Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо Страница 46

В ту пору доносы приходили в Москву пачками. И в «осведомляющих органах» хранился ворох компромата чуть ли не каждого мало-мальски известного человека. Так что воентехник второго ранга Флёров действовал в полном соответствии с духом своего времени.

Секретарь Сталина А.Н. Поскрёбышев поступил с полученным письмом так, как поступали тогда со всеми доносами: переслал его в «осведомляющие органы» (тем более что автор письма сам настаивал на этом).

Флёров, конечно же, понимал, что поступил по отношению к А.Ф. Иоффе не очень порядочно. Поэтому, сообщая Курчатову о том, что отправил письмо на самый верх, как бы невзначай замечал:

«В письм, е есть одно место, которое может быть неправильно понято А.Ф… Если в этом есть необходимость, постарайтесь сгладить этот острый камень».

Вовсе не затем, чтобы хоть как-то дезавуировать незаслуженный поклёп на академика, Флёров писал письмо в сражавшийся Севастополь. Он преследовал совсем иную цель, откровенно сообщая Курчатову о своих переживаниях по поводу того, что их совместная с Петржаком работа по спонтанному делению урана обойдена Сталинской премией:

«В бытность мою в Казани узнал, что наша работа в этом году да. же и не котируется на бирже соискателей. Был сильно обижен, ещё и сейчас не отошёл».

И Флёров обращался к Курчатову с просьбой. Нужно, дескать, срочно напомнить научной общественности о том, что исследовательские работы по спонтанному делению продолжаются, и потому, мол, само открытие вполне достойно для повторного выдвижения на премию. Необходимо лишь напечатать в каком-нибудь научном журнале…

«… небольшую заметку с кратким изложением результатов, полученных нами во второй части работы — опыты в метро… Печатанье этой заметки мне кажется необходимым не столько из научных (приоритетных) соображений, сколько из-за чисто формального момента датировки работ — не 1940–1941 гг., а 1942 годом окончания».

То, что для достижения столь желанной цели предлагался не очень достойный трюк, смахивавший на самое обыкновенное «очковтирательство», Флёрова не смущало. Он прямо писал:

«Будущая заметка в ДАНе [журнале «Дневник Академии наук» — Э.Ф.] будет основанием для соискательства и получения премии в 1942 году. К этому времени придут, наконец, столь необходимые подтверждения из заграницы, <…> и этого будет достаточно для получения премии за 1942 год».

Потрясающая логика! Флёров убеждал Курчатова в необходимости срочного опубликования работы по урану, хотя отлично знал, что во всём мире «ядерная тематика» давно уже засекречена. Ведь ещё в письме Кафтанову он писал:

«Ну, и основное — это то, что во всех иностранных журналах — полное отсутствие каких-либо работ по этому вопросу. Это молчание не есть результат отсутствия работы: не печатаются даже статьи, которые являются логическим развитием ранее напечатанных, нет обещанных статей, словом, на этот вопрос наложена печать молчания, и это-то является наилучшим показателем того, какая кипучая работа идёт сейчас за границей».

Вот так!..

Позицию академика Иоффе, приостановившего на время войны все работы по урану, Флёров назвал «преступной». А сам, посылая Курчатову письма «с расчётами по атомной бомбе», торопил с опубликованием научной заметки. Пусть, стало быть, ядерные секреты попадают к кому угодно (даже к врагу!), лишь бы Сталинскую премию присудили! Именно такой вывод и следует из флёровских рассуждений.

В марте 1942 года Флёров прислал Курчатову очередные свои «соображения», озаглавленные «К вопросу об использовании атомной энергии». В них были новые расчёты атомной бомбы, принципиальная её схема, а в финале — приписка:

«В конце статьи думал написать о реальности ядерных бомб… Игорь Васильевич, очень прошу, если не совершенная галиматья всё написанное — слепите статью».

Вот такой вырисовывается облик человека, считавшего себя «застрельщиком» советского Атомного проекта и ставшего через какое-то время атомным академиком! Это — с одной стороны. А с другой, Флёров всё-таки был единственным физиком страны Советов, кто так активно призывал коллег и руководство страны заняться ураном. Все остальные молчали.

