Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 1 Страница 5

А мы делаем ее так. У нас в основной комиссии работает 25 следователей-техников, сведущих, опытных, знающих работу. Они совершенно самостоятельны, они должны соблюдать этот же самый закон, во имя того принципа, который мы взялись соблюдать, – бить врагов их же оружием. Затем, есть наблюдающие, это общественный элемент, это молодые присяжные поверенные, вместе с тем и общественные деятели, которые следят, чтобы не пропустили чего-либо общественно-интересного, указывают на то, что может иметь политический интерес. Затем, во главе комиссии стоит президиум, который состоит из двух частей: из части общественной и части деловой. Часть деловая состоит из сенаторов и других лиц судебного ведомства, часть общественную представляют Родичев от бывшей Государственной Думы, академик Ольденбург и, наконец, представители Исполнительного Комитета Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Товарищи, в этой общественной нашей части нам нужна поддержка и вашего съезда, поддержка ваших организаций на местах – там, в этих будущих комиссиях. И я, воспользовавшись здесь съездом прокуроров судебных палат, собрал их вместе с нашей комиссией, и мы обсуждали вопрос о работе на местах. Они чувствуют, что они тоже не могут ее сделать без помощи общественной работы, и, быть может, в результате расследовательские ячейки будут также заведены и вами на местах.

С этой точки зрения мы ведем широкое политическое расследование, с этой точки зрения мы не выпускаем из вида наших исторических и политических задач, но вместе с тем это соотношение придаст нашим будущим процессам громадное значение и интерес, оно вкладывает в них громадное общественное и политическое содержание.

Позвольте мне, раз я делаю деловой доклад лицам делового съезда, позвольте мне в нескольких словах остановиться на наших нуждах. Их несколько. Я возьму из них наиболее важные. Мне кажется, что совершенно необходимо урегулировать вопрос о внесудебных арестах. Подавляющее большинство носителей старой власти будет привлечено к ответственности. Я говорю о высших должностных лицах, но есть ряд лиц, которые терлись около этих носителей власти, которые не являлись должностными лицами. Они не могут отвечать в уголовном порядке за должностные преступления. И относительно этих лиц нужно урегулировать вопрос о внесудебных арестах в этом смысле: кого же можно освободить и кого нельзя. Это уже не дело нашей комиссии, как чисто судебное, это область соседняя, но, как вы знаете, часто трудно бороться и работать, имея под боком какую-нибудь неорганизованную работу. Затем, другой вопрос, который нам следует поднять, заключается в следующем: это демократизация суда присяжных, чтобы наша работа не пропала, чтобы она прошла через суд. Этот суд должен быть представлен широкими демократическими слоями русского революционного народа. Только тогда наш материал найдет себе правильную оценку. Еще одна к вам просьба.

Товарищи, много распространяют легенд относительно содержащихся под стражей. Одни говорят – и эта версия поддерживается родственниками, близкими и знакомыми арестованных и, быть может, находит себе сочувствие в части прессы – одни говорят, что положение арестованных страшно плохо, что их чуть не мучают, истязают и т.д. Товарищи, нужно это опровергнуть совершенно твердо и определенно. Этим не только никто не занимается, но мы считаем, что это не нужно и это было бы позорно для русского свободного народа. Нужно отгородиться в этом отношении от прежнего, нужно сказать, что вы – старые люди, старая власть действовали такими приемами, какими мы действовать не желаем и которые мы принципиально отвергаем. Но, товарищи, отвергните также и другое. Другие говорят, что им живется легко, что мы чрезмерна[*] им потакаем. Товарищи, нужно стать в этом отношении на деловую почву, нужно отменить всякую маниловщину. Товарищи, мы делаем серьезное дело – криминальную оценку лиц, нарушивших закон, который при них существовал, и было бы также скверно делать в этом отношении какие-либо поблажки. Тут я должен сказать: их режим строг и суров, он почти такой же, какой был при старом режиме. Я говорю: почти такой же, с тем лишь изменением, что они едят теперь из солдатского котла. Но это, конечно, мы применяем к тем из них, которые здоровы. В нашем ведении не находятся тюрьмы, – они находятся в ведении министерства юстиции, в ведении прокурора палаты, – но мы сносимся с арестованными и всегда обращаем внимание на то, что говорят врачи: если врач говорит, что что-либо разрушает их здоровье, то это должно быть устранено. Им не дают лакомств, но раз возникает вред для их здоровья, им дают необходимые пищевые продукты, им дают улучшенную пищу, хлеб, молоко и яйца. Комиссия позаботилась о том, чтобы за этим следил врач, который пользуется, я думаю, общим доверием демократии, это доктор Манухин, ученик Мечникова, друг Горького, аппробированный в этой своей должности Петроградским Советом Р. и С. Депутатов, и мы считали, что мы правильно ведем в данном случае эту среднюю линию, не по пути старого режима, и без всякого, так сказать, розового отношения к тем людям, которые погрешили перед русским народом.

