Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие Страница 51

Где-то далеко плыли вдоль Барьера три наших несчастных бедолаги. В лагерь я возвратился в таком настроении, что хуже не придумаешь. А ведь это, наверное, ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить в этот день бедному капитану Скотту.

Я решил подбодрить его и заметил, что с двумя лошадьми, не взятыми Кемпбеллом, у нас на зимовке остаётся ещё десять пони.

Скотт возразил, что на моторные сани у него плохая надежда — слишком они барахлили при разгрузке корабля. Собаки его также разочаровали на обратном пути на мыс Хат, а сейчас он лишился своей главной опоры — лучших из лошадей. „Конечно, — сказал он, — в будущем сезоне мы свои ставки отработаем, но что касается завоевания полюса, то на это надежды мало“.

Трапеза прошла в печальной обстановке. Когда все легли спать, я снова сошёл вниз, срезал расстояние по прямой и приблизительно через милю очутился напротив льдины с лошадьми.

Их быстро несло на запад, но они спокойно стояли сгрудившись кучкой и не выказали ни малейшего волнения при виде меня.

Они нисколько не сомневались, что вот сейчас я, как обычно, принесу им утренний завтрак в торбах. Бедные доверчивые создания! Будь это тогда в моих силах, я бы лучше прикончил их на месте, чем думать о том, как они медленно умирают голодной смертью на льдине в море Росса или становятся жертвами рыскающих вокруг кровожадных косаток.

После завтрака капитан Скотт послал меня за санями.

К этому времени снова установился штиль. У меня опять забрезжила надежда. Я взял бинокль капитана Скотта и с края Барьера взглянул на запад. Лёд почти весь сошёл, но далеко на западе к длинному плечу Барьера прижималось крошево из битых льдин. На одной из них я, к моей великой радости, заметил три зелёных пятна — лошадиные попоны — и мы, все четверо, опрометью бросились к палатке капитана Скотта. Вскоре мы уже шагали впятером по Барьеру. Путь предстоял длинный, но мы взяли с собой палатку и немного еды. Крина в этот день поразила снежная слепота, он совсем ничего не видел. Поэтому, прибыв на место, мы первым делом поставили палатку для него. Пони находились в значительно худшем положении, чем накануне, но лёд ещё был в пределах досягаемости, а некоторые льдины прижимались к Барьеру.

Наученный горьким опытом, капитан Скотт разрешил нам предпринять новую попытку лишь при условии, что по первому его зову мы всё бросим и побежим к Барьеру. Я страшно спешил, и с помощью Титуса и Черри мысленно проложил маршрут, ведший через шесть льдин и несколько скоплений ледяных обломков. Самым трудным должен был быть первый прыжок, но он бледнел по сравнению с теми пируэтами, которые проделывали лошади накануне. Мы смело повели Панча. Уж не знаю, почему он оступился[123], но только его нога соскользнула с самого края льдины, и в следующий миг он рухнул в воду. Не стану утомлять вас рассказом о том, как мы отчаянно боролись за жизнь несчастного маленького пони. Мы не смогли его вытащить, и наконец Титус ударом ледоруба положил конец его страданиям.

Но ещё оставались мой пони и Нобби. Мы отказались от намеченного маршрута — капитан Скотт высмотрел другой, более длинный, но зато с выходом прямо на морской лёд. Трудность по-прежнему состояла в том, что для начала лошадям надо было сделать хороший прыжок, иначе они не могли выбраться. Капитан Скотт заметил, что не желал бы повторения участи бедного Панча. Будь его воля, он бы лучше убил их на месте. Мы тем не менее стали понуждать Нобби к прыжку, но он заупрямился. Хоть от этого не было толку, но я всё же подбегал с Нобби к краю льдины снова и снова. Скотт настаивал на том, что надо убить пони (не забывайте, что льдина в любой момент могла отойти от Барьера, и тогда бы нам не спастись), но всё моё нутро сопротивлялось этому, я делал вид, что не слышу приказаний Скотта и продолжал понукать старую лошадку.

В конце концов она прекрасно взяла препятствие, и Титус, воспользовавшись этим, с таким же успехом заставил прыгнуть и моего пони. Затем мы поднялись на Барьер и пошли вдоль него на запад, высматривая, где можно поднять лошадей. В более или менее подходящем месте Скотт и Черри начали прокапывать тропу, а мы с Титусом отправились по припаю за лошадьми.

Мы захватили с собой пустые сани — на худой конец они могли послужить и мостиком, и лестницей. Около сорока льдин преодолели мы, прежде чем добрались до животных. Правда, идти было довольно легко, нам удалось довести лошадей почти до самого Барьера, до него оставалось всего-навсего две льдины, но в этом месте льды были всторошены из-за сжатия.

