Сборник - Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело Страница 50

Летом 1879 года – я начинаю издалека – в городе Липецке Тамбовской губернии происходил съезд членов революционной партии. Вы много слышали об этом съезде, еще больше вас слышали о нем предшествующие судьи. Съезд этот важен потому, что им установляется момент систематической решимости совершить цареубийство. На этом съезде, о котором упоминал здесь подсудимый Желябов, было решено совершить покушение на жизнь усопшего императора и повторять его, в случае неудачи, до тех пор, пока эти покушения не увенчаются злодейской удачей. Во исполнение такого решения съезда, которое, как вы слышали здесь от подсудимого Желябова, было обязательно для всей партии и, по его словам, вменялось в закон, был совершен ряд покушений на жизнь его императорского величества: покушений под Александровском, под Москвой и, наконец, 5 февраля в Зимнем дворце. Для этих покушений нужно было приготовлять взрывчатые вещества, и приготовлением их с усердием, ревностью и знаниями, достойными лучшего дела, занялся подсудимый Кибальчич. Очевидно, еще в стенах тюрьмы уже загорелось в нем нетерпеливое желание вложить и свою лепту в кровавые дела, ознаменовавшие вступление социально-революционной партии на путь политической борьбы и принять в нем посильное участие, так что по освобождении он не замедлил явиться к одному из главных революционных деятелей, ныне осужденному и казненному государственному преступнику Квятковскому, и предложить свои услуги. Техник-динамитчик, производитель динамита – был человек драгоценный для партии. Он был принят с распростертыми объятиями, и, конечно, работы предстояло ему много. Он и занялся этой работой. Вы, конечно, помните его показания, занесенные в обвинительный акт и подтвержденные здесь. В течение полутора лет он изготовлял динамит в большом количестве, когда ему приказывали, не справляясь о том, на что именно в известную минуту нужен динамит, но всегда зная, для какой конечной цели он будет служить.

Рядом с приготовлениями, в которых также видное участие принимал Кибальчич, с осени 1880 года идет агитационная деятельность интеллигентных деятелей в рабочей среде. Это вообще прием не новый, практиковавшийся и прежде, но здесь, по-видимому, на этот прием были направлены особые усилия партии, и партия справедливо – доказательством этому служит Тимофей Михайлов – видела в агитации среди рабочих способ приобретения новых полезных агентов. Между рабочими по инициативе агитаторов образуются кружки, сходящиеся в агитационную группу рабочих. Такие деятели, как Рысаков, еще не принадлежащие к партии, если можно так выразиться, формально и более склонные к мирной социалистической деятельности среди рабочих, убеждаются из агитационной деятельности в том, что единоличные усилия их не могут принести плодотворных результатов в конструктивном смысле. Придя к такому убеждению, они сходятся с испытанными деятелями революционного движения, подпадают под их влияние и делаются ядром довольно систематически слагающихся небольших организаций среди рабочих, организаций, приурочиваемых к террористической системе. По тому, что говорят о группе рабочих подсудимые, можно подумать, что она многочисленна, сильна личным составом, качественным и количественным, но показание Рысакова рассеивает такое предположение: по его словам, группа состоит не более как из десятков двух человек, и в ней настоящих рабочих очень немного; в группе этой мы встречаем Желябова – он везде, самого Рысакова, Перовскую, Михаила Ивановича, Ельникова, «Инвалида» и других. На обязанности группы лежала пропаганда среди рабочих и руководство рабочим движением. Рядом с ней, выделившись из нее, образовался в феврале 1881 года так называемый террористический отдел рабочей группы, или, употребляя техническое выражение подсудимых, довольно характерное, «боевая рабочая дружина». О боевой рабочей дружине у нас есть несколько разных вариантов объяснений. Одни говорят, что под Исполнительным комитетом, главной группой, стояли другие подгруппы и в распоряжении этого комитета находилось несколько назначенных для насильственных действий боевых дружин, в числе их была боевая рабочая, так что, кроме нее, Исполнительный комитет располагал еще и другими такими же дружинами. Но от других мы не слыхали такого объяснения. Тимофей Михайлов дает объяснение несравненно более скромное, и я думаю, что как человек необразованный, умственный кругозор которого невелик, узок, он ближе к истине свидетельствует о характере рабочей боевой дружины. На вопрос о том, какое же она имела назначение, он отвечает несколькими очень короткими, но крайне характерными словами: защищать рабочих, то есть убивать шпионов и избивать нелюбимых рабочими мастеров. Вот к чему она была создана, вот что могло привлекать в нее таких рабочих, которые дошли до такого состояния, до которого дошел подсудимый Тимофей Михайлов. Образованная по инициативе Желябова, она состояла из незначительного числа лиц: четырех, пяти, шести человек. Вот все, что входило в состав той боевой дружины, если только останавливаться на показаниях Рысакова, и кто же? Все те же. Опять тот же Желябов, тот же Рысаков, тот же Михаил Иванович, но без Перовской и, наконец, Тимофей Михайлов, может быть, еще кто-нибудь, и этим составом боевая рабочая дружина исчерпывается. Органом агитационной рабочей группы была начавшаяся издаваться в то время «Рабочая газета», типография которой помещалась в конспиративной квартире в Троицком переулке и которая печаталась при содействии Геси Гельфман. Первый нумер ее относится к сентябрю 1880 года, второй и последний – к февралю 1881 года, всего вышло два нумера. Таким образом, и агитационная группа, и рабочая дружина представляются не более как способом вербовки рабочих к деятельности партии. Вербовка производилась главным образом Желябовым при помощи других лиц, между прочим и Перовской. Таким путем был ими заманен в сети Тимофей Михайлов. К этому же времени относится внезапный и почти ничем не объяснимый переход Тимофея Михайлова и Рысакова с законного положения на положение «нелегальное». Это