Гленн Гринвальд - Негде спрятаться. Эдвард Сноуден и зоркий глаз Дядюшки Сэма Страница 50

Радиоведущий Раш Лимбо, демонстрируя невежество, спросил аудиторию: «Когда в последний раз вы слышали, как президент объявляет войну на том основании, что мы должны идти защищать наши гражданские права? Я не могу вспомнить ни одного… Наши гражданские свободы ничего не стоят, если мы мертвы. Когда вы мертвы и над вашей могилой растут ромашки, когда вы лежите в грязи внутри “деревянной коробочки”, знаете, чего стоят ваши гражданские права? Шиш, ноль, ничего».

Народ, страна, которые ставят физическую безопасность превыше всего остального, в конечном счете откажутся от своей свободы и допустят к власти любое правительство, которое пообещает гарантировать полную безопасность, неважно, насколько иллюзорным будет это обещание. Однако абсолютная безопасность призрачна сама по себе, ее нельзя достичь. И ее преследование ослабляет народ и всех тех, кто гонится за ней.

Сегодня опасность, созданная государством, управляющим масштабной системой тайного наблюдения, велика как никогда. В то время как правительство благодаря наблюдению узнает все больше и больше о том, что делают граждане, последние располагают все меньшими сведениями о том, что делает их правительство, спрятавшее свою деятельность под завесой секретности.

Трудно переоценить, насколько радикально эта ситуация изменяет определяющую динамику здорового общества и насколько сильно она смещает баланс сил в сторону государства. Паноптикон Бентама, спроектированный для того, чтобы наделить надзирателя абсолютной властью, был основан именно на этой инверсии: «Его суть, – писал Бентам, – заключается в центральном положении надзирателя» в совокупности с «наиболее эффективной конструкцией, позволяющей наблюдать и при этом не быть замеченным».

В здоровой демократии верно обратное. Демократия требует прозрачности и согласия тех, кем управляют. А это возможно, только если граждане понимают, что именно делает правительство. Предполагается, что, за редким исключением, граждане будут знать все, что делают чиновники, – именно поэтому последних и называют государственными служащими, работающими в государственном секторе, в сфере государственного обслуживания. И наоборот, предполагается, что правительство, за редким исключением, не будет знать ничего о том, чем занимаются законопослушные граждане. Именно поэтому нас называют частными лицами, ведущими свою приватную жизнь. Прозрачность для тех, кто выполняет государственные обязанности и осуществляет государственную власть. Частная жизнь – для всех остальных.

Глава 5. Четвертая власть

Одним из основных институтов, якобы предназначенных для мониторинга и проверки злоупотреблений государственной властью, являются политические СМИ. Теоретически деятельность «четвертой власти» направлена на обеспечение прозрачности политики правительства и фиксации нарушений, среди которых тайное наблюдение за всем населением Соединенных Штатов, безусловно, является одним из самых радикальных примеров. Но этот контроль эффективен только тогда, когда журналисты действуют в противовес обладающим политической властью. Вместо этого СМИ США часто отказываются от этой роли, подчиняясь интересам правительства, обосновывая, а не оспаривая его сообщения и выполняя за него всю грязную работу.

Учитывая это, я знал, что враждебное отношение к моим публикациям о данных, предоставленных Сноуденом, неизбежно. 6 июня, на следующий день после публикации первой статьи об АНБ в Guardian, New York Times написал о возможности возбуждения уголовного дела. «После нескольких лет активной, даже одержимой работы, посвященной изучению вопроса и написанию статей о правительственной слежке и о преследовании журналистов, Гленн Гринвальд вдруг оказался в точке непосредственного пересечения двух этих проблем, и, возможно, теперь он попадет под прицельное внимание федеральных прокуроров», – сообщалось в газете. Моя статья об АНБ, добавляли они, «скорее всего, заинтересует Министерство юстиции, которое агрессивно преследует разоблачителей». В статье приводятся цитаты неоконсерватора Габриэля Шенфельда из Института Хадсона, уже давно выступающего за преследование журналистов, публикующих секретную информацию, в которых он называет меня «высокопрофессиональным апологетом антиамериканизма в любых, даже самых крайних, проявлениях».