Нобби прекрасно начал последний прыжок, но внезапно в полынье рядом со льдиной появилось свыше десятка страшных косаток. Это, очевидно, напугало мою лошадку как раз в момент прыжка — вместо того чтобы прыгнуть, как надо было, прямо, она уклонилась в сторону, и её задние ноги не попали на лёд.

Снова возникла опасность, но Скотт подхватил верёвку и потащил Нобби вверх по склону Барьера, а Титус, Черри и я занялись бедным старым Дядей Биллом. Право, не знаю, почему косатки не подплыли под лёд и не атаковали его; скорее всего, они по горло были сыты тюленями, а может, так увлеклись происходящим на льдине, что забыли заглянуть под неё; во всяком случае, мы благополучно протащили его по тонкому льду до низкого участка битого льда у подножия утёса, венчавшего здесь Барьер.

Капитан Скотт опасался, как бы эти проклятые косатки — они ведь находились совсем рядом — не причинили нам зла, и твердил, что пони надо бросить. Но я ничего не слышал и не видел, кроме самой лошади, и, сойдя на тонкий переломанный лёд, накрепко привязал страховочную верёвку к её передним ногам. Ослепший Крин был способен только удерживать спасённого Нобби на Барьере, мы же изо всех сил тянули верёвку, пока Дядя Билл не оказался на льду. Он лежал на боку, на очень тонком льду. Появись тут косатка, она бы вмиг разломала лёд, и мы бы все попадали в море. Представьте себе моё огорчение, когда я убедился, что моя лошадь не в состоянии подняться на ноги. „Это конец, — сказал Титус. — Нам его не спасти“. Холодная вода и ужас от близости косаток плюс всё, что раньше выпало на его долю, доконали доблестного старого трудягу. Трижды пытался он подняться на ноги, но в последний раз упал навзничь снова в воду. И тут возникла новая опасность: от Барьера начала отделяться глыба льда.

Она оторвалась, вероятно, ещё раньше, а течение довершило дело. Скотт приказал немедленно подниматься наверх, и, конечно, это было как нельзя более своевременно. Тем не менее Титус и я никак не могли расстаться с Дядюшкой Биллом. „Я не могу оставить его здесь живым на съедение мерзким тварям“, сказал я. Рядом на льду лежал ледоруб. „Нет, я не смогу убить ещё одну лошадь, мне будет дурно“, — сказал Титус.

Но я, конечно, и не думал, что мою лошадь должен убить кто-нибудь кроме меня; я взял ледоруб и ударил туда, куда показал Титус. Убедившись, что я справился со своей работой, мы с Титусом взбежали наверх и перепрыгнули через образовавшуюся на наших глазах щель в Барьере; вместо того чтобы вести спасённого пони, я нёс в руках окровавленный ледоруб.

Ночью (2 марта) мы возвратились в наш старый лагерь с Нобби, единственным пони из пяти, вышедших со склада Одной тонны. На душе у меня было горько, перед глазами стояли Дядя Билл и Панч, но я утешался мыслью, что им не придётся больше голодать и вообще все их земные муки закончились. Перед ужином мы со Скоттом прошлись вдоль Барьера, а на следующий день мы отправились в обратный путь. Нобби вёз только двое лёгких саней, мы же из-за плохой поверхности тоже не могли перегружаться, поэтому пришлось оставить палатку, двое саней и большое количество различного снаряжения. Но на санях и так лежало 800 фунтов груза.

Выдался сияющий день; снег под ногами был рыхлый и в то же время зернистый — сочетание чрезвычайно неприятное. Целых пять часов плелись мы до того места, где первоначально сошли с Барьера на морской лёд.

Эванс со своей партией уже должен был прибыть из Углового лагеря. Скотту хотелось узнать, не оставил ли он записку в Безопасном лагере, и я отправился за ней, пока закипал чай.

До Безопасного была одна миля с четвертью, я видел на снегу следы партии, но записки не нашёл. Сердце сжала такая тоска при виде снежных стен, ещё недавно загораживавших пони, что я поспешил уйти. Выступили мы во второй половине дня, и шли бесконечно долго; казалось, что мы никогда не дойдём до берега. Наконец мы достигли мыса Прам с его валами сжатия, где Барьер соединяется с полуостровом, уходящим на восток от мыса Армитедж. Валы представляют собой ледяные волны высотой до 20 футов, расположенные параллельными рядами, с ложбинами между ними. Как мы имели случай убедиться, опасные трещины находятся только по внешнему краю валов, хотя всюду много мелких. В одной такой ложбине мы в 9.30 вечера остановились на ночлег; я был вымотан до предела, остальные, думаю, тоже. До кромки льда оставалось примерно с милю, но где лучше втащить Нобби на крутой склон?