Коллектив авторов - Тайны веков. Кн.3 Страница 46

— Шаровая! — крикнул наш аэрофотосъемщик К. Константинов и, схватив увесистую книгу, швырнул ее в сияющий шар. Раздался сильный взрыв. Комната наполнилась дымом, резким запахом гари и озона. Мы бросились к дверям, но тут же вернулись. Огня в комнате не было, телефона на стене тоже. Стол, табуретки и большая скамья были опрокинуты. На полу валялись оплавленные части телефона и индуктор, выброшенный из обгоревшего футляре. Из нас же никто не пострадал…

— Товарищ главный штурман, — прервал мои воспоминания Зубов, — через двадцать минут Москва. После посадки просят подрулить к аэровокзалу.

На земле я спросил синоптика, было ли замечено грозовое положение в районе Няндомы?

— Никаких признаков. Был типичный теплый фронт. Не было грозовых явлений и на юге страны, ведь февраль же! — ответил синоптик.

С тех пор я начал интересоваться всем касающимся проблемы шаровой молнии и познакомился со многими случаями ее проявления. Один из них, особенно страшный и таинственный, произошел с нашими альпинистами 17 августа 1978 года в горах Западного Кавказа, когда группа из пяти человек спускалась с вершины горы Трапеция и остановилась на ночлег на высоте 3900 метров. Вот что я услышал от мастера спорта международного класса по альпинизму В. Кавуненко, когда посетил его в госпитале:

«Проснулся я от странного ощущения, что в палатку проник кто-то посторонний. Высунул голову из мешка и замер. На высоте около метра от пола плыл ярко-желтый шар величиной с теннисный мяч. „Что это такое?“ — подумал я, и в тот же момент шар исчез в спальном мешке Коровина. Раздался дикий крик, „мяч“ выскочил из его мешка и начал ходить над остальными, скрываясь по очереди то в одном, то в другом из них. Когда шар прожег и мой мешок, я почувствовал адскую боль, словно меня жгли несколько сварочных аппаратов, и потерял сознание.

Через какое-то время, придя в себя, я увидел все тот же желтый шар, который методически, соблюдая только ему известную очередность, проникал в мешки, и каждое такое посещение вызывало отчаянный, нечеловеческий вопль. Так повторялось несколько раз. Это был какой-то ужас. Когда я вновь пришел в себя, кажется, в пятый или шестой раз, шара в палатке уже не было. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело горело, око превратилось в очаг огня. Потом я опять потерял сознание. Куда исчез шар — никто не заметил.

В больнице, куда нас доставили вертолетом, у меня насчитали семь ран. То были не ожоги: просто куски мышц оказались вырванными до костей. То же было и с моими друзьями Шигиным, Капровым, Башкировым. А Олега Коровина шар убил, возможно, потому, что его мешок лежал на резиновом матраце и был изолирован от земли.

В нашей палатке — а она была закрыта — лежали радиостанция, карабины и альпенштоки. Но шаровая молния не тронула ни одного металлического предмета, изуродовав только людей. Странный это был визитер. Казалось, он сознательно, злобно, как настоящий садист, жег нас, предавая страшной пытке, но убил только Олега. И почему ни у кого не оказалось следов ожогов? Входные отверстия в мешках были не более теннисного мяча, а раны наши достигали 15–18 сантиметров».

Я спросил Кавуненко о признаках грозы, не видел ли он зарницы.

— Нет, было облачно, но признаков грозы и зарниц не было. То была вовсе не шаровая молния, — утверждал альпинист.

— А что же?

— Не знаю. Что-то другое. Шаровую молнию и я не раз наблюдал. Она появляется и быстро исчезает, а этот огненный зверь долго и упорно издевался над нами. Мы лежали и ничем не могли защититься, были как парализованные…

Сколько научных гипотез о происхождении шаровой молнии я ни читал, но все они не объясняли до конца ее странного поведения.

Письмо, доставленное через 3479 лет?

Александр Кикнадзе

Ольвия

Византийский историк Стефан называет девять Ольвий, известных древнему миру.

Что подразумевалось под Ольвией?

Для одних исследователей это «город», непохожий на другие поселения, выделяющийся размерами, числом жителей, фундаментальностью зданий. Для других «ольвиос» не просто «большой город», а «город богатый»: так Гомер называет Приама, желая подчеркнуть, что он богат, и так Пиндар называет Коринф, накопивший много сокровищ. Третьи же переводят «ольвиос» как «счастье».

И лишь против того никто не спорит, что Ольвия — место, населяемое умелым, предприимчивым и находчивым народом.

