Василий Захарько - Звездные часы и драма «Известий» Страница 42

— Считаю себя вправе коснуться одной темы, не имеющей отношения к номерам недели. Надеюсь, что демократический дух жизни нашего коллектива позволит понять меня правильно. Я делаю сейчас очень острый, я бы сказала, склочно острый материал. И вот мне надо было срочно попасть в студию Грекова. Люди там согласились на беседу со скрипом, и я понимала, что если не буду там через 15–20 минут, то другой возможности кое-что узнать не представится. Попросила машину у Цыганова (один из моих замов, курирующий автодиспетчерскую издательства, о нем еще будет речь. — В. З.). Он отказал: машины только для работы по номеру. Побежала к Николаю Давыдовичу (Боднарук, зам главного. — В. З.), конечно, он разрешил взять свою машину, и я успела. Но нормально ли такое положение? Девять человек в редакции пользуются персональными машинами, и шесть остаются на всех остальных. Мои профессиональные интересы и моральные принципы ничуть не затрагивает тот факт, что заместителей главного редактора утром привозят, а вечером увозят с работы. Меня это абсолютно не трогает. Но, простите, в течение дня машины равно нужны всем — и Боднаруку, и Друзенко, и Мамлееву, и мне. Иногда спецкору даже нужнее. А девять водителей сидят без дела, играют в домино, а ты мечешься по редакции — к кому удобнее кинуться с просьбой. И пусть отказов не бывает, все равно, это унизительно и это — во вред. Бывает, хозяева машин уезжают в командировку, но машины все равно остаются и на это время за ними. Это — отрыжка командно-административных нравов, с которыми нашей редакции надо, наконец, расстаться. У меня есть предложение. Пусть в течение дня из девяти персональных машин в распоряжении девяти владельцев остаются две, три, а остальные обслуживают всех.

Слушая Эллу, я вспомнил, как был поражен, когда двадцать лет назад отправлялся в первую репортерскую командировку от «Известий». Еще плохо зная Москву, я спросил редактора своего отдела Пономаренко, как лучше рано утром добраться до Домодедова, на что Юрий Васильевич ответил: «Нет проблем», — и велел секретарше отдела написать заявку на машину в диспетчерскую издательства, назвав мою фамилию, домашний адрес, час отъезда, аэропорт. У меня был и обратный билет, в заявке указали и дату возвращения, номер рейса. К большому удовольствию все сработало четко — и перед вылетом, и после прилета.

Что ж, будучи богатой конторой, «Известия» могли себе такое позволять: отвозить на вокзалы, в аэропорты и встречать своих командированных сотрудников, независимо от должности. Это правило действовало многие годы, сбои пошли уже на закате перестройки, когда в целях экономии издательство начало сокращать число машин. Но только так называемых разъездных, а не персональных. Как играли с утра до вечера их шоферы в домино при большевиках, так и продолжили они стучать любимыми костями при демократах. Как раньше ничуть не беспокоило это руководителей газеты, так и новое, демократическое начальство продолжало охотно пользоваться персональной автомобильной привилегией (до которой лично я по должности не дорос), иногда ее все же стесняясь.

Н. Боднарук, после выступления Э. Меркель. Понимаете, я сижу и думаю — а что такое «персональная машина»? Я лично ничего не имею против того, чтобы ею пользовались другие сотрудники, как и всеми машинами, которые имеются в издательстве. Мне она не нужна, когда я в редакции… А то получается, что я здесь сижу и краснею, словно на этой машине огурцы на рынок вожу, когда нахожусь здесь. Давайте, наконец, соберемся и примем решение на этот счет.

И. Голембиовский. Персональные машины, безусловно, анахронизм. Но отношения редакции с издательством таковы, что если сегодня мы все откажемся от персональных, количество машин для нужд редакции не увеличится. Называя себя демократической организацией, мы живем в рамках достаточно старой системы.

Главного «анахронизма» уже не осталось. Это было заведенное еще при Ленине «лечебное питание» для высокой советской номенклатуры, куда с годами вошла и редколлегия «Известий». Многие десятилетия «лечебное питание» представляло собой почти бесплатные наборы дефицитнейших продуктов. Именуемая в народе как «спецпаек», «кремлевка», «кормушка», «авоська», эта привилегия сыграла великую контрреволюционную роль, настраивая широкие массы против советской власти. Она явилась одной из самых обсуждаемых антисоветских тем в начале перестройки, и ее отменили еще до того, как я мог бы ею хоть один раз воспользоваться — то есть до того, как меня назначили ответственным секретарем. А вот другие «анахронизмы» продолжали у нас действовать.

