Федор Достоевский - Письма (1832-1856) Страница 43

Сегодня получил от нее уже 2-е письмо, считая после смерти мужа. Она пишет, что ей страшно грустно, что кругом послал бог людей, берущих участие, что ей хоть кой-чем да помогают, что ей очень грустно, спрашивает, что ей делать? Пишет, что стряпчий и исправник обнадеживают ее, что Бекман может дать пособие казенное (в 250 руб. сер<ебром>). Если что можно сделать, то дал бы бог! Покамест хочет продавать вещи. Если Вы еще не раздумали (как мы говорили тогда) о посылке 50 руб., (1) то пошлите теперь. Никогда не было нужнее. Только я так думаю: пошлите 25, а не 50, так как у ней с прежними 25-ю, да с продажею вещей, да, может быть, и с посторонней помощью будет чем некоторое время прожить. Можно потом послать. Пишу это, во-1-х, для того, чтоб не обременять Вас, ибо 25 менее 50, а Вам, верно, деньги необходимы. 2) Мне уж и так досталось от нее за первые 25 р. Очень укоряла, говоря, что у меня у самого нет ничего и что я себя не жалею. Я отвечал, что деньги Ваши, а не мои, что без Вас я ничего бы не сделал, чтоб обо мне не беспокоилась, что дружба имеет свои права и т. д. и т. д., и что — наконец, без этих денег ей пришлось бы потерпеть ужасное горе, — с этим она, верно, согласится. Я Вам покажу письмо, когда Вы приедете. Боже мой! Что это за женщина! Жаль, что Вы ее так мало знаете!

Еще одно обстоятельство. Она знает, что ей присланы деньги, подозревает, что от меня, но письмо лежит до сих пор на кузнецкой почте. Почтмейстер ни за что не решается отдать, хотя знакомый ей человек, чтоб не попасть в беду. Виноват адресс. Вы правы. Надо было адресовать ей. Адресовано мужу. Он умер. И потому почтмейстер (уверенный, что пишете Вы) просит передать Вам: чтоб Вы в Кузнецкую почтовую контору прислали казенную или частную доверенность на передачу письма вдове Исаевой. Ради Христа, добрейший Александр Егорович, сделайте это и, главное, не медля. Ради бога. Известна ли Вам форма этих доверенностей? Я не знаю ее. Вероятно, в Барнаульском почтамте есть формы. Ведь вот некстати-то формалист кузнецкий почтмейстер!

Что Вам сказать о себе? Мое время тянется вяло. Не совсем здоров; грустно. Из новостей ничего не знаю, кроме того, что (и, кажется, верно) китайцы сожгли нашу факторию в Чугучаке и консул спасся бегством. Желал бы от души, чтоб Вам было в 10000 раз веселее моего. Если во время Ваших странствований попадется Вам хорошая книга, то зацепите ее с собой. До свидания, Александр Егорович. Желаю Вам всего хорошего, и от души. Повторяю Вам о почтамте. Ради бога, не замедлите. Крепко жму Вам руку.

Ваш весь Ф. Достоевский.

Семипалатинск, Воскресение. 23 августа 55.

Я и ее уведомил, что вместо 50 посылаются 25. Хочет Вас благодарить. Напишете ли Вы ей что-нибудь?

(1) далее было: денег

Милостивая государыня Прасковья Егоровна,

Я так давно желал писать к Вам и так давно жду удобного случая, что не могу пропустить теперешнего. Податель письма моего — Алексей Иванович Бахирев, очень скромный и очень добрый молодой человек, простая и честная душа. Я знаю его уже полтора года и уверен, что не ошибаюсь в его качествах.

Я всегда буду помнить, что с самого прибытия моего в Сибирь Вы и всё превосходное семейство Ваше брали во мне и в товарищах моих по несчастью полное и искреннее участие. Я не могу вспоминать об этом без особенного, утешительного чувства и, кажется, никогда не забуду. Кто испытывал в жизни тяжелую долю и знал ее горечь, особенно в иные мгновения, тот понимает, как сладко в такое время встретить братское участие совершенно неожиданно. бы были таковы со мною, и я помню встречу с Вами, когда Вы приезжали в Омск и когда я был в каторге.

С самого приезда моего в Семипалатинск я не получал почти никаких известий о Константине Ивановиче и многоуважаемой Ольге Ивановне, знакомство с которою будет всегда одним из лучших воспоминаний моей жизни. Полтора года назад, когда я и Дуров вышли из каторги, мы провели почти целый месяц в их доме. Вы поймете, какое впечатление должно было оставить такое знакомство на человека, который уже четыре года, по выражению моих прежних товарищей-каторжных, был как ломоть отрезанный, как в землю закопанный. Ольга Ивановна протянула мне руку, как родная сестра, и впечатление этой прекрасной, чистой души, возвышенной и благородной, останется самым светлым и ясным на всю мою жизнь. Дай бог ей много, много счастья — счастья в ней самой и счастья в тех, кто ей милы. Я бы очень желал узнать что-нибудь об ней. Мне кажется, что такие прекрасные души, как ее, (1) должны быть счастливы; несчастны только злые. Мне кажется, что счастье в светлом взгляде на жизнь и в безупречности сердца, а не во внешнем. Так ли? Я уверен, что Вы это глубоко понимаете, и потому так Вам и пишу.

