Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным Страница 50

ГДР была развитой индустриально-аграрной страной. Там все имелось везде и в изобилии. Отсутствовал обычный атрибут нашей жизни – очередь. Говорят, что мы здорово подкармливали эту страну. Да, в 40-е – 50-е годы прикармливали, отрывали продукты от себя. Но потом ГДР встала на ноги и кормила себя сама, а в наши засушливые годы еще и нам подбрасывала картошки и других овощей. Зерна колхозы ГДР собирали на их поганой земле вкруговую по 40 центнеров с гектара. За пятнадцать лет жизни в этой стране я не видел ни одного бедного колхоза и ни одного бедного колхозника. Более того, крестьяне там жили лучше горожан. А что у них себестоимость продукции была несколько выше западной, то они от этого особых неудобств не испытывали. Ведь эта сельхозпродукция почти целиком реализовывалась на внутреннем рынке. Овощи в магазинах всегда были свежие, с росой. Колхозы работали с магазинами напрямую, без посредников. Базары в нашем понимании этого слова в ГДР практически отсутствовали. Все продавалось в магазинах. Если бывало так, что восточным немцам случалось подзанять у нас хлеба, то расплачивались они за него добротными товарами, как за нефть и другое сырье. Одних пассажирских вагонов поставляли в год около тысячи. А цейсовская оптика на наших спутниках, а скафандры на наших космонавтах, а морские суда, а речные теплоходы, а ширпотреб, а косметика, а лекарства? Валокордин-то помните? Но самое главное – это уран. Да, да, в ГДР находились крупнейшие в Европе урановые разработки. Из немецкого урана была сделана наша первая атомная бомба. Весь урановый комбинат носил кодовое название «Висмут». Его шахты и заводы располагались в Рудных горах. Комбинат был совместным советско-германским предприятием. Контейнеры с обогащенным ураном под усиленной охраной следовали в Советский Союз непрерывным потоком. Где они теперь, наши друзья и союзники? Мы барахтаемся в безбрежном океане свободы, уцепившись за осклизлое районное бревно, и с ужасом ожидаем того момента, когда нас накроет девятый вал одиночества.

Восточные немцы в 60-е годы жили лучше нас. Они жили лучше итальянцев, испанцев, греков, но не лучше своих западных собратьев. Потому и пришлось Ульбрихту строить свою ужасную границу. А не то остался бы он с одними стариками и дураками. У немца есть четкая формула: «Родина там, где лучше живется». Сейчас эту формулу навязывают нам. Немец не хотел слушать, что на Востоке, де, все было превращено в пепелище, а на Западе все осталось целехоньким. Это неправда, что всем нам после войны пришлось начинать с нуля. С нуля начинала Восточная Европа во главе с нами, а Запад никогда не знал вкуса жмыха и не бегал босиком по уже схватывающемуся льду уличных лужиц. Сытый и одетый, навязавший голодному и голому гонку вооружений, должен был неизбежно в этой гонке победить. Впрочем, тогда ни мы, ни наши противники об этом не думали. Каждый полагал, что одолеет именно он.

Испытывал ли я трудности, начиная оперативную деятельность на новом месте? Конечно, и немалые. Прежде всего, как ни странно, это были языковые трудности. Попробуйте разобрать хотя бы одно слово в той фразе, с которой к вам то и дело обращаются дети на улицах немецких городов, тем более, что выпаливается эта фраза писклявым голосом и на единой ноте: «Konnten Sie mur nicht saglu, wie spatisrws?» (Не могли бы вы мне сказать, который час?) А если ко всему прочему примешивается еще и диалект? В первый же день моего пребывания в Галле я отправился побродить по городу. Очень скоро ко мне подошел плачущий замурзанный немецкий мальчишка и о чем-то стал мне рассказывать. Я не понял ни слова и попросил его несколько раз повторить рассказ. В конце концов, до меня дошло, что его вздули какие-то пацаны и он просит проводить его к матери, поскольку боится, что будет избит снова. Он говорил на галльском варианте саксонского диалекта. Я испугался. Как же я буду тут работать? Вот тебе и филолог-германист, с отличием закончивший университет и преподававший немецкий язык в институте! Галльский диалект я стал понимать только через полгода. Поначалу знакомые немцы щадили меня, изъясняясь со мной на hochdeutsch – литературном немецком языке. Заговорил же я на их диалекте только года через три к великой радости моих галльских коллег-немцев. Так что не верьте авторам шпионских романов, где наш разведчик, окончивший два курса советского иняза, наряжается эсэсовцем и на чистейшем берлинском диалекте выуживает из фашистских генералов заветные тайны рейха. Кстати, берлинский диалект – один из наиболее трудных. Он менее других диалектов приближен к литературному языку, интеллигентные берлинцы на нем не говорят. И вообще современный образованный немец старается говорить на hochdeutsch. Правда, совсем на hochdeutsch получается только у артистов. А так – даже у дикторов радио и телевидения проскакивают диалектизмы. Что же касается звука «R», то он звучит правильно только в опере, да и при исполнении классических романсов. Остальные немцы произносят «R» примерно так, как это делают европейские евреи. Кстати, последние именно у немцев такое «R» и позаимствовали вместе с немецким языком и его мелодией. Идиш – это сильно искалеченный, но все-таки немецкий язык.

