Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным Страница 5

Но что-то не по делу залетел я в далекое будущее. А сегодня на дворе октябрь года 1968. В Галле приехал еще один будущий почетный чекист – наш новый начальник подполковник Шагал. К тому времени разведгруппа была уже в полном комплекте. Молодые сотрудники, понаслушавшись наших рассказов о Тавловском, с трепетом ждали шефа. Шагал нас приятно удивил. Он оказался полной противоположностью прежнему начальнику. Ладно скроенный, крепкий, внешне обаятельный пятидесятилетний мужчина, он внешне походил на офицера Генерального штаба царских времен, может быть, потому, что носил прическу и усы под Пржевальского. Был невозмутим, доброжелателен, улыбчив, не ругался матом и не кидался книгами. Кроме того, пил, не пьянея, прекрасно водил автомобиль и лихо печатал на машинке. Чем тебе не разведчик?

Однако кое-что в новом начальнике меня насторожило.

Во-первых, Шагал не знал ни единого немецкого слова. Правда, владел двумя другими германскими языками – английским и шведским, что должно было в значительной степени облегчить ему изучение немецкого. Но возраст есть возраст. А как же Маркс? Он изучил русский после пятидесяти.

Во-вторых, новый шеф имел, мягко выражаясь, весьма туманное представление об оперативной деятельности разведчика, хотя и прослужил в разведке уже много лет. Знаете, с чего начинается любая разработка в любой спецслужбе? С проверки объекта нашей заинтересованности по оперативным учетам (иными словами, по оперативно-справочным картотекам). Заполнять бланк проверки по учетам учат любого младшего опера в первый день его работы в спецслужбе. Так вот: Шагал, увидев в моих руках чистый бланк проверки по учетам, имел неосторожность спросить: «Что это такое?» «Ну и ну, – подумал я и тут же себя успокоил: – Не умеешь – научим, а главное, чтобы человек был хороший». Тут я должен кое-что пояснить изумленному читателю, которому наверняка известно, что на каждого солдата-окопника приходится несколько десятков человек, вкалывающих в тылу. Точно так же и в спецслужбах: на каждого опера, работающего «в поле», приходится несколько десятков человек, которые служат в так называемых обеспечивающих подразделениях. Эти люди делают очень нужное дело, но имеют отдаленное представление о разведке как таковой. А еще у разведки есть обширная и многолюдная «подкрыша». В ней имеются местечки столь уютные и теплые, что, вгнездившись на одно из них, можно в течение тридцати лет не сжечь ни одной нервной клетки, а, выйдя на пенсию и нацепив на пиджак значок ветерана разведки, со скромным достоинством рассказывать внукам, что именно ты и послужил прототипом Штирлица. Правда, «под крышами» с продвижением по службе туговато. Как выяснилось позже, Шагал до приезда в Галле служил в личной охране Сталина, в обеспечивающих подразделениях и «под крышами» культурных атташатов. В периоды работы там он объездил полсвета, сопровождая писателей, ученых, артистов, гроссмейстеров, космонавтов и прочих знаменитостей, что позволило ему обзавестись нечеловеческими связями за пределами разведки, которые он затем виртуозно использовал в личных целях.

В-третьих, в годы войны мой новый шеф находился не в действующей армии, а в Алма-Ате и войну видел только в кино. А ведь тот же Тавловский, его ровесник, воевал и был ранен. Я, мальчишка военной поры, тоже хлебнул лиха в различных прифронтовых полосах. Но Шагал в Алма-Ате не хреном груши околачивал, а получил там квалификацию инженера-конструктора, строителя самолетов. Кому-то надо же было строить самолеты! Так-то оно так, но… В середине 70-х годов один из однокашников Шагала, тоже ставший разведчиком, без малейшего смущения поведал мне следующее:

– В сорок первом, когда немец стоял под Москвой, нас эвакуировали в Алма-Ату. Проводили мы своих девок на фронт, погрузились в поезд и с песнями двинули на восток.

– О каких девушках идет речь? – не понял я.

– Ну о студентках, сокурсницах наших. Они еще до войны научились в аэроклубах самолетовождению, а в сорок первом сформировали боевую эскадрилью и улетели воевать.

– Так у вас же бронь была!

– С добровольцев-то бронь снимали. Девки почти все погибли. Жалко их.

Тут один из молодых оперов, слышавших наш разговор, сорвался и спросил в упор у матерого «разведчика»:

– А вас никогда не мучает совесть?

Того передернуло. Однако он быстро взял себя в руки, собрался и ответил:

– Нет, не мучает. Я рад, что хожу по земле, дышу воздухом и наслаждаюсь жизнью.

Мне подумалось тогда, что те девчонки тоже могли бы стать инженерами-конструкторами, а воевать должны все-таки мужчины.

Для чего я все это рассказываю? А для того, чтобы читатель знал: в советской разведке, помимо массы людей хороших и даже замечательных, было немало недостойных. Иначе откуда же тогда брались предатели? Каким образом люди недостойные попадали в разведку, я расскажу позже.

Последний год моей первой загранкомандировки прошел на редкость спокойно и плодотворно. Я занимался тем, чем считал нужным заниматься, и достиг на оперативном поприще кое-каких успехов. Еще учил немецкому языку шефа. У того выявились прекрасные лингвистические способности: спустя год он уже через пень-колоду говорил по-немецки. Собственно, весь первый год пребывания в ГДР он посвятил изучению языка. В дела не влезал, заботу о молодежи препоручил мне и еще одному сотруднику, имевшему опыт оперативной работы, к немцам ездил редко, а когда ездил, то брал с собой в качестве переводчика кого-либо из подчиненных. Год 1969 Галльская группа завершила с неплохими результатами. Тут я и уехал. А дальше случилось то, что и должно было случиться. Когда в резидентуре в течение короткого времени заменяется почти весь оперсостав, она начинает давать обои. За два последующих года Галльская разведгруппа скатилась с первого места на последнее. Нового начальника стали пощипывать и поколачивать. Встал даже вопрос о целесообразности продления ему командировки на четвертый год. Тогда он поднял свои московские связи и настоял на моем возвращении в Галле. Меня оформили быстро. В один из июньских дней 1972 года я снова вступил на немецкую землю. Войдя в кабинет Фадейкина, вытянулся в струнку и отрапортовал: «Товарищ генерал-лейтенант, капитан Ростовцев прибыл в ваше распоряжение!» Иван Анисимович, широко улыбнувшись, похлопал меня по спине и сказал:

– Ну, ты будто и не уезжал. Давай приступай к работе и трудись, как трудился прежде.

Я понял, что «бунт на корабле» мне прощен.

А Ивану Анисимовичу оставалось жить не так уж долго. Он был болен, но мы этого не знали. В 1974 году завершилась его загранкомандировка. Кажется, он служил некоторое время под крышей какого-то ведомства, потом был направлен в Тегеран. Иран – страна с тяжелым климатом. Там назревала в то время антишахская и антиамериканская революция, которая наконец-таки разразилась. Оперативная обстановка в Тегеране была очень сложной. Можно сказать, что работа в Персии Ивана Анисимовича окончательно доконала. Его привезли оттуда совершенно больным, и в 1981 году он умер в возрасте 64 лет.

Пик российской истории пришелся на период с 1945 по 1961 год (Победа – полет Гагарина). Именно на этом этапе Российская империя, именовавшаяся тогда Советским Союзом, пребывала в зените славы и могущества. Подобных высот Россия не достигнет более никогда. Потом были застой и упадок. Период расцвета Представительства полностью совпал с периодом наивысшего подъема страны. К сожалению, мне не довелось поработать под руководством умнейшего и знаменитого генерала Короткова. До меня доходили только легенды о нем и реализованных им делах, которые войдут во все учебники наших спецшкол. Фадейкин хотел и мог бы сделать то, что делал Коротков, однако у него так уже не получалось. Время настало другое. Но это теперь, стоя на вершине тысячелетия и дожив до преклонных лет, я в состоянии трезво осмыслить то, что было. А тогда я рвался в бой, на передовую линию разведки. Заряда, полученного в юности, моему поколению хватило надолго, едва ли не на всю жизнь.

Я въехал в Галле, можно сказать, на белом коне. Будучи капитаном, получил подполковничью должность помощника начальника отдела. Забегая вперед, скажу, что через пять лет вернулся в Москву подполковником. Практически я стал заместителем резидента и в таком качестве был представлен немецким друзьям и руководству округа. Вскоре по предложению Асауленко меня снова избрали секретарем первички. Таким образом, я, как иронично заметил Иван Никитич, сосредоточил в своих руках необъятную светскую и духовную власть. Шагал в день моего приезда собрал своих сотрудников, которые были хорошо мне знакомы по первой командировке, и объявил, что все оперативные вопросы они теперь будут решать со мной. Он же оставляет за собой координацию действий дружественных спецслужб и поддержание деловых контактов с немецкими друзьями. Надо сказать, что за время моего отсутствия он хорошо овладел немецким языком и не нуждался больше в переводчиках. Во всяком случае, знал язык не хуже выпускников нашей двухгодичной разведшколы. Это был так называемый рабочий язык, на котором нельзя вести ни философских дискуссий, ни других бесед, касающихся высоких сфер духовной жизни, но можно завербовать иностранца и рассказать препохабный анекдот.