Товарищи, еще одна просьба, эта просьба следующая. Нужно сказать: и на местах и здесь трудной работе следственной комиссии мешают эксцессы отдельных лиц. Они основаны на недоверии. Но ведь мы взываем к тому, чтобы люди работали в нашей среде, так что о недоверии речи быть не может. Если не может быть здесь недоверия, то подсудимых во что бы то ни стало нужно сохранить здесь до суда. Помните, товарищи, что наше расследование продолжается, что изо дня в день, из недели в неделю они нам нужны, чтобы распутать тот клубок, который они сами запутали, и в этом отношении нам нужно удерживать тех, кто не осведомлен, кто говорит: «Да что с ними разговаривать? Совершенно ясно, что они виноваты». Так деятели старого режима стремились мешать говорить тем, кто мог бы говорить о их преступлении. Этого делать и допускать нельзя. Я, товарищи, хотел бы, чтобы это дело было окружено доверием. Я, да и все другие члены комиссии, готовы дать все возможные объяснения.

Вы понимаете, что по самому свойству работа не может быть гласной, тем не менее печать уже информируется все больше и больше. Но нужно дорожить ячейками страны, нужно, чтобы вы, встретившись с ними, выслушав наши изустные комментарии, могли бы к мертвым строчкам, которые вы читаете на страшных[*] газет, добавить точное изложение точки зрения комиссии.

Вот, товарищи, моя точка зрения, вот точка зрения нашей комиссии, вот то, что мы сделали. Мы считаем, что мы должны работать над этим делом с большой выдержкой. Мы должны заботиться о том, чтобы исследовать глубоко. Мы должны позаботиться о том, чтобы их мудро судили и мудро обвинили, если их вина подтвердится. А она подтвердится несомненно. Только такое сдержанное, глубокое, спокойное, я бы сказал, величавое отношение – ваше и других групп народных – к этим процессам, только оно достойно тех великих событий, которые мы переживаем, той величайшей в мире революции, которую вы и ваши братья совершили».

Эта речь председателя комиссии, профессионального юриста, произнесенная накануне июльских дней, производит странное впечатление оторванным от жизни юридическим идеализмом. Речь рисует сильные стороны дела комиссии, но рельефно и выпукло вскрывает и слабые стороны этого дела.

Чрезвычайная следственная комиссия разделила судьбу всех начинаний Временного Правительства. В законоположениях комиссии и всей ее деятельности – обычная для Временного Правительства недоговоренность, половинчатость, двойственность. Созданная революцией, комиссия не имела сил, да, пожалуй, и не чувствовала охоты возвыситься до революционного отношения к объекту своих расследований. Отбросив в сторону средних и низших агентов режима, комиссия сосредоточила свое внимание на особах первых трех классов и обошла молчанием царя, «представителя верховной власти». Из двух задач, поставленных комиссией, не была выполнена основная задача – собрать следственный материал, достаточный для изобличения и осуждения высших сановников империи. И не потому не была выполнена эта, можно сказать, священная и первая задача следственной комиссии, что работа ее была прервана Октябрьской революцией, а потому, что в своей деятельности комиссия была связана по рукам и ногам существовавшим сводом законов и отточенным и ухищренным юридическим мышлением почти всех ее членов. Применяя к деятелям старого режима созданные ими же законы, комиссия оказалась стесненной законами об амнистии, изданными Временным Правительством, ибо оказалось, что амнистия, которая по смыслу революции должна была освободить от ответственности за преступления, совершенные во имя борьбы за революцию против правительства, покрыла и преступления, совершенные во имя борьбы с революцией за правительство против народа. Классический пример: жандармский полковник с ведома директора Департамента полиции устраивает побег осужденному на каторжные работы революционеру, завербованному им в секретные сотрудники. Казалось бы, вот случай, когда можно предать и того и другого суду за устройство побега по статье, довольно сурово карающей, но преступники, подводимые под эту статью, уже амнистированы. Связывал действия комиссии и закон о давности. Ни одного процесса (кроме сухомлиновского, материал для которого был собран до комиссии) комиссия не поставила, да и жалеть об этом не приходится: как ни доказывал в своей речи на съезде Советов председатель комиссии правильность юридического подхода, процессы, почти все сводившиеся к «превышению и бездействию» власти, были бы в революционное время просто смешны. Общее содержание преступлений сановников первых трех классов – обман народа, и вдруг это огромное содержание оказалось бы замкнутым в формуле бездействия и превышения власти.