большой склон на одной стороне высоты Аррайвал, а на вершине горы Крейтер виднелось огромное обнажённое плато. Как бы нас порадовало подобное зрелище в прежние времена! Водоём оттаял, и тина зеленела в свежей воде. Углубление, вырытое нами в насыпи, возвышавшейся над поверхностью водоёма, сохранилось. Мирз обнаружил это, провалившись в него по самую грудь. Он сильно вымок при этом.

На южной стороне мы могли видеть, как и прежде, гряды льда за мысом Прам, выдвинутые сжатием. Лёд в бухте Хорсшу оставался нетронутым и, видимо, не испытывал давления. Морской лёд давил на мыс Прам и вдоль ледяного подножия Гэпа и выдвинул новую ледяную гряду, на протяжении двух миль опоясывающую мыс Армитедж{61}. Мы нашли старые термометровые трубки Феррара выступающими из снежного склона, как будто они были поставлены туда только вчера. Крест Винса тоже как вчера поставлен — краски совсем свежие и заметна надпись»[107].

Двое наших офицеров участвовали в экспедиции Шеклтона 1908 года — Пристли, входивший в нашу северную партию, и Дэй, ведавший моторами. Пристли с двумя товарищами совершил санный переход на мыс Ройдс и оставил описание тамошнего старого дома:

«Поставив палатку, мы с Левиком пошли к хижине за провизией. Попутно я завернул на мыс Деррик и взял большую семифунтовую банку с маслом, Левик же пока открыл дом.

Внутри стояла кромешная тьма, но я отодрал доски от окон и впустил свет. Странно было видеть, что все вещи лежат точно на тех местах, где мы их оставляли, когда рванули прочь с мыса, воспользовавшись затишьем в метели. На койке Марстона валяется шестипенсовое издание „Истории Бесси Кострелл“ — кто-то, по-видимому, читал книгу и бросил её раскрытой на той странице, где остановился. Но больше всего минувшие времена напомнило то, что по пути из кладовой, проходя мимо большого котла с водой, я рукавом ветрозащитной куртки задел кран и таким образом отвернул его. При звуке капающей воды я машинально сделал шаг назад и завернул кран; мне даже показалось, что сейчас раздастся хриплый голос Бобса, пеняющего мне за неуклюжесть. При подобных обстоятельствах самое удивительное, наверное, то, что ничто не изменилось: на столе лежат остатки хлеба, испечённого для нас Бобсом; к моменту прихода „Нимрода“ мы не успели его доесть. На некоторых кусках отчётливо выделяются надкусы, сделанные ещё в 1909 году. Вокруг стоят различные приправы, соленья, соль и перец, всё необходимое для того, чтобы перекусить на скорую руку, и полураскрытая банка с имбирным печеньем; оно хрустит на зубах так же, как в тот день, когда его распечатали, — такой здесь сухой климат.