Чингиз Гусейнов - Семейные тайны Страница 57

Марьям-ханум молчит: пока в седле (кто? Джанибек или Айша?) - прекрасно, а как ссадят с коня?

И Айна, о которой давно ничего не слышно, как, впрочем, и о сыне ее, Агиле, загорелась, как узнала о возможном породнении, но в ее подходе помимо общепринятого, как подобает сестре,- еще одно: Аскер непременно, такой повод! возглавит шествие просящих руки.

Зулейха все возьмет на себя, и чуть ли уже не произошло, ее снова пригласили к Сальми, нужен точный диагноз, в прошлом году обошлось, ложная тревога, а в этом - снова, была недавно, успокаивала, как могла, Сальми, что-то с почкой. И после ухода Зулейхи, как потом рассказала Бахадуру Анаханум, она и спрашивает у матери:

- А ты знаешь, кто она такая?

- Ну да, лучший диагност!

Отец слышит, но молчит: он-то все-все знает.

- А еще?

- Что еще?

- Ну, чья она, к примеру, сестра?

- Их, по-моему, несколько сестер, и все похожи.

- Все, да не все!.. И брат у них есть - наш Бахадур!- И как она, глупая, произнесла это имя!.. Как решилась? Но отец молчит.

- То-то я говорю…- И задумалась Сальми, очень важная мысль, вот-вот, как птицу за хвост, схватит, но она ускользает, улетает, а надо б удержать!

Тут Джанибек и отпугнул ее, ах досада:

- У них еще сестра есть, наш опытный работник, я ее выдвинул. Айша-ханум.

- Эта маленькая, чернявая?! Та, что с Расулом?

- При чем тут Расул?

- Так сколько же их?!

- Вот и посчитай!- Неприятно Джанибеку, что о Расуле вспомнила. ОН УЖЕ ЗДЕСЬ, сообщили ему, МОЛЧИТ, НЕ ДАЕТ О СЕБЕ ЗНАТЬ. И эти новые слухи (на его место??). Джанибеку показалось даже, что когда проезжали на бешеной скорости, увидел Расула, какие-то, помнит, похороны были,- белое-белое лицо мертвеца, кто ж это такой?..

Да, приехал и молчит (скоро сообщат Джанибеку: ходит Расул по городу в защитных очках, чтоб не узнали).

Зулейха снова пойдет к Сальми:

"Мой брат любит вашу дочь",- и ничего мудреного, все так просто.

"Надо спросить у дочери,- сдерживается Сальми, такая наглость!-как она?"

А дочь, вспыхнув, покраснев, говорит "да" и тут же выскакивает из комнаты.

"Ну что ж, коли дочь…" Слышит Сальми, и он, ее муж, тоже: "Кстати,- но это уже не Зулейхе кажется, а Бахадуру, мечты брата передаются сестре, она слышит, как отец невесты размышляет,- а я подумываю выдвинуть Бахадура… на место…- промолчал,- хромает дело, от покорителей высот жалобы: не гибкие шесты!"

(Кукольный спектакль окончился.)

Самый короткий диалог, а возможен еще короче:

"Мало ли что любит?" - вроде: "Как смеет?!"

Или: "Дочь? А может, воздействие какое психологическое? гипноз? Пускай суд разберется!" И туда звонок.

А можно еще иначе, после того как обнаружится единственный выход из кризиса (почки!): под нож хирурга. "Мы вам жизнь,- разве Сальми не слышала, как эН эН, имеющий именной скальпель, почтительно говорил об Алие?- а вы нам дочь".

Аллах упаси хвалить Бахадура!.. Это у соседей: если своего, если даже он и не заслуживает, хвалит чужой, непременно следом похвалит и он, и даже перехвалит. А здесь? Ведь вот как получается: когда кого-то из земляков чужой хвалит, сначала согласится, да, очень талантлив, и учен, и приветлив, но лишь с тем, чтобы потом шаг за шагом ниспровергнуть: и грубоват,- "Как? не слышали, у него мать чуть в дом для престарелых не сбежала!., и за чужой счет любит!". И такой, и сякой. Неясно, с чем же согласился, когда хвалили?

Да, у соседей на той стороне высоких холмов иначе: "Ты знаешь, у нас есть, оказывается, замечательный богатырь! Как? не слышал? Чужие говорят!" Раз чужие - надо поддержать; но сосед соседу рознь: бывает, пока чужие не похвалят, и у себя не вспомнят.

Кто? Бахадур? Этот выскочка? Как его, синхронно-диахронный. А зазнался как!- Это со старого двора, что на Колодезной улице; уже давно переехали оттуда: сначала на Хазарскую набережную, а оттуда на Кипарисовую Аллею.

"Не знаете такую? Ну, там, где Космический проспект! И это не знаете? А вы из местных? Да?..- И смотрит недоверчиво.- Может, и про Кривую не слышали?"

