Дэвид Э. Хоффман - Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе Страница 5

Контрразведка крайне важна в деятельности любого разведывательного ведомства – она предотвращает внедрение агентов теми же методами, какие сама использует. Во время холодной войны от нее требовалось сочетание внешней бдительности – отслеживания каждого шага КГБ и, при возможности, переигрывания его – и внутренней настороженности, не позволяющей ЦРУ самому оказаться жертвой обмана или двойных агентов. В идеале работа контрразведки должна идти в связке со сбором разведданных, однако на деле между ними всегда возникало естественное напряжение. Оперативник мог кропотливо разрабатывать агента, чтобы обеспечить новый источник “позитивных разведданных”, плодов шпионажа, а затем офицер контрразведки ставил вопрос о том, можно ли доверять этому источнику. ЦРУ требовалось и то и другое, однако сокрушавшая все контрразведка Энглтона стала в 1960-х чересчур влиятельной. Все без исключения объявлялось или подозрительным, или дискредитированным.

Взрослая жизнь Энглтона проходила в мире, где обман был всё. Закончив Йельский университет, он вошел в элиту контрразведки и работал в Лондоне на военное Управление стратегических служб. Там он стал свидетелем ошеломительной обманной операции британцев против нацистской Германии, известной как Double Cross (“двойной крест”). Британцы выявляли немецких агентов и использовали их против врага, фактически нейтрализуя сбор разведданных нацистскими спецслужбами. Энглтон вел агентов в Италии, а потом вернулся в штаб-квартиру, где стал директором контрразведки ЦРУ. Он был уверен, что КГБ осуществляет против Соединенных Штатов масштабную программу “стратегического обмана”. Возможно, свою роль в этом сыграла его дружба с Кимом Филби. В 1950-х с этим британским сотрудником МИ-6 Энглтон поддерживал тесный контакт. В 1963 году Филби был раскрыт как агент КГБ; он бежал в Москву. ЦРУ давно подозревало Филби, однако Энглтон, возможно, воспринял подтверждение этих подозрений как еще одно доказательство того, что КГБ не дремлет – он вездесущ.

Однако самое сильное влияние на Энглтона оказал Анатолий Голицын, офицер КГБ среднего звена, который стал перебежчиком в 1961 году. Голицын выстроил сеть из собственных версий и домыслов, которые укрепили подозрения Энглтона в наличии у КГБ “генерального плана” обмана Запада. Сотрудники ЦРУ называли это энглтоновским “заговором чудовищ”. Голицын утверждал, что всякий перебежчик или доброволец, предложивший сотрудничество после него, будет частью этого “генплана”. Конечно, КГБ пытался вводить Запад в заблуждение, но Энглтон нагнетал страх перед этим обманом. В 1964 году он организовал охоту за “кротами” внутри ЦРУ: Голицын настаивал, что от пяти до тридцати штатных и внештатных сотрудников управления – “подсадные утки” КГБ. В итоге не нашли ни одного предателя, но нескольким работникам испортили карьеру. Среди попавших под подозрение были первый начальник резидентуры в Москве и глава подразделения, занимавшегося советскими операциями; с обоих впоследствии подозрения были сняты. Еще один сотрудник КГБ, Юрий Носенко, перебежавший в США в 1964 году, был помещен под стражу и три с лишним года подвергался допросам ЦРУ, потому что Энглтон и Голицын усомнились в его честности.

Со временем подозрительностью Энглтона заразилось все “советское” подразделение ЦРУ. Пагубная недоверчивость и оперирование домыслами стали серьезным препятствием для разведывательных операций в Советском Союзе. Преодолеть его не могли ни потенциальные агенты, ни позитивные разведданные. Московская резидентура была невелика, в ней работали четыре-пять сотрудников, и они вели себя все осторожнее, тратя уйму времени на подготовку тайников, на тот случай, если у них все-таки появится свой шпион. Один оперативник за два года работы в московской резидентуре так и не увидел ни одного настоящего агента. Роберт Гейтс, который начал работать в ЦРУ в 1968 году как специалист по Советскому Союзу, а потом дорос до директора ЦРУ, вспоминал, что “из-за чрезмерного усердия Энглтона и сотрудников его контр разведки в этот период у нас было крайне мало настоящих агентов в СССР”{31}.

Оперативники нового поколения – те, кто пришел в ЦРУ в 1950-х и кого раздражали введенные Энглтоном ограничения, – хотели пробудить управление от летаргического сна. Среди них был Бертон Гербер. Этот долговязый и любопытный парень вырос в процветающем маленьком городе Верхний Арлингтон, штат Огайо, во время Второй мировой войны. По утрам он развозил на велосипеде газету Ohio State Journal, выпускавшуюся в Колумбусе. Пока мать готовила ему завтрак к 5.15 утра, он складывал сотню газет и паковал их в рюкзак. Часто он прочитывал статьи о войне на первой полосе газеты. В 1946 году ему было тринадцать, он был одушевлен патриотизмом и часто думал: а как устроена жизнь в тех далеких странах, о которых он читал в газете? Он хотел увидеть их сам. Гербер поступил в Мичиганский университет в Ист-Лансинге, со стипендией, и получил диплом по международным отношениям. Он подумывал пойти на дипломатическую службу, но в конце весны 1955 года, в последнюю четверть своего последнего учебного года, согласился сходить на собеседование с рекрутером из ЦРУ в университетском кампусе. ЦРУ в те годы было не на слуху, об управлении вообще было мало что известно. Представитель ЦРУ не мог рассказать Герберу ничего о самой работе. Но, может, ему это будет интересно? Гербер ответил, что будет, взял форму заявки, заполнил ее в студенческом клубе и выслал по почте. Еще до конца года его пригласили на работу. Ему было двадцать два. После краткосрочной службы в армии он прошел подготовку в ЦРУ для разведывательной работы, а потом получил назначение во Франкфурт и Берлин{32}.

Через Берлин, кишевший шпионами, проходила линия фронта в холодной войне. Берлинская операционная база находилась в самом центре крупнейшей в мире концентрации советских войск. ЦРУ пыталось вербовать советских граждан как агентов и перебежчиков, но это была тяжелая и кропотливая работа. Между тем одна из главных задач базы была технической: использовать 450-метровый секретный туннель, ведущий в советский сектор в Восточном Берлине, для прослушивания линий связи советских и восточногерманских войск. Так удалось перехватить множество звонков и телексов. Соединенные Штаты и Британия расшифровали 443 тысячи разговоров, из них 368 тысяч – между советскими военными. Прослушивающие устройства работали с мая 1955 года до апреля 1956 года, когда были обнаружены{33}.

Гербера обучили традиционным методам работы с агентами-разведчиками: поиску и закладке тайников, шифрованию сообщений, отправке и получению сигналов, обнаружению слежки. В Берлине 1950-х был распространен такой метод шпионажа: источников с восточной стороны склоняли являться для бесед на конспиративную квартиру в Западном Берлине; именно так действовал Кизевальтер в случае Попова. Для этого человек должен был иметь свободу перемещения с востока на запад – такое было возможно до возведения Берлинской стены в 1961 году. Позже у офицеров разведки появились другие трудности: необходимость вести агентов на расстоянии. У ЦРУ по-прежнему было мало опыта работы в закрытых обществах советского блока. В штаб-квартире тон в решении задач задавали в основном ветераны Управления стратегических служб – разведывательной службы времен Второй мировой. Во время войны они занимались дерзкими, почти военными операциями, но предпочтение отдавали безопасным методам – тем, что не требуют личного контакта (например, закладке тайников).

Используя тайники в местах, известных только агенту и его куратору, они обмениваются сообщениями и разведданными, никогда не встречаясь друг с другом. Новому поколению сотрудников, пришедших в ЦРУ после войны, тайники казались верхом предосторожности. Неугомонные и нетерпеливые, эти люди начали придумывать новые методы и экспериментировать с ними. Берлинская база стала опытным полем для работы со шпионами по ту сторону “железного занавеса”. Вместо того чтобы приглашать агентов на явочную квартиру, оперативники придумывали более оригинальные способы проникновения в закрытые зоны.

К счастью, подозрительность Энглтона не распространялась на Восточную Европу. Похоже, что она его не особенно волновала, и он не уделял ей много внимания, хотя государства – сателлиты СССР выстраивали там спецслужбы по модели КГБ и его предшественников{34}. “Глухие переулки” Берлина, Варшавы, Праги, Будапешта, Софии и других городов Восточной Европы стали испытательным полигоном для молодых оперативников ЦРУ. Они изобретали новые методы шпионажа в “запретных районах”, как их называли в ЦРУ. Но их способ мышления был еще важнее, чем методы. Гербера вдохновляла сама задача тех дней – борьба с коммунизмом и Советским Союзом. Он и его однокурсники в первых своих поездках за границу не хотели просто сидеть в кресле. “Железный занавес” не внушал им страха. Они сделали шпионаж своей профессией и презирали пассивность. Герберу никогда не нравился термин “запретные районы”. Запретные для кого? Не для него и не для его товарищей.