Федор Достоевский - Письма (1832-1856) Страница 39

От сестер Вареньки и Верочки я получил наконец письма. Какие ангелы! Я уверен, что они меня так же любят, как говорят. Как мило написала Варенька. Вся душа в этом прекрасном письме. Я думал им отвечать с первой же почтой, но вот уже третью откладываю. Очень был занят, а маленького письма им писать не хочу. Я не знаю, чем показать им мою любовь и внимание. Да благословит их бог! Теперь ты знаешь мои главнейшие занятия. По правде, более не было никаких, кроме служебных. Внешних событий, переворотов жизненных, экстренных случаев, тоже никаких. А душу, сердце, ум — что выросло, что созрело, что завяло, что выбросилось вон, вместе с плевелами, того не передашь и не расскажешь на клочке бумаги. Живу я здесь уединенно; от людей по обыкновению прячусь. К тому же я пять лет был под конвоем, и потому мне величайшее наслаждение очутиться иногда одному. Вообще каторга много вывела из меня и много привила ко мне. Я, например, уже писал тебе о моей болезни. Странные припадки, похожие на падучую и, однако ж, не падучая. Когда-нибудь напишу о ней подробнее.

Впрочем, сделай одолжение и не подозревай, что я такой же меланхолик и такой же мнительный, как был в Петербурге в последние годы. Всё совершенно прошло, как рукой сняло. Впрочем, всё от бога и у бога. Благодарю брата Колю за приписку. Я было хотел и сам написать ему, но пусть до времени подождет и извинит меня, горемычного. В одном пусть будет уверен, что он очень мил и близок моему сердцу и что я вспоминаю о нем с горячим чувством. Расцелуй его за меня и пожелай ему всего хорошего. Расцелуй тоже детей. Поклонись от меня Эмилии Федоровне. Я иногда с ужасом вспоминаю об 49 годе и об тех двух месяцах, которые она провела одна, тогда как ты был арестован. Здорова ли, довольна ли она теперь? В каторге я так много промечтал и продумал о прошедшем и будущем, и, главное, об вас всех. Иные воспоминания мне больны и горьки, но я не гоню их. Мне и горькое сладко.

Поклонись от меня сестре Сашеньке; поцелуй и поздравь ее от меня. Здорова ли она теперь? Поцелуй ее от меня и скажи ей обо мне что-нибудь хорошее. Вообще рекомендуй меня. Пожелай ей от меня много, много всякого счастья.

Милый мой, ты пишешь мне о деньгах и спрашиваешь, надо ли мне? Но ты сам знаешь мое положение. Можешь прислать, так пришли. Ведь ты моя главная надежда. Так, как на тебя, я ни на кого не надеюсь.

Прощай, мой милый! Пиши побольше о себе. Пиши мне непременно о своем здоровье и более подробностей о том, как воспитываются твои дети. Прощай, друг мой, вот и письмо кончено, а что написал? Грустно жить в письмах, не видавшись 5 лет. Теперь буду писать и больше и чаще. Но сам отвечай мне как можно скорее. Прощай, до свидания.

Твой брат. Федор Достоевский.

Семипалатинск. Ноября 6-го 1854.

Любезнейший и дорогой брат Андрей Михайлович,

Письмо твое, бесценный мой, от 14-го сентября, получил я только в конце октября, пропустил одну почту и теперь спешу отвечать тебе. Во-первых, благодарю тебя за твой привет и за то, что не забыл меня, горемычного. Ты не поверишь, до какой степени обрадовало меня письмо твое! Никто-то не забыл обо мне из всей нашей семьи! Все до одного писали ко мне, все до одного берут во мне самое искреннее, братское участие, а мне, отвыкшему от всего ласкового, приветливого и родственного, всё это было целым счастием. Вот уже скоро 10 месяцев, как я вышел из каторги и начал мою новую жизнь. А те 4 года считаю я за время, в которое я был похоронен живой и закрыт в гробу. Что за ужасное было это время, не в силах я рассказать тебе, друг мой. Это было страдание невыразимое, бесконечное, потому что всякий час, всякая минута тяготела как камень у меня на душе. Во все 4 года не было мгновения, в которое бы я не чувствовал, что я в каторге. Но что рассказывать! Даже если бы я написал к тебе 100 листов, то и тогда ты не имел бы понятия о тогдашней жизни моей. Это нужно, по крайней мере, видеть самому, — я уже не говорю испытать. Но это время прошло, и теперь оно сзади меня, как тяжелый сон, так же как выход из каторги представлялся мне прежде, как светлое пробуждение и воскресение в новую жизнь. Всё это время я не имел обо всех вас ни весточки. Я был как ломоть отрезанный. Выйдя из каторги, я вскоре получил письмо от Михайлы Михайловича, моего верного брата, друга и благодетеля. После того, в скором времени, обрадовали меня сестры. Из этих писем узнал я всё о каждом из нашего семейства, и об тебе, милый друг. Наконец, вот пишешь и ты, а вместе с тем и любезнейшая сестрица Домника Ивановна удостоила меня своим милым приветствием. Ради бога, любезный брат, не сердись на меня, что не я первый написал тебе. Я, впрочем, написал бы непременно. Но в новой жизни моей встретилось столько новых забот и хлопот, что, право, я до сих пор едва успел оглядеться! Поступил я, согласно с конфирмациею, в 7-й Линейный батальон. Тут началась для меня новая забота: служба. Здоровье и силы мои помогали мне мало. Вышел я из каторги решительно больной. А между тем надо было заняться фрунтом, учением, смотрами. Всё лето я был так занят, что едва находил время спать. Но теперь немного привык. Здоровье мое тоже стало получше. И, не теряя надежды, смотрю я вперед довольно бодро. Но довольно обо мне; поговорим о другом, более интересном.