Был знаменит один край торговым промыслом. Шли сюда с Востока верблюжьи караваны с шелком, пряностями, мехами. Их сопровождали степенные тонкобородые немногоречивые купцы — казалось, каждое лишнее слово и каждое лишнее движение давались им с превеликим трудом, они знали цену своему товару и своему слову. С ними не было смысла торговаться: гости от своего не отступали и с холодным пренебрежением относились к тем, кто пробовал затеять торг. Однажды посмотрели друг на друга гости, перекинулись парой непонятных слов, подвели верблюда к берегу и — откуда только прыть и сноровка взялась — ловко и дружно начали выкидывать тюки в море. Потом купцы удалились, ни разу не оглянувшись. Долго не приходили, а когда пришли, с ними не спорили. С верблюдов тюки перегружались на корабли, а там, куда, несли их паруса, давали за товар втрое против его первой цены.

Жители той Ольвии знали свое дело, знали, где кому что нужно и где что сколько стоит, и за эту осведомленность и за искусство пользоваться ею с выгодой для себя и пользой для других благоденствовали: умение с умом торговать издревле считалось достойным занятием.

Слыл Ольвией и другой край. Жили в нем гончары, сердитые, быстро вспыхивающие люди с подвижными и невеселыми глазами и скрюченными пальцами. Да, было что-то в них! Эти пальцы, искривленные древнейшей болезнью мира — подагрой, тонко чувствовали материал, с которым имели дело. От гончарного круга не было покоя ни днем ни ночью, он и во сне вертелся перед глазами. Так прыгают перед глазами поэта строчки, не удавшиеся днем, никуда не уйти от них, не забыться, не заснуть. Был адом круг, вертевшийся перед глазами, да не было жизни без него. Растекались по миру изделия гончаров. Если бы знали эти мастера, что почитают их счастливыми, удивились бы немало: какое же это счастье — быть, словно цепью, прикованным к кругу и не видеть ничего более?.. И не желать видеть что-либо еще?

Славилась третья Ольвия серебряных дел мастерами, а Ольвия четвертая — камнерезами, а Ольвия пятая…

Была Ольвией и Иберия Пиренейская! Иберы сделали счастливыми не только свой край. Первыми заселив Сардинию, они построили города, проложили дороги, развели стада. Они переворошили эту землю, заставили реки течь по новым руслам, они были и землепашцами и мореходами, с ними было прибыльно торговать и не очень прибыльно воевать. Фокейцы, пришедшие за иберами в Сардинию, нашли цветущий край… Что же заставило иберов покинуть остров, покинуть без боя? За такую землю в те времена (как, впрочем, и во времена последующие) бились до последнего. Иберы умели сражаться. Летописцы называют их «доблестными», «стойкими», «неутомимыми в дальних походах». А они, между тем…

Сардинию ли только так странно покинули иберы, или была еще на земле страна, неожиданно оставленная ими? Есть Иберия в Пиренеях, но есть Иберия и на Кавказе: случайно ли это совпадение?

Почитаем, что пишут.

А пишут, что и там и здесь разводят древнейшие сорта пшеницы, дающие устойчивые урожаи. Эти сорта известны только там и только здесь. И выращивают их одинаково, и урожай собирают так, как не собирают нигде, — особыми щепочками, ни одно зернышко не пропадает.

Пишут, что Иберия Кавказская и Иберия Пиренейская славятся изделиями из железа. И в том и в этом краю железо неглубоко, где же и добывать его, где же еще развиваться горному делу, как не здесь? Но почему так похожи изделия из железа, изготовленные в этих Ибериях, раскинутых на двух противоположных склонах горной цепи Пиренеи — Альпы — Карпаты — Кавказ? Будто по одному рецепту железо и по одному рисунку узоры из железа на бронзовых украшениях.

Что-то есть такое в этой загадке, что уже много веков влечет к себе антропологов, лингвистов, этнографов, музыковедов. Почему так похожи обычаи? Мелодии и танцы? Почему внешним обликом так мало отличается баск от грузина? И наконец, язык!

Чем объяснить, что и там и здесь одинаково или почти одинаково звучат слова: вершина — долина — колесо — народ — мужество, как бы подсказывающие мысль о давнем переходе части прагрузинского племени? Чем объяснить, что и в Басконии и в Грузии считают двадцатками: тридцать, например, это двадцать и десять — «гец та амар» у басков и «оц да ати» у грузин. Откуда эти похожие названия рек (Арагоа и Арагви), и гор (Месхетия и Месте), и древних поселений?