Энтони Бурден - Вокруг света: в поисках совершенной еды Страница 42

Он сделал еще одну попытку отправить меня на тот свет у прилавка с желе. Он настаивал, чтобы я попробовал отвратительную на вид желеобразную, цвета бурых водорослей массу, которую здесь едят из глиняных мисок. Филипп, он авантюрист и гурман — в лучшем смысле этих слов. Он абсолютно ничего не боится. Он способен отправить в рот что угодно. Возможно, это потому, что он француз. Вот, например, оказались мы во вьетнамской плавучей деревне на озере Тонлесап, или на Великом озере, как его здесь называют. Мы тихонько дрейфовали мимо жилых домов, сарая, где держат домашнюю птицу, и садков, где разводят сомов. «Что она ест? — спросил Филипп, указав на женщину, которая что-то готовила в горшочке на крыльце своей грязной лачуги. Вокруг нее сидели на корточках голые дети. Филипп настоял, чтобы мы подплыли поближе. Он приветливо улыбнулся женщине и спросил, не согласится ли она дать нам попробовать. Она любезно согласилась и зачерпнула ложкой варева: рыба и свинина в сахарном сиропе с сушеными креветками. Как ни странно, это оказалось вполне съедобно. Когда мы уже отчалили, отведав этого сытного деликатеса, я обратил внимание Филиппа на то, что женщина моет котелок в коричневой речной воде в нескольких футах от стойла для скотины, а чуть поодаль в озере купают ребенка. "Как будет по-французски кишечная палочка?", – поинтересовался я.

Он где-то рядом! Я чую его запах. Знаменитый дуриан. Его запах ощущаешь за сотни ярдов. Представьте себе большой зеленый футбольный мяч с опасными шипами; и мяч этот к тому же отвратительно воняет. Это запах распада. Невыносимая вонь стоит на рынках и в торговых палатках по всей Азии. А вкус, говорят, волшебный. Я заинтригован. Дорогостоящий, отвратительно пахнущий, неудобный в транспортировке — закон запрещает перевозить дуриан самолетом, автобусом и поездом, — этот фрукт считается одним из признанных восточных деликатесов. Я просто обязан попробовать его! Итак, я купил большой, хороший дуриан; он был очень похож на мирный плод хлебного дерева, только шипы пострашнее. Сначала я хотел отвезти его в гостиницу, но после десяти минут в одном автомобиле с этим воняющим гнилью шаром вся моя команда запросила пощады. Нам пришлось остановиться около Ват Пном, — так называются пагода и парк в центре города, — и там, под бдительным наблюдением слона, я разрезал свой дуриан, вернее, распилил его толстую шкуру и, конечно, поранился о его панцирь стегозавра. Боже, как он смердел! Как будто кого-то похоронили с головкой сыра стилтон в руках, а потом, через пару недель, откопали. Разрезав кожуру, я раздвинул волокнистую желтоватую мякоть: там внутри оказались две полости, каждая размером с авокадо, и творожистая липкая субстанция, которая на вид очень напоминала гусиную печенку. Внутри он вонял не так нестерпимо. Мякоть была консистенции созревшего сыра Сент-Андре. Я откусил порядочный кусок. Это было нечто фантастическое! Богатейший фруктовый вкус и, как бы это сказать, — с дымком. Попытайтесь представить себе нечто, похожее одновременно на камамбер, авокадо и копченый сыр гауда. Ладно, не пытайтесь — это не слишком удачное описание. Но, право же, это невозможно описать! Вкус этого плода не имеет ничего общего с его запахом. Вкус гораздо менее агрессивен, но, что любопытно, вызывает наркотическое привыкание. Это один из первых по-настоящему «новых» вкусов, которые я встретил в Азии. Он уникален, ни на что не похож, он сложный. Помните, как вы впервые попробовали икру? А фуа-гра? А мягкий сыр? То же впе­чатление — что вы оказались на совершенно новой, неизведанной территории. Вам может даже сразу не понравиться, но неоспоримо одно — вы попробовали нечто важное и значительное.

Проглотив кусок и облизнувшись, я задумался о том, что, собственно, мне делать с этой информацией. Что можно делать с дурианом в Нью-Йорке? Как его хранить? От него будет вонять, как из преисподней, даже если завернуть его в шесть слоев целлофана или фольги, даже если цементом его залить. С ним пришлось бы обращаться как с радиоактивным веществом, держать в особом сейфе, в специальном помещении, снабженном кондиционерами. Но все равно искушение очень сильное. Надеюсь, что когда-нибудь какой-нибудь нью-йоркский шеф-повар обуздает дикий нрав дуриана. И уж тогда я не упущу случая отъесть кусочек. Возможно, я даже съем его целиком.

Я полетел в Симрип рейсом «Президент эйр» на изготовленном сорок лет назад грузовом самолете Антонова, с местами для пассажиров, неуклюже приткнутыми в салоне. Пристяжные ремни были порваны и бесполезно висели по бокам от кресел. Стоило мне сесть на свое место — и сиденье немедленно само откинулось в лежачее положение. Мы выехали на взлетную полосу, и в салоне тут же возникла непроницаемая дымовая завеса. На еду, которую принесла стюардесса, — сэндвичи в пластиковой упаковке (с каким мясом — догадаться было невозможно), — пассажиры отреагировали нервным смехом, не задумываясь, засунули картонные коробки под сиденья и больше к ним не притронулись. Крис и Лидия, телеоператоры, сидели неподвижно, словно парализованные, пока самолет болтался и приплясывал в воздухе над озером Тонлесап, а когда неподалеку от Симрипа стал снижаться к серым равнинам, у бедняжек чуть глаза не вылезли из орбит. Миша, симпатичный, но мрачноватый болгарин из Пномпеня, тоже ле­тел с нами по какому-то делу. Из нашего предыдущего общения я понял, что он продает русским экзотических змей. Но Кри, мой гид и переводчик, не верил, что Миша летит за змеями. «Он хочет в город красных кхмеров! — зловеще прошептал Кри. — Вам не надо. Поверьте мне: вам туда не надо».

Миша с облегчением вздохнул, когда самолет приземлился.

— Когда я служил в болгарских парашютно-десантных войсках, мы очень любили этот самолет, — сказал он. — Разумеется, у нас у всех были парашюты.

Я сделал несколько снимков в Ангкор-Ват. Чтобы снимать этот древний храмовый комплекс, ни один фотоаппарат не годится. Пейзаж слишком прекрасен и слишком огромен для какой бы то ни было рамки. На фотоснимках не передать то изумление, которое охватывает тебя, когда видишь, как из густых джунглей появляются города Ангкора. Миля за милей огромных, причудливых многоуровневых храмов, барельефов, слоновых голов в стиле Дина Тавуляриса, разрушающихся каменных строений, оплетенных корнями столетних деревьев. Это был центр могучей империи чамов, когда-то простиравшейся на восток до города Нячанг и до самого моря, занимавшей всю территорию сегодняшнего Южного Вьетнама и часть Таиланда и Индии. Сколько нужно труда, времени, мастерства, чтобы возвести даже одну сотую того, что возведено! Глядя на густо застроенную территорию, испытываешь даже некоторый страх от невозможности когда-либо представить ее себе всю. Красные кхмеры сделали все, что могли, чтобы разрушить Ангкор, подкладывая мины куда только можно, разрушая святыни. Мародеры и бессовестные охотники за древностями отбили у статуй головы, вынесли из храмов все, что могли вынести, и продали на черном рынке в Таиланде и в других местах. Теперь здесь работают специалисты из ЮНЕСКО. Они с большими трудами восстанавливают то, что еще можно восстановить. Мины в основном обезврежены, так что теперь можно бродить среди каменных развалин в сопровождении какого-нибудь приблудного кхмерского парнишки, который расскажет вам, что символизируют статуи с двумя языками, расставленные по темным углам; а в маленьких буддийских храмах вынудит вас дать бонзам в шафрановых одеяниях несколько риелей. Так что вдыхайте этот затхлый запах с примесью ладана — и вперед, вперед! Можно представить себе, стоя рядом с какой-нибудь огромной каменной головой, что почувствовали первые французы, которые здесь оказались.

Эти паршивцы с телевидения здесь, в Симрипе, тоже хотели поселить меня в какой-то вонючей дыре. Я обвел взглядом холл, понял, что в ближайшие дни придется проводить время в еще более отвратительных интерьерах, и решил пустить им пыль в глаза: поселился в одном из отелей «Ангкор Гранд», примерно в миле от той дыры. Хоть одну ночь я решил провести как нормальный колониальный угнетатель. Никогда я так не радовался горячему душу с хорошим напором воды и неограниченным ее количеством, как в тот вечер, — это было роскошно по сравнению с теми жалкими дождевальными установками, которыми мне приходилось довольствоваться в последние недели. Здесь имелся огромный бассейн, три ресторана, бар и гостиная, где прислуга в остроконечных шапочках и зеленых кромах [46] разносила коктейли с кокетливыми зонтиками. Вернувшись в номер после бассейна, массажа и легкого перекуса, я увидел у себя на подушке ветку жасмина.

Я торопился насладиться роскошью — ведь завтра снова начнутся мучения. Команда нервничала. Признаться, и мне было неспокойно. Планировалось нанять лодку в окрестностях Тонлесапа, добраться до устья реки и плыть вверх по реке в Баттамбанг, а там взять напрокат внедорожник, нанять водителя и ехать со скоростью от семидесяти до восьмидесяти километров по самой ужасной, самой густо заминированной дороге в Камбодже — в Пайлин, к тайской границе. Вообще-то, сейчас был не самый благоприятный момент навещать красных кхмеров. Недавние события в столице указывали на то, что правительство планирует аннулировать свое соглашение с Йенг Сари, лидером пайлинской фракции партии красных кхмеров, и привлечь его к международному трибуналу за военные преступления. В городе было неспокойно.