Во-первых, я рад несказанно, что ты, судя по всему, счастлив. Поздравляю тебя с женитьбой, хотя уже срок минул 4-х-летний. Я всегда и прежде считал, что нет ничего выше на свете счастья семейного. Искренно желаю тебе его без конца. Твоя доля тихая, скромная, но верная, а это прекрасно. Тяжело пробивать дорогу вкривь и вкось, направо и налево, как было со мной во всю жизнь мою. Пишут о брате Николе очень много хорошего, да и сам он приписывает мне аккуратно в каждом письме. С братом Мих<аилом> Михайловичем переписываемся мы, как только можем, но письма мои ходят в Россию медленно, ровно два месяца, поэтому и теперешнее письмо мое ты получишь, дорогой мой, разве что к рождеству. Не писал я только к одной сестрице Сашеньке, хотя приписываю ей поклоны в братниных письмах. Она ко мне не писала, а мне как-то щекотливо. Не подумала бы, что я заискиваю из выгод, будучи в положении, во всяком случае бедном. Я не об ней говорю, а об ее муже, которого еще не знаю. Но я, впрочем, напишу, а всё это последнее пусть будет между нами. Прощай, дорогой мой, пиши чаще; благодарю тебя, не забывай меня. А я об вас всех никогда не забуду.

Любящий тебя брат Ф. Достоевский.

Прошу убедительнейше и не откладывая поцеловать за меня моих дорогих и, конечно, премиленьких племянниц Евочку и Машеньку.

Любезнейшая сестрица Домника Ивановна!

Ваше милое, родственное письмо, в котором Вы прямо называете меня именем Вашего брата, доставило мне неизъяснимое наслаждение. Через него я узнал, что у меня есть еще сестра, есть еще сердце, любящее и сострадающее, которое не отказало мне в привете и участии. Мне вдвойне это было приятно. Приятно было узнать такую сестру и видеть ее женою моего дорогого брата. Но что-то странное есть в этом обмене чувств и мыслей между нами. Знать, что мы с Вами никогда не сойдемся, никогда не увидимся, — разве чудо вмешается в судьбу мою и бог сделает его наконец для меня, — знать это, и как, скажите, как не почувствовать тоски хоть по родине и по всему, что в ней мило, тоски, которая омрачает светлое чувство, посещающее меня при перечитывании письма Вашего? Дай Вам бог всякого счастья и радости. Желаю Вам этого как брат; ибо Вы уже милы и близки мне как сестра. Еще раз благодарю Вас за Ваше письмо. Любите меня, как я Вас люблю, и не забывайте

преданного Вам душою брата Ф. Достоевского.

1855

Апреля 15.

Благодарю Вас, многоуважаемый Евгений Иванович, за Вашу намять обо мне и за Ваше ко мне внимание. Я неожиданно, к моему счастью, нашел в Вас как будто родного. Еще раз благодарю. О себе скажу, что живу я большею частию одними надеждами, а настоящее мое не очень красиво. К тому же примешалось и дурное здоровье. Мой товарищ Д<уров> вышел из военной службы и, как я слышал, определен в Омск к статским занятиям. (Всё это по болезни).

Пушкина я получил. Очень благодарю Вас за него. Брат мой писал мне, что он еще весною прошлого года послал мне через Вас некоторые книги, как н<а>прим<ер>, святых отцов, древних историков, и из вещей — ящик сигар. Но я ничего не получил от Вас. Теперь уведомьте, пожалуйста: посылали ли Вы ко мне? Если посылали, то пропало дорогой. Если не посылали, то, конечно, сами не получали. Сделайте одолжение, уведомьте об этом брата.

Мои занятия здесь самые неопределенные. Хотелось бы делать систематически. Но я и читаю и пописываю какими-то порывами и урывками. Времени нет, особенно теперь; совсем нет. Пишете Вы о сборе песен. С большим удовольствием постараюсь, если что найду. Но вряд ли. Впрочем, постараюсь. Сам же я до сих пор ничего не собирал подобного. Меня останавливала мысль, что если делать, то делать хорошо. А случайно сбирать, хоть бы народные песни, — ничего не сберешь. Без усилий ничего не дается. К тому же занятия мои теперь другого рода. Сколько нужно прочесть, и как я отстал! Вообще в моей жизни безалаберщина.