Дмитрий Быков - СССР – страна, которую придумал Гайдар Страница 5

Немудрено, что, наверное, любимым другом Гайдара и единственным его настоящим читателем была Зоя Космодемьянская, с которой он познакомился в 1940 году. Вот тут тоже, Господи, помилуй, сколько наворочено вокруг этой дружбы больного писателя с больным ребенком! И то, что Зоя Космодемьянская страдала шизофренией и под это дело лечилась. И то, что он страдал шизофренией и запоями и под это дело лечился. Ничего этого не было. Они оба оказались в санатории, потому что она тяжело очень перенесла менингит и после него нескоро вернулась в школу, а у него случилось очередное обострение вот этих вот посттравматических болей и он действительно оказался там. Причем оба были вполне дееспособны и адекватны. Познакомились они, по свидетельствам друзей, когда Гайдар устроил там взятие снежного городка. Значит, он соорудил семь снежных баб, каждую со свои характером. Одна была маркитантка Сигарет, как он ее называл, она, значит, торговала там чем-то, он соорудил ей прилавочек, прилавочек этот набил мороженым, и дети, которые добирались до него, имели право этим мороженым лакомиться. Там был свой пороховой склад, и была снежная баба, караулящая его. Был комендант крепости, стоявший выше всех: все бабы были из двух шаров, а этот из трех. В общем, он очень изобретательно там резвился. И как раз когда Космодемьянская подошла посмотреть на все это удивительное пиршество фантазии, он начал очень серьезно ей рассказывать биографии этих снежных баб, выдумывать, каковы были их прошлые боевые подвиги, подробно разбираться, что она читает. Оказалось, что она читала все его сочинения. Разумеется, от гибели Зои Космодемьянской ничего в характере войны в тактическом смысле не изменилось, да и вообще бессмысленно было то, что она там делала в этой деревне Петрищево. Да и то, что она поджигала дома крестьян, вызвало патологическую ненависть к ней самой, ведь ее же били-то не только немцы, ее били и свои, что было опубликовано уже в 1990-е годы. Но самое удивительное, что для победы в Великой Отечественной войне пример этой партизанки сделал пожалуй что и побольше, чем любые стратегические соображения. И, как бы ни было ужасно все советское прошлое, а ничего не поделаешь, с подвигом этого ребенка приходится считаться. Потому что подвиг есть подвиг, и это подвиг читателя Гайдара.

Этот ребенок, погибший после пыток, потому стал таким, что он вовремя прочел «Дальние страны», «Чука и Гека» и «Военную тайну». «Военная тайна» ведь, строго говоря, самая странная из повестей Гайдара, потому что многие читатели, в том числе в «Артеке», где он ее сочинял, просто бомбардировали его письмами с целью непременно спасти маленького Альку, которого убивают вредители. И он отвечал, что он сам очень не хотел писать, чтобы Альку убивали, ну никак нельзя было, чтобы Альку убили, а вместе с тем так получилось, что убивают в конце и ничего с этим сделать невозможно. Его не потому убивают, что с помощью этой жестокой сцены он, как у Шолохова в «Поднятой целине» агитирующий комсомолец, надеется кого-то разагитировать. Он понимает, что без этого постоянного фона смерти, который так силен в его прозе, не будет того невероятно острого чувства счастья, которое эта проза дает. Острого чувства счастья от моря, от гор, от близости товарищей, от того, что, в конце концов, ты живешь в лучшей на свете стране.

Можно, конечно, сказать, что Гайдар таким образом оправдывает абсолютно фашистскую по духу страну. Но в том-то и дело, что она не фашистская. Она построена, с самого начала замешана на очень сильном, очень мощном антифашистском посыле, посыле, конечно, модернистском по своей сути: на этой жажде будущего, тогда как фашизм опирается в основном на архаику. Самый страшный враг у Гайдара – именно фашист. Именно фашистом зовут Саньку в «Голубой чашке» за то, что он немецкую девочку Берту обозвал жидовкой, и посмотрите, как все на него тут же окрысились. Окрысились так, что несчастная Светлана даже решила его защитить, сказала: «Папа, может быть, он не фашист? Может быть, он просто дурак?» Примерно с таким же чувством смотрю я сегодня на большинство российских националистов, потому что – ну подойди к ним по-человечески, дай им огурец, как здесь, и, может быть, что-то и спасется. И, кстати говоря, со многими из них мне бывает интереснее разговаривать, чем с друзьями из либерального лагеря, для которых я уже однозначный гулаговец, ренегат и только что не чоновец.

Так вот самое интересное в Гайдаре, в его антифашизме, в этом чувстве, что ты живешь в самой правильной стране, – это именно мифологическая, детская, добрая, суровая, внезапная ласка, которая очень в его прозе сильна, поэтому его так любили одинокие дети. Зоя Космодемьянская тоже была одиноким ребенком: ее из класса в класс переводили с трудом, из школы в школу гоняли и терпеть не могли. Как написала ей одна подруга по окончании 10-го класса: «Зоечка, ты слишком требовательно относишься к людям». И действительно, слишком требовательно. Гайдар – писатель для одиноких детей. Одиноких потому, что в забавах сверстников, забавах циничных и грязноватых, они участия принимать не могут, они не квакинцы – вот в чем вся проблема. Настоящий-то ребенок – это Квакин. У него все хорошо, ему прекрасно со своей бандой. Гайдар – писатель для тех детей, для кого единственная защита – вот эта большая и добрая страна, которая не даст совершиться несправедливости. И неважно, что в действительности эта страна была другой. Важно, что он сумел создать такой ее образ, в котором хорошо было жить и не так страшно умирать.

Напоследок вот что я бы хотел сказать о позднем Гайдаре, прежде всего, конечно, о «Тимуре и его команде». «Тимур и его команда» или, как первоначально эта вещь называлась, «Дункан и его команда» – это не очень удачная попытка Гайдара вернуться к раннему себе. Я думаю, что он взрослел вместе со своей прозой, я думаю, что он пытался с помощью детских своих сочинений, прежде всего, с помощью «Судьбы барабанщика», каким-то образом адаптировать ребенка ко взрослому миру, и, безусловно, в отдаленной перспективе он за взрослую прозу взялся бы. Конечно, то, что он писал о войне, его предсмертные очерки, опубликованные в «Красной Звезде», его планы, его «Клятва Тимура» – это уже литература юношеская, и, доживи он, в 1950-1960-е годы Гайдар, конечно, стал бы взрослым писателем, говорящим настоящую правду о Гражданской войне, прикасающимся к собственным тайнам и травмам, и так далее. Но «Тимур и его команда» – это уже сочинение, написанное на грани перехода к прозе юношеской на базе ранних его вещей. «В дни поражений и побед», «Бумбараш», который весь еще очень под Гоголя стилизован, «Угловой дом» и так далее. Это, – как правильно совершенно восприняла Советская власть, на эту повесть обрушившаяся, – попытка создать романтическую альтернативу страшно заформализованному пионерству.

Конечно, все, что делает Тимур, ужасно глупо. Ужасно глупо это рисование звезд на домах, откуда люди ушли в армию, и звезды-то получаются по большей части кривые. Еще глупее это штурвальное колесо и веревочные связи. Хотя кто из нас, положа руку на сердце, в таких же дачных поселках не выстраивал этот самодельный телефон и веревочный телеграф? Ну приятнее же вместо того, чтобы идти к другу поздравлять его на другой конец поселка, там рассказывать, что солнце встало, дернуть три раза за эту веревку – и, пожалуйста, прозвенел колокольчик. Разумеется, все тимуровские идеи ужасно нейтральны в лучшем случае, глупы – в худшем и, в общем, не заслуживают серьезного разговора. Но в Тимуре есть другое, что по-настоящему только и привлекательно. Почему Тимур у Гайдара герой нового типа? Это герой-жертва, жертва с самого начала. Ясно, что он вечный одиночка, ясно, что у него никогда не будет счастья, то, что он сделан Тимуром в честь великого и, как говорит девочка Оля, очень неприятного полководца, – это уступка, конечно. Просто потому, что мало кто понимает, кто такой Дункан, а кто такой Тимур, особенно когда вскрывают могилу Тамерлана, знают все. Так вот, Дункан – этот король, убитый Макбетом, образец благородного шекспировского, шотландского короля, мученик, жертва, одиночка – гораздо больше соответствует натуре Тимура (и натуре Гайдара, добавим к этому). При всей романтической квадратности, неудобности, стилистической невыверенности, при всех абсолютно смешных и неловких частностях «Тимура и его команды», при всей этой помощи старикам, инвалидам, родственникам красноармейцев и так далее – в нем есть поразительный образ рыцаря, рыцаря-одиночки и рыцаря-чужака, у которого все равно нет практически никакого выхода. Он обязательно закончит либо одиночеством, либо предательством всей своей команды, либо гибелью на войне, и это совершенно нормальная вещь. Надо сказать, что мир, который окружает Тимура, это мир по большей части гротескный, довольно странный. И все нормальные люди там заняты какими-то совершенно идиотскими вещами. Вот посмотрим на монолог молочницы, который, я думаю, по стилю достоин пера Зощенко: «Это ребятишки по чужим садам озоруют, – объяснила Ольге молочница. – Вчера у соседей две яблони обтрясли, сломали грушу. Такой народ пошел… хулиганы. Я, дорогая, сына в Красную Армию служить проводила. И как пошел, вина не пил. "Прощай, – говорит, – мама". И пошел и засвистел, милый. Ну, к вечеру, как положено, взгрустнулось, всплакнула. А ночью просыпаюсь, и чудится мне, что по двору шныряет кто-то, шмыгает. Ну, думаю, человек я теперь одинокий, заступиться некому… А много ли мне, старой, надо? Кирпичом по голове стукни – вот я и готова. Однако бог миловал – ничего не украли. Пошмыгали, пошмыгали и ушли. Кадка у меня во дворе стояла – дубовая, вдвоем не своротишь, – так ее шагов на двадцать к воротам подкатили. Вот и все. А что был за народ, что за люди – дело темное».