В отличие от мировых революций прошлогодний августовский переворот в «Известиях» не вызвал социальных катаклизмов, в редакции все осталось без перемен. Как были в буфете для членов редколлегии ложки и вилки из качественной стали, а в общей столовой из дешевого алюминия, так оно и продолжало быть. Как значились раньше в меню начальников борщ украинский с пампушками, суп фасолевый с грибами, антрекоты и эскалопы, плов с говядиной, домашние пельмени, оладьи с изюмом и кисель из черной смородины, а у подчиненных меню вдвое короче и с названиями попроще — так оба пищеблока и продолжали кормить своих клиентов. Единственное, что поменялось, говоря о буфете, так это едоки. До августа 91-го они были назначены Центральным Комитетом КПСС, после — избраны родным коллективом и отобраны своим же товарищем, ставшим главным редактором. Но двое из новых членов коллегии не позволили себе оторваться от народных масс, это были Иллеш и Плутник, ни разу не переступившие порога начальственного буфета. Возможно, они не переносили даже легкого чесночного запаха борща с пампушками. У меня на него аллергии не было, я улавливал его зов еще находясь в своем кабинете, самом ближайшем к буфетной кухне.

Как и в советское время, в 92-м году не только члены коллегии, но и все редакторы отделов, их замы, работники секретариата, некоторые обозреватели были прикреплены к поликлиникам кремлевской системы здравоохранения, правда, разных уровней. По-прежнему оставалась доступной для многих весьма комфортная по тем временам круглогодичная база отдыха издательства на живописнейшем берегу реки Пахры. Там же стояли и уютные коттеджи со всеми удобствами для руководящего состава редакции и полит-обозревателей. В одном из таких коттеджей пару зим провел и я с семьей, передав потом занимаемую мной его половину семье Плутника. Это удовольствие, в отличие от спецбуфета, он не стал игнорировать.

Особо важным номенклатурным атрибутом всегда смотрелась в «Известиях» правительственная связь с ее массивными аппаратами цвета слоновой кости и ввинченными в них стальными гербами СССР. Не спешили мы расставаться с этим атрибутом. Сохранились телефонные списки редакции 1992–1997 годов, в которых я насчитал семнадцать (!) «вертушек» с пятизначным набором, — такими были номера второй правительственной связи. В кабинете главного редактора стоял еще и аппарат первой, более высокой правительственной связи — для чиновников уровня министра. А еще здесь находилось то черное устройство, которое хотя и напоминало о себе крайне редко, но постоянно свидетельствовало о высочайшем государственном доверии к хозяину кабинета. Это был исключающий возможность прослушивания аппарат ВЧ — высокочастотной телефонной связи, по которой только и можно вести сверхсекретные разговоры. «С кем и о чем ты проявляешь бдительность по ВЧ?» — спросил я однажды Игоря. «Последний раз, — ответил он, — снимал трубку дней десять назад. Звонил Полторанин, звал на обед». Кабинет министра Полторанина находился на другой стороне Пушкинской площади.

Ну и конечно, нельзя не сказать о том «анахронизме» в «Известиях», который у отечественных коллег вызывал немалую зависть, у иностранных — искреннее удивление, а иногда и плохо скрываемую усмешку. Это едва ли не рекордное на планете обилие недвижимости на одну журналистскую душу.

В отличие от редакций зарубежных газет, где рабочие места большей части журналистов находятся в одном помещении, у нас было все иначе. Когда в 1977 году мы въезжали в это здание с окнами на улицу Горького (нынешнюю Тверскую), лишь немногих корреспондентов рассадили по двое в одной комнате, остальным выделили отдельные кабинеты — спецкорам, редакторам отделов и их замам, политическим обозревателям, заместителям главного редактора. Чем выше была должность, тем больше доставался кабинет. У главного редактора он вообще необозримый, в 166,4 квадратных метра, с персональным санузлом, отсеками для приема пищи, отдыха, для секретаря. Второе место по площади занимал мой (ответственного секретаря) кабинет — 60 квадратных метров, в 7,5 раза больше моего домашнего кабинетика, служившего еще и спальней и казавшегося мне идеальным местом для работы за столом. Правда, в этом семейном уголке я не проводил заседаний, но для них достаточно было бы площади и втрое меньшей, чем располагала моя должность.