Я испытывал затруднения также при постижении немецкого менталитета, манеры немцев вести себя в обществе и на улице. Однажды попросил одного из своих агентов назвать те приметы, которые изобличают во мне иностранца. Агент, не задумываясь, назвал около десятка таких признаков. Надо было, помимо всего прочего, избавиться от той расхлябинки, которая присуща образу поведения русского человека, даже его походке.

И последнее – автоезда. В контрразведке меня возил шофер. Разведчик должен водить машину сам, независимо от занимаемого им положения. Немецкие дороги хороши, но степень опасности их использования меняется несколько раз в сутки, как несколько раз в течение суток может меняться немецкая погода. У Представительства КГБ в ГДР было большое автохозяйство. В среднем одна машина приходилась на двоих оперработников. Мы ездили на встречи по очереди: одни день был моим, другой – моего напарника. В теплое время года ездить было приятно, зимой, в пору туманов и гололеда, езда становилась изнурительной, нервозной, опасной. И все же постепенно я полюбил доставшееся мне оперативное пространство и даже стал его патриотом. Это был воспетый Гейне и знакомый по книгам со студенческой скамьи Гарц с его великолепными горными ландшафтами и городишками из старых немецких сказок.

Вот и настала пора поговорить о главном содержании разведки: о вербовочной работе, о получении так называемых агентурных данных и агентах влияния.

Передо мной фото из старого журнала. Сталин беседует с руководителем великой державы. За спиной последнего в почтительных позах замерли министры и советники. Один из них склонился к уху Хозяина и что-то шепчет ему. Я улыбаюсь, потому что знаю: этот, нашептывающий, что сказать вождю русских, – наш агент. И еще один из тех, которые стоят за спиной высокого гостя, – тоже наш человечек, тоже агент влияния. Сталину известно, кто есть кто, поэтому он улыбается, как и я. А ведь рано мы улыбаемся! Придет время, и точно такие «советники» встанут за спинами наших руководителей. Тогда захохочут враги.

В разведке существуют три вербовочные основы: идейная, морально-психологическая и материальная. Жестокая разновидность морально-психологической основы – компрматериалы. В вербовочной работе редко используется какая-либо одна основа в чистом виде. Обычно в вербовочном процессе используются элементы нескольких основ.

Я уже писал выше, что в разведке все начинается с наводки и что в ГДР основной наводкой был антраг, т. е. заявление на въезд или на выезд из страны какого-то лица. Таких заявлений были тысячи. Работая по ним методом «тыка», можно было либо очень быстро прийти к успеху, либо не прийти к нему никогда. Надо было сразу искать основу вербовки, а если таковая не просматривалась, бросить наводку, невзирая на всю ее привлекательностъ.

Однажды на одном из антрагов я увидел сделанную карандашом приписку: «Имеет намерение переселиться через пять лет к дочери в ГДР». Речь шла об одинокой женщине 45 лет, которая работала в одном весьма интересном для нас учреждении ФРГ. Через две недели эта женщина – назовем ее «Амалия» – была завербована нами. Она обязалась предоставить в наше распоряжение интересующую нас информацию, мы обещали помочь ей с квартирой и работой после переселения в ГДР. Семнадцать раз наш агент-связник ездил к «Амалии», пока не перефотографировал все содержимое огромного сейфа ее начальника. В основе этой вербовки лежала привязанность «Амалии» к дочери и ее желание жить рядом с ней. Тут налицо типичный пример приобретения источника информации на морально-психологической основе с привлечением материального фактора.

В другой раз наводка была получена от агента, который сообщил, что его родственник работает у американцев и в то же время люто их ненавидит. Дело было в том, что друзья-американцы однажды напоили его до положения риз и изнасиловали практически у него на глазах его красавицу-жену. «Рудольф», так мы назовем этого человека, вынашивал планы убийства кого-либо из американцев или взрыва их объекта. В ходе его изучения выяснилось также, что он хорошо относится к Советскому Союзу, не приемлет фашизм, симпатизирует коммунистам. Познакомившись с ним, мы предложили ему более изощренные способы мести его врагам. «Рудольф» стал нашим агентом. Это пример вербовки на морально-психологической основе с привлечением идейного фактора.