Наиболее показательная информация, свидетельствующая о намерениях New York Times, была предоставлена мне журналистом Эндрю Салливаном, слова которого приводятся в той же статье: «в дискуссии [с Гринвальдом] последнее слово всегда остается за ним» и «Я думаю, он по-настоящему не понимает, что значит управлять страной и вести войну». Позже Эндрю, обеспокоенный использованием его комментариев вне контекста, прислал мне полное интервью с Лесли Кауфман, репортером из New York Times, в котором было одобрение моей работы, что газета, по всей видимости, решила опустить. Однако еще более интересным было то, какие вопросы Кауфман прислала Эндрю для интервью:

• «Очевидно, у него есть свое мнение, но как он как журналист? Надежный? Честный? Цитирует вас правильно? Точно описывает вашу точку зрения? Или, скорее, занимается пропагандой, нежели журналистикой?»

• «Он говорит, что вы – его друг, это так? У меня создалось ощущение, будто он одиночка и не склонен к компромиссам, с такими людьми трудно дружить. Конечно, я могу ошибаться».

Второй вопрос с рассуждением о том, что я «одиночка», у которого проблемы в общении с друзьями, в некотором смысле имел еще большее значение, нежели первый. Дискредитация отправителя сообщения для дискредитации сообщения – старая уловка, и она часто срабатывает.

Усилия по подрыву доверия к моей персоне стали очевидными, когда я получил письмо от репортера New York Daily News. Он писал, что изучал мое прошлое, в том числе мою задолженность по налоговым платежам и мое отношение к компании, снимающей видео для взрослых, акциями которой я владел восемь лет назад. Поскольку Daily News – малоформатная газета, главным образом печатающая сенсационный низкопробный материал, я решил не отвечать: не было смысла привлекать еще большее внимание к вопросам, которые были подняты.

Но в тот же день я получил послание от корреспондента Times Майкла Шмидта, который также решил написать о моей налоговой задолженности в прошлом. Каким образом обе газеты одновременно сумели выяснить столь малоизвестные детали моей жизни, остается загадкой, но, по всей видимости, Times решил, что мои прошлые долги достойны освещения в печати – несмотря на то что газета отказалась предоставить какое-либо рациональное объяснение этому.

Вопросы были довольно банальны и явно предназначались для того, чтобы замарать мою репутацию. В конечном счете Times решила не публиковать историю. Напротив, газета Daily News в своей статье даже умудрилась рассказать о конфликте, который произошел около десяти лет назад, когда моя собака превысила вес, разрешенный уставом кондоминиума.

Клеветническая кампания была предсказуемой, но попытка оспорить мой статус журналиста – нет, и она могла привести к серьезным последствиям. Началом этой кампании стала та самая статья New York Times от 6 июня. Ее заголовок пытался приписать мне нежурналистский статус: «В центре обсуждений блогер, изучающий вопросы слежки». Как бы ни был плох этот заголовок, интернет-вариант был еще хуже: «Источник утечки информации – активист, протестующий против слежки».

Специалист по связям с общественностью Маргарет Салливан раскритиковала заголовок, который показался ей «пренебрежительным». Она добавила: «Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы быть блогером, – я сама блогер. Но когда СМИ использует этот термин, оно таким образом пытается сказать: “Ты не один из нас”».

Автор статьи упорно продолжал называть меня как угодно, только не «журналистом» или «репортером». Он объявил меня «юристом» и сообщил о том, что я давно являюсь «блогером» (на самом деле я не занимаюсь юриспруденцией уже шесть лет и долгие годы работаю корреспондентом в крупнейших новостных изданиях, кроме этого, было опубликовано четыре моих книги). В статье говорится, что в какой-то мере я веду себя «как журналист» и что мои наблюдения «необычны» не из-за того, какого «мнения» я придерживаюсь, а из-за того, что я «редко работал с редакторами».

Затем СМИ начали обсуждать, действительно ли я являюсь «журналистом» или меня следует называть иначе. Наиболее распространенной альтернативой стало слово «активист». Никто не потрудился выяснить значения данных слов, полагаясь вместо этого на известные клише. СМИ часто поступают так, когда их целью является «демонизация». После этого к человеку прилипает ничего не значащий ярлык.

Статус имеет значение по нескольким причинам. Во-первых, лишение звания «журналист» приводит к снижению правомерности информации. Во-вторых, превращение меня в «активиста» означает, что могут быть правовые, то есть уголовные, последствия моего поведения. Кроме того, существуют как официальная, так и неофициальная правовая защита, которая предоставляется журналистам и которая недоступна никому другому. Как правило, публикация журналистом каких-то правительственных секретов считается законной, но если им придал огласку не журналист, это совсем другое дело.