Уильям Куликан - Персы и мидяне. Подданные империи Ахеменидов Страница 4

Рис. 6. Ножны с рельефной отделкой. Луристан. Частная коллекция. Высота – 24 дюйма.

Повторение этого тройного разбиения поля на похожие части показывает, что даже если космическая интерпретация ошибочна, то, по крайней мере, объяснение этих тем лежит в плоскости, полностью чуждой месопотамской религии. То же самое можно сказать о чаще представленной и более спорной теме: рогатый и бородатый бог в просторном платье и с повисшими крыльями несет на плечах две одинаковые фигуры людей или драконов и в то же время держит в протянутых руках побеги растений (рис. 6). Наиболее полно эта фигура представлена на серебряной полоске из Музея Цинциннати, но известны и другие подобные изображения – на булавочных головках и выпуклостях в центре щитов.

Мисс П. Акерман так объяснила центральную фигуру пластины из Музея Цинциннати. На ней изображен великий бог-отец, равнозначный ханаанскому Элю, быку и горному богу. Он порождает Ашвинов, соответствующих в Индии классическим Диоскурам, Кастору и Поллуксу. Как их классические двойники, Ашвины показаны при появлении на свет из яиц в окружении верующих в «трех возрастах человека» – ползающих на четвереньках детей, стоящих молодых людей и бородатых старцев, держащих длинноствольные пальмы, которые, по-видимому, служили в луристанском искусстве характерными знаками божественности. Однако профессор Гиршман считает, что центральная фигура принадлежит Зурвану, иранскому богу-отцу и богу времени, представленному здесь дающим жизнь двум асурам – противостоящим друг другу принципам добра и зла.

Обе интерпретации оставляют без объяснений многие детали и вынуждают нас устанавливать культурные и хронологические связи, но в то же время мы можем быть уверены, что за этими в высшей степени устойчивыми изображениями стоит иранский дуализм.

Какими бы ни были интерпретации, пластины, изображающие религиозные темы, несомненно, обладают иконографическим единством. Крылатые обычно божества и жрецы, как правило, с барсомом, обвязанным вокруг талии, одеты в одни и те же платья, доходящие до икры ноги и заканчивающиеся низкой бахромой. Поверх платья надета прикрепленная крест-накрест накидка или пара подтяжек, заканчивающихся у талии. В дополнение к отдельным культовым сценам, интерпретировать которые всегда трудно, на нескольких пластинах-поясах из бронзы и золота показаны процессии жрецов, ведущих животных и готовящих жаровни для кровавых жертвоприношений (их Зороастр позднее запретил) и даже смешивающих хаому, священный пьянящий напиток, также осужденный Зороастром. Лишь на этих пластинах и булавках, возможно, мы увидим дошедшие до нас изображения магов, руководивших религиозными сторонами жизни Ирана при мидянах и Ахеменидах (рис. 7).

Рис. 7. Часть золотой поясной пластины из Луристана. VIII в. до н. э. Общая длина – 111/4 дюйма, ширина – 23/8 дюйма. Частная коллекция.

Проявившееся в кованых изделиях конца VIII в. до н. э. преобладание ассирийского влияния объясняется, вероятно, присутствием ассирийских гарнизонов в Центральном Загросе (особенно в Хархаре и Бит-Кари) при Саргоне II (722–705 гг. до н. э.) и Ассархаддоне. Прогрессивное ассирийское влияние главным образом заметно в ряде кубков для питья, или ситул, которые, по-видимому, первоначально производились в одном центре, находившемся на старой касситской территории у Бит-Хамбана или Кар-Каши в IX в. до н. э. Их стиль в высшей степени унифицирован, и на многих из них изображены пирующие бородатые князья на тронах, обслуживаемые придворными и музыкантами. На них декоративные разновидности вавилонских придворных платьев и вавилонские украшения – и те и другие были усвоены касситами при их правлении в Вавилоне. Но оружие, музыкальные инструменты и отделка платьев – иранские, и детали изображают для нас дворы мелких кочевых князьков. Реже обнаруживались щиты и другие предметы, отделанные в том же «пиршественном стиле». Церемониальный котел из Музея Цинциннати указывает на связь между исконными луристанскими металлическими изделиями и ситулами с чеканкой. На более поздних ситулах дерзко копируются ассирийские мотивы и изображаются взаимоисключающие бородатые быки и священные эмблемы, хотя и с незначительными отклонениями от ассирийского стиля. Эти ситулы несомненно были изготовлены до правления на этих восточных территориях Ассархаддона, потерпевшего крах в 672 г. до н. э. (рис. 8). При рассмотрении преобладающего ассирийского влияния на мидийско-ахеменидское искусство мы, конечно, должны принимать во внимание эти сосуды, поскольку факты предполагают, что они были произведены приблизительно в то время и в том месте, где и когда создавалось Мидийское царство. На самом деле вполне вероятно, что вычеканенные на них фигуры принадлежат первым мидийским князькам.

Рис. 8. Фигуры животных с луристанской ситулы.

Рис. 9. Сцена пира, выгравированная на луристанской ситуле. IX–VIII в. до н. э. Частная коллекция.

Несмотря на сложность понимания и объяснения луристанского искусства, его роль в создании иранской традиции имеет первостепенное значение. Без ссылки на него невозможно объяснить мидийское и ахеменидское искусство. Это также было искусство звериного стиля, стремившееся к симметрии и равновесию, пытавшееся сводить все формы к двучастному образцу. Там, где внешние формы усложняли достижение такого равновесия, это компенсировалось гиперболизацией внутренних деталей, ненатуральным изображением конечностей и мускулов, чрезмерным выделением складчатой кожи и узора шерсти животного или таким разбиением тела на составные части, что иногда все ощущение органичности построения терялось. Этот показательный дуализм – центральная иранская черта, наполняющая все формы выразительности в ахеменидском искусстве.

Глава 2

Маннеи, мидяне и скифы

Как и следовало ожидать, проникновение волн варваров-кочевников в среду оседлых и чрезвычайно развитых городских цивилизаций Верхней Месопотамии, Северной Сирии и Юго-Восточной Анатолии изменило их культурную и художественную ориентацию. Лишь в последние годы археологические раскопки в областях, расположенных юго-западнее Каспийского моря и южнее озера Урмия, позволили приступить к исследованию сочетания искусств кочевых и оседлых народов, порожденного в Иране этими вторжениями. Ряд археологических открытий не только ставит серьезные проблемы, но добавляет новое измерение к нашим размышлениям о луристанской культуре и возникновении ахеменидского искусства. Самые недавние открытия в Амлаше, Дайламане, Марлик-Тепе и Хасанлу предоставили свидетельства развития раннего иранского искусства, точно идентифицировать которые еще предстоит. Черта, объединяющая их в наибольшей степени, – это влияние анималистической формы на основные декоративные элементы. Это искусство выражает анималистическое искусство евразийских степей, измененного контактами с Месопотамией, хеттами и царством Урарту на озере Ван, ближайшим западным соседом прикаспийских и азербайджанских территорий, населенных кочевниками. В VIII в. Урарту могло объединять политически и до некоторой степени культурно весь запад Анатолии и север Сирии, присоединив сильные и независимые сиро-хеттские царства юго-востока Турции и арамейские царства, расположенные вокруг Алеппо. В начале 1-го тысячелетия, однако, специфическое влияние какого бы то ни было из этих последних источников отсутствует, и по крайней мере каспийскую сторону рассматриваемой территории эти открытия связывают с Кавказом и с некоторыми аспектами луристанской металлообработки. В порядке рабочей гипотезы мы можем считать группу, пришедшую из мест в провинциях Мазендеран и Гилян, обрамляющих юго-западное побережье Каспийского моря, принадлежащую в основном к «протокиммерийскому» народу.

Из этих мест единственное, известное нам по открытым и научным раскопкам, – поселение Марлик-Тепе (Гилян), расположенное в долине Гохар-Рудх северо-западнее Рашта. В результате раскопок на склоне горы обнаружилось несколько погребальных камер, в которых были разбросаны немногочисленные кости умерших и остатки ценных металлических и керамических изделий. Эти находки вместе с огромными размерами некоторых неглубоко построенных помещений (например, 16 на 10 футов), вырубленных в наростах природных скал, наводят на мысль о могилах вождей или представителей царской династии. Среди изделий, извлеченных из захоронения, выделялось несколько золотых и серебряных сосудов, образцы ювелирных изделий и оружия (рис. 10).

Рис. 10. а – в – золотая посуда из Марлик-Тепе, IX–VIII в. до н. э.; г – гриффон с чаши из Марлика.

Значительная часть материала, принадлежащего к так называемой «мазендеранской культуре», происходит из области вокруг двух деревень в провинции Гилян – Амлаша и Дайламана, – расположенных в возвышенных (2000 метров) долинах восточнее Сефид-Руда (рис. 11). Все известные предметы получены в результате обследования могил местными крестьянами. Среди приобретений, сделанных музеями и известными торговцами, высока доля изделий, аналогичных находкам из Марлик-Тепе, представляющих, по-видимому, один культурный период около 900 г. до н. э., в который северные и западные склоны Эльбурса занимали народы с развитым вкусом и художественной индивидуальностью, на удивление не затронутой влияниями Месопотамии.