опять выражение техническое, социально-революционное. Это значит перестать быть прежним человеком, это значит забыть свое крещеное христианское имя, начать называться ложными именами, бросить свой настоящий вид на жительство, взять подложный и таким образом скрываться где день, где ночь от преследования властей. Хорошо. Для тех, которых преследуют, это необходимо, но для тех, которые не подвергались этому преследованию, какой смысл имеет этот переход? А между тем мы видим, что и Рысаков, и Михайлов переходят на это положение в 1881 году без всякого основания и надобности, потому что, по имеющимся сведениям, относительно Рысакова, относительно павшего на него подозрения, по их неопределенности и по отсутствию всякого указания на принятие против Рысакова репрессивных мер, нет основания полагать, чтобы для Рысакова были причины к переходу на нелегальное положение. Причина та, что Желябов переводит их на это положение. Это положение в моих глазах имеет значение посвящения в члены партии. Переходя на нелегальное положение, человек переступает Рубикон: за ним есть чужое имя, чужой паспорт. При таком внезапном переходе отступать ему нечего, и остается только идти вперед, вперед, туда, куда толкают желябовы. Здесь мне нужно несколько остановиться на роли подсудимого Желябова в самом заговоре. При этом я постараюсь приписать ему только то значение, которое он в действительности имел, только ту роль, которую в действительности он исполнил, ни больше ни меньше. Полагаю, что и этого, однако, и для суда, и для оценки деятельности Желябова будет совершенно достаточно. Роль моя в Петербурге, говорит Желябов, была, конечно, менее деятельна и важна, чем в провинции. Там я действовал самостоятельно, а здесь – под ближайшим контролем Исполнительного комитета, о котором так часто приходится говорить Желябову. Я был только исполнителем указаний, и вот Исполнительный комитет, говорит он, решив совершение в начале 1881 года нового посягательства на цареубийство, поручил ему, Желябову, заняться ближайшей организацией этого предприятия, как любят выражаться подсудимые на своем особенном специфическом языке, или, другими словами, выражаясь языком Желябова, поручил ему учредить атаманство, атаманом которого и был подсудимый Желябов. В старые годы у нас называли атаманами людей, которые становились во главе разбойнических соединений. Я не знаю, это ли воспоминание или другое побудило к воспринятию этого звания, но, тем не менее Желябов был атаманом, и атаманство под его началом образовалось. Выбрав лиц достойных, годных, по его мнению, к участию в злодеянии, он составил им список и предоставил его на утверждение Исполнительного комитета. Исполнительный комитет, утвердив его, возвратил его Желябову, который затем привел постановление Исполнительного комитета в исполнение. Было решено совершить злодеяние двумя способами, параллельно друг с другом идущими и имеющими тесную связь: подкопом на Малой Садовой и посредством метательных снарядов. Желябов и Кибальчич указывают на то, что между этими двумя способами не было тесной связи, что организаторы одного не были организаторами другого. Я полагаю, что это не основательно. Все, что мы знаем о заговоре, что раскрыто показаниями самих подсудимых, говорит противное, и говорит, что оба эти способа были выбраны вместе и разработаны совместно на случай, если не удастся один, то удастся другой. Таким образом, был составлен план. Главное руководство по этому плану, утверждает Желябов, принадлежало не ему, а Исполнительному комитету. Исполнительный комитет – это вездесущее, но невидимое таинственное соединение, которое держит в руках пружины заговора, которое двигает людьми, как марионетками, посылает их на смерть, переставляет их, – одним словом, это душа всего дела. Но я позволю себе высказать другое мнение и, рискуя подвергнуться недоверию и глумлению со стороны подсудимых, позволю просто усомниться в существовании Исполнительного комитета. Я знаю, что существует не один Желябов, а несколько Желябовых, может быть, десятки Желябовых, но я думаю, что данные судебного следствия дают мне право отрицать соединение этих Желябовых в нечто органическое, правильно устроенное иерархическое распределение, в нечто соединяющееся в учреждение. Я думаю, что Исполнительный комитет – это вожаки заговора, между собой согласившиеся и его исполняющие, и я сейчас укажу на некоторые данные, подтверждающие мое заключение. Обвиняемый Гольденберг в показаниях своих, изложенных в обвинительном акте, говоря об Исполнительном комитете, между прочим объясняет, что Исполнительным комитетом называлась наиболее деятельная городская группа социально-революционных деятелей, то есть группа, а не учреждение. В № 3 «Народной воли» в передовой статье имеется весьма характерная и весьма знаменательная оценка деятельности Исполнительного комитета и указание на его необходимость, дающая ключ к разгадке. В этой статье, написанной в то время, когда удручающее сознание бессилия тяготело над партией, говорилось о том равнодушии, которое, к сожалению для всей партии, окружает ее со всех сторон, о том равнодушии, которое высказывается даже в том, что люди, принадлежащие к партии, не имеют никакой инициативы в деле, не проявляют никакой энергии, и заключается статья так: «Русскому человеку даже в социально-революционном деле нужно начальство, и без начальства он никак не может обойтись». И вот для создания такого фиктивного начальства, которого никто не знает, которое, говорят, где-то там, чуть не под землей, и появилась, мне кажется, эта фикция об Исполнительном комитете, как об определенном, правильно организованном подпольном учреждении. Я думаю так же и потому, что если этот Исполнительный комитет так правильно организован и руководит всем делом, то неужели, когда был арестован Желябов, организатор злодеяния, неужели у Исполнительного комитета не нашлось более сильной руки, более сильного ума, более опытного революционера, чем Софья Перовская? Неужели слабым рукам женщины, хотя бы она была сожительницей Желябова, можно передавать такое дело, как преемство по исполнению злодеяния?