Жизнь моя тянется кое-как, но уведомляю Вас, что я имею большие надежды… Надежды мои основаны на некоторых фактах; обо мне сильно стараются в Петербурге, и, может быть, через несколько месяцев я что-нибудь и узнаю. Вы, вероятно, уже знаете, что Дуров по слабости здоровья выпущен из военной службы и поступил в гражданскую, в Омске. Может быть, Вы имеете о нем известия. Мы с ним не переписываемся, хотя, конечно, друг об друге хорошо помним.

Барон Врангель, Вам знакомый, Вам кланяется. Я с ним очень дружен. Это прекрасная молодая душа; дай бог ему всегда остаться таким.

Мое глубочайшее уважение, полное и искреннее, Вашему супругу. Желаю Вам полного счастья.

Не слыхали ли Вы чего об одном гадании, в Омске, в мое время? Я помню, оно поразило Ольгу Ивановну.

Прощайте, многоуважаемая Прасковья Егоровна. Я уверен, что бог приведет нам свидеться и, может быть, скоро. Я этого очень желаю. Я с благоговением вспоминаю о Вас и всех Ваших.

Позвольте пребыть, с глубочайшим уважением, Вам совершенно преданным.

Ф. Достоевский.

18 октября 55.

От Константина Ивановича я получил нынешним летом несколько строк.

А. И. Бахирева я очень уважаю, но не во всем с ним откровенен.

(1) как ее вписано

Семипалатинск, декабря 17/55 г.

Добрый и незабвенный друг мой, брат Миша. Письмо это пишу тебе по случаю. Скоро я буду иметь возможность переслать тебе самое полное, самое подробное известие о моем здешнем житье-бытье за всё время. И потому извини, что посылаю тебе теперь только несколько строк, из которых, кроме просьбы моей, почти ничего больше не узнаешь. Я бы мог отложить и просьбу до большого письма, которое обещаю тебе, друг мой, в эту же зиму. Но обстоятельства мои таковы, что я принужден писать тебе теперь же. Друг мой! Я уверен, что ты меня любишь и потому будешь ко мне снисходителен. Если б ты знал, как тяжело просить, даже и у тебя! Мне нужно денег, друг мой, ибо я давно уже в крайности. Вот уже два года, как я ни разу не попросил у тебя сам ни одной копейки. Ты был так добр, что не забывал меня. Сестры тоже иногда присылали. И несмотря на то в эти два года у меня накопилось долгу довольно много, — для меня много по крайней мере! Одному прошу верить, милый брат (я боюсь, чтоб ты не подумал, что я худо понимаю свое положение, позволяя так много себе тратить и даже делать долги), — одному прошу верить, что в долгах моих я мало виноват. Были обстоятельства и были надобности неотразимые. Теперь не даю тебе никаких объяснений — не могу. Не пишу тоже, сколько я должен. Скажу только, что мне надо отдать 50 руб. серебр<ом> непременно. К тому же я порядочно обносился в два года, белье, платье (собственное), всё нужно заводить новое. И потому, если ты пришлешь мне рубл<ей> 100, о которых прошу тебя убедительнейше, то мне, расплатясь и обзаведясь, почти не останется ничего. Но я у тебя прошу только 100 руб., милый брат. Покамест не присылай больше. Я знаю, что ты не поскупишься, если у тебя есть. Но не хотел бы я, чтоб ты подумал обо мне не хорошо.

Да, брат, тяжело просить, повторяю это, даже и у тебя, особенно чувствуя в себе всё — и силы и способности самому достать себе необходимое. Но что делать, теперь не могу и потому говорю тебе как брату — помоги. Я тебе не скрою, что у меня есть большие надежды, (1) что, может быть, кончится наконец несносное положение мое и переменится во что-нибудь к лучшему. Отчасти ты, может быть, и слышал об этом. Тогда (2) жизнь пойдет по-другому. Но не скрою от тебя, друг мой, что мне, скоро может быть, понадобятся деньги, относительно меня и моего Положения, не маленькие. Всё это соединено будет отчасти с переменою моей участи, если только сбудутся надежды мои. Теперь же я пишу тебе только о моем насущном; ибо я в большой крайности, и эти 100 руб. серебром едва-едва помогут мне.

Я хочу обратиться, друг мой, с просьбой к дяде. Надобно же, чтоб кто-нибудь мне помог. Как бы мне не хотелось просить у него! Но что делать, если случится хоть какая-нибудь перемена судьбы, то деньги необходимы. Ты писал мне последний раз от 15 сентября. Письмо твое пришло ко мне около 15-го ноября. Видишь, как долго! В это время я должен был жить чем-нибудь. На присланные тобою деньги я почти ничего не мог сделать.