Атом и руководство страны

6 февраля 1942 года в Президиум Академии наук СССР из Куйбышева, где в то время находились многие советские наркоматы, поступило секретное письмо, подписанное заместителем народного комиссара по иностранным делам А.Я. Вышинским. В документе сообщалось:

«Английское посольство обратилось в НКИД с просьбой передать научным учреждениям СССР предложения Британского совета о расширении культурной связи и обмена научной информацией между советскими и английскими научными учреждениями и учёными».

Поскольку у Наркоминдела никаких возражений «к продолжению и расширению обмена научной информацией» не было, Вышинский и обратился в Академию наук с просьбой дать ответ «по существу предложений и запросов Британского совета».

К письму был приложен «Список просьб по обмену научной информацией», из которого следовало, что научные контакты желают установить пятеро англичан. Четверо из них — профессора Кембриджского университета: Уильям Брэгг, Эдвард Эпплтон, Джон Кокрофт и Ральф Фаулер. Пятый — крупный английский инженер, возглавлявший компанию «Метрополитен-Виккерс», Артур Флеминг.

Получив послание дипломатов, Академия наук, конечно же, тотчас обратилась за советом в соответствующие органы, то есть в НКВД.

Внимательно ознакомившись с британским меморандумом, чекисты не могли не насторожиться. Ведь по сведениям советской разведки, все пятеро англичан имели самое непосредственное отношение к английскому урановому проекту. И советские учёные, связей с которыми они домогались, тоже (в той или иной степени) имели отношение к физике атомного ядра.

В НКВД крепко задумались.

Из Куйбышева в Казань пришло ещё несколько писем с нетерпеливыми вопросами: почему, дескать, не отвечаете?

Наконец, энкаведешники пришли к заключению, что, пожалуй, стоит рискнуть и попробовать пообщаться с учёными туманного Альбиона. Но при этом постараться выведать у «беспечных» англичан их урановые секреты.

20 апреля 1942 года, получив соответствующие рекомендации, академики написали Вышинскому ответ, в котором, в частности, го ворилось:

«Академия наук СССР охотно принимает на себя посредничество между советскими и британскими учёными…

Президиум Академии наук СССР приносит извинения за значительную задержку с ответом на письмо Наркоминдела».

Заниматься «научными связями с заграницей» поручили А.Ф. Иоффе. 5 мая 1942 года Абрам Фёдорович вступил в переписку с дипломатами.

Сравнение его послания с теми агентурными донесениями, которые присылались в Москву нашими разведчиками из-за рубежа, приводит к неумолимому предположению, что письмо академика тоже писалось под диктовку чекистов. А то и вовсе от первого слова до последнего создавалось в НКВД.

В самом деле, разве строки о планировавшихся встречах наших физиков с английскими не напоминают инструкцию агенту-оперативнику? Читаем:

«Наиболее эффективная форма — это личные контакты между советскими и иностранными учёными, благодаря которым создаётся возможность получить в дружеской беседе гораздо более точную информацию».

А разве не похожа фраза об организации приезда англичан в СССР на «упакованный» в вежливую форму приказ центра местному резиденту?

«Просим сообщить Ваше мнение о возможности в настоящее время пригласить английских или американских учёных приехать в СССР для прочтения научных докладов…».

От знакомства с перепиской Академии наук и НКИДа невольно возникают вопросы. Страсти, кипевшие вокруг «проблемы урана», обуревали только чиновников обоих ведомств? Знало ли вообще руководство страны Советов о том, что на Западе пытаются создать бомбу небывалой разрушительной силы?

Разумеется, знало. Должно было знать!

Ведь о чём-то Сталину наверняка докладывали. Но при этом, видимо, не забывали ссылаться на авторитетные мнения советских академиков. Тех, кто в своих суждениях основывался на расчётах Зельдовича, Харитона и Гуревича. И считал, что урановая бомба — дело отдалённого будущего.

Вполне возможно, что вождь изредка спрашивал:

— А как обстоят дела за рубежом… с этой самой… урановой бомбой?

И наши высокопоставленные чекисты старались держать руку на атомном «пульсе», постоянно отправляя зарубежным резидентам зашифрованные наставления. Типа того, что было послано в Великобританию 15 марта 1942 года: