Игумения Феофила (Лепешинская) - Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях Страница 5

И у Бунина есть любопытный персонаж в рассказе «Чистый понедельник»: она, красавица восточного типа, завораживает кавалера роскошными туалетами и эксцентричными выходками в декадентском стиле Серебряного века; задумчиво молчит, изъясняется загадками; наконец, в последний день Масленицы, после изысканного обеда в шикарном ресторане, совершает запланированное падение, а утром исчезает… оказывается, в монастырь; в том вроде и состояла тайна её. Для тонкого мастера, каков Бунин, столь пошлый по ложности мотивировок вымысел можно объяснить лишь отсутствием всякого понятия о путях и поводах к монашеству.

Гоголь, как известно, хотел стать монахом; Розанов считал его вполне вообразимым в монашестве, как Лермонтова, Достоевского и – с оговорками – Л. Толстого; подобная мысль не чужда была и солнцу русской поэзии:

Туда б, в заоблачную келью,В соседство Бога скрыться мне! –

точнее, кажется, не выразить самую суть устремления к монашеству: в соседство Бога.

Просто христианство

…Вы презрели и умалили пустыню.Пустыня не в отдаленных тропиках,Пустыня не за углом,Пустыня притиснута к вам в вагоне метро,Пустыня в сердце вашего брата…

Существует мнение, что монашество есть просто христианство{25}, просто осуществление евангельских идей: девства, нищеты и обособленного жительства, неважно – в монастыре или в миру, т. е. спастись можно и даже предпочтительнее, ввиду гибельности современных обителей{26}, в миру, но при одном условии: жить как монах. В рамках этой концепции мирской вариант – брак и семья – признается образом жизни ветхозаветным, т. е. низшим, облегченным в сравнении с новозаветным – монашеским. Так считал, например, святитель Григорий Богослов: «Возможны два состояния: супружество и непорочность, и одно выше и богоподобнее, но труднее и опаснее, а другое ниже, но безопаснее»{27}.

Святитель Игнатий различает путь посреди мира, доставляющий спасение – при условии веры во Христа, исполнения заповедей Божиих и врачевания покаянием недостатков в исполнении заповедей, – и монашеское жительство, доставляющее совершенство: следование Спасителю, посильное подражание тому роду жизни, который проводил Господь во время Своего земного странствования, т. е. самоотвержение, отречение от имения и близких, удаление от людей{28}.

Иная точка зрения видит единую евангельскую истину, освящающую оба способа человеческого существования, два вида служения, которые вместе выстраивают полноту Воплощения{29}. Православие не знает западного разграничения: consilia – мирянский вариант спасения по евангельскому совету и praecepta – монашеский, по заповедям{30}. Царство Небесное, по слову Господа, внутрь нас есть, напоминает преподобный Никита Стифат, пустыня излишня, когда мы и без нее входим в царство, через покаяние и всякое хранение заповедей, возможное на всяком месте владычества Божия{31}.

Брак не означает снисхождения к слабости неспособных к монашеству; напротив, Григорий Палама уверял, что жизнь в девстве гораздо исполнимее и малотруднее жизни брачной{32}, а священномученик Иларион (Троицкий) считал монашество уделом слабовольных, нуждающихся в зароке, обете, чтобы связать себя дисциплиной{33}; то же мнение неоднократно высказывал и о. Иоанн (Крестьянкин): сильные христиане живут в миру, а слабые в монастыре.

С другой стороны, монашество, конечно, не является следствием непригодности к браку, уклонением, в трактовке некоторых белых священников, от тяжести семейного креста. Не имеет ничего общего с реальностью изображаемое фантазерами этакое бесстрастное, полумертвое существо, отвергающее всё мирское, включая интересы отечества, и равнодушное ко всему земному, включая родственников.

Избирая пустыню, монашество вовсе не враждует с миром, а поддерживает его, и не только любовью, выражаемой в молитве. Преподобный Феодосий Печерский обличал, мирил и поучал князей, ходил в суд заступаться за обиженную вдову, построил дом для безродных, возил хлеб в тюрьму и в голодное время открывал кладовые для крестьян. Умением успокаивать спорящих и прекращать распри владетельных славилась св. Евфросиния Полоцкая. Преподобный Сергий прошел пешком двести верст ради встречи с князем Олегом Рязанским, и после беседы тот, преложив свирепство на кротость, помирился с Димитрием Донским, что, при раздробленной власти, несомненно, имело громадное политическое значение.

Святой Кирилл Белозерский с простотой чистого сердца предлагал московскому и другим князьям проект всеобъемлющей правительственной программы по улучшению нравов. Преподобный Григорий Пельшемский, оставив монастырь, специально пришел в Вологду, захваченную Димитрием Шемякой, и едва не лишился жизни за велегласное порицание нечестивого князя. И сегодня: монашествующие берут под свое покровительство разоренные колхозы{34}, дают работу у себя на строительстве, содержат детские приюты{35}, кормят бомжей, реабилитируют алкоголиков и наркоманов и наставляют на путь истинный губернаторов и депутатов Госдумы.

Те, кто никуда не уходит, тоже призваны; Евангелия даны и оженившимся{36}, полагал святой Василий Великий; супружество не увольняет от долга преодолевать страсти и очищать от них свое сердце, а также терпеть телесную болезнь, недостаток необходимого, бесславие, ущерб имения, потерю родных, притом необходимо сохранить душу не униженной в прискорбных обстоятельствах и не превознестись гордостью в положении блистательном{37}.

Избирая пустыню, монашество вовсе не враждует с миром, а поддерживает его, и не только любовью, выражаемой в молитве.

Миссия их – пещись о мире, который возлюбил Бог{38}, быть Его посланниками, проповедовать православие, занимаясь наукой, искусством или ремеслом, облагораживать повседневный труд, всякое дело возводя на высоту христианства, нести окружающим радость веры и надежды, наконец, созидать семью как домашнюю церковь и воспитывать детей, будущих воинов Христовых. Живущим среди сетей, имеющим пред глазами побуждения ко грехам, требуется, конечно, больше осторожности и сил в ратоборстве с врагом{39}.

При различии образа жизни различны, конечно, и наказания, то есть научения Божии в виде трудностей и испытаний: монах не тревожится о прокорме домочадцев, его не давит миллион мелких материальных забот, его не теребит жена, у него не болеют дети и он искренне считает, что скорбей, которые терпят семейные, ему не понести; и наоборот, оставшиеся в миру считают неподъемным для себя тяжкое монашеское бремя, хотя за отсутствием опыта не имеют ясного понятия, в чем оно состоит.

Пафнутий-отшельник, муж великий и добродетельный, после долгих лет сурового подвига просил Бога открыть ему, кому из святых он уподобился; ангел назвал ему флейтиста, живущего в городе, бывшего разбойника, пьяницу и развратника: он выручил из беды двух беспомощных женщин и тем обрел милость у Христа. Еще через годы, проведенные в еще большем воздержании, Пафнутий задал небесам тот же вопрос и получил указание на старосту соседней деревни, добродетельного в семейной жизни, питающего странников и соблюдающего всякую справедливость при исполнении своей должности.

В третий раз в пример пустыннику привели александрийского купца, прибывшего с сотней кораблей из верховьев Фиваиды и раздававшего имущество и товары нищим и монахам{40}. Русская Церковь освятила равночестность обоих путей к спасению канонизацией множества мирян: князей, воинов и милосердных замужних женщин, угождавших Богу, по-нынешнему говоря, социальным служением.

Святой Максим Исповедник утверждал: не то что любить всякого человека, но даже перестать ненавидеть невозможно, если не отторгнуть, не презреть всё земное.

А вот пример о возможностях духовного преуспеяния из наших дней. Когда-то А. благополучно вышла замуж, родила чудную девочку; безоблачная жизнь семьи нарушилась психической болезнью ребенка; тогда-то А. обрела веру, и путь ее определился в ежедневной, ежечасной страже при этой болезни; дочку за тридцать лет совместных страданий ни разу не сдавали в больницу. Божии уроки состояли в том, чтобы просто терпеть: как бы она ни ругалась, ни оскорбляла, ни дралась – не отвечать и малейшим раздражением, а прижимать дитя к груди и приговаривать: ты моя родная… ты моя дорогая девочка… Завершая свою повесть, А. вскользь, без всякого пафоса тихонько проронила: «Зато теперь все люди – мои…». Между тем святой Максим Исповедник утверждал: не то что любить всякого человека, но даже перестать ненавидеть невозможно, если не отторгнуть, не презреть всё земное. Вот и пустыня – без монастыря.