Знает! "Никаких Кривых, была одна, выпрямили, разрушив летний кинотеатр". Да, свой…

"Жаль,- говорит,- мало я лупил Бахадура, когда мимо двери моей бегал" (ему бы подножку, чтоб носом да о настил коридора!).

И до зятьев-шуринов дошло.

"Эх, мне б его годы!" - Зависть в Хансултанове. И ревность: ведь в самом начале жизненного пути, все на блюдечке. "А красива?"- спрашивает у Махмуда про Джанибекову дочь, как будто тот каждый день ее видит.

Ушел Махмуд от прямого ответа, про дочь гигантомана вспомнил, как у нее было заранее заготовлено: "Ах, я некрасива! Захочет Волгу, да, да, речку с пристанями! и диплом доктора - женится!" Махмуда записывает, прежде чем в эфир выпустить; это она ему, чтобы копировал знаменитого обозревателя с толстыми стеклами очков, который впивается в каждого,- всякие слухи о них, о ней и обозревателе, а он ей, как и Махмуд, по пояс; и замуж выйдет, погуляв вдоволь (и молодоженам целая связка ключей, да в придачу бонна).

И Алия ведь с Зулейхой не посвятят мужей, чтоб знали: зашивают (но успеть заскочить непременно накануне брачной ночи!). Да, нечего о женских тайнах знать мужскому роду. Потеха была с матерью: Марьям слушала как-то, сестры новостями обменивались. "А вдруг раскроется?" - недоумевает Марьям.

"Что?" - не поняла Алия.

"Ну, обозреватель и другие, с кем она…" - и не смеет вымолвить.

"Вдоволь погуляла, хочешь сказать?"

"Да".

И смех разобрал сестер, хохочут, никак не остановятся. "Мама, ты отстала от жизни!-: спешит объяснить Айна как старшая.- Подлатают ее, зашьют где надо!"

И Алия:

"Это ж так просто, сослуживица моя (а это старшая сестра у нее в клинике) немалое состояние сколотила, с каждой по сотне!"

"И много таких находится?"

"А как же?" И называет еще пианистку из Салона Сальми, справила недавно свою свадьбу, вышла замуж за певца-композитора. Можно б еще кое-кого назвать, но Алия умолкла: этика.

"Что творится на свете!" - охала Марьям и еще не скоро успокоится.

Не успеют одними новостями поделиться, как накатывают новые. Так и теперь. А тут свои заботы-волнения, большие и малые: Аскер терзается, Хансултанов недоумевает, Махмуд сюжетики ищет, чтоб не в бровь, а в глаз, и самому уцелеть.

"Тебе-то чего сокрушаться?" - вздыхал Хансултанов, слушая жалобы Аскера, мол, "публика забывать его стала". А он как-то, помнит Бахадур, в пик славы, еще до Прозы, утешался "знаком судьбы": не случайно-де родился сто лет спустя после…- и называет имя того, чье Собрание сочинений в девяносто томов мечтал приобрести Расул - и вовсе не для того, чтобы подарить Аскеру.

"Хорошего б мне переводчика найти! Пастернак, увы, не успел, Ахматова тоже. Оленин? Рифмует бойко. Переделов? Ломает строку".

"А Чуялов?" - осведомляется Хансултанов.

"Но это ж фигура скандальная!"

"Да, тебе не угодишь, чтоб и усы были довольны, и борода чтоб не жаловалась".

А потом шутили о женщинах, и Махмуд, пока говорил Аскер, молчал: как стал по всей сети, да еще еженедельно в каждый дом вхож, голосовые связки бережет.

"Когда создаю образ героини, я в нее непременно влюбляюсь и, извини меня, Бахадур, на время остываю к собственной жене, даже могу разлюбить ее. Чтоб вернуться к ней снова, мне нужна встряска. А портрет героини списывают с приглянувшейся мне. Уехал для работы в Дом творчества, идешь по берегу моря, заглянешь в ресторан,- были в Ялте?- еда ведь однообразная, надоедает, ну и… К тому же она приехала, ты думаешь, так, спроста? И ты выходишь победителем, она демонстративно под руку тебя (а тут и кинолюбитель на пленку, у него тоже коллекция; и будет крутить здесь свой фильм, пояснять; "Это поэт Аскер Никбин с королевой нашего бала!"). Потом она возвращается к своему мужу, отдохнула, соскучилась и крепко любит, а ты к своей жене, ибо дом - это превыше всего".

(А Бахадур терпеливо ждет!)

"Новую героиню,- вздыхает Аскер,- думал Ана-ханум назвать, придется менять. Ты меня огорошил!..- Как же свыкнуться с мыслью: их Бахадур может почти каждый день лицезреть! и в семейном кругу, в какой-то момент даже скажет Джанибеку "папа" (!!). И ничего, сойдет.- А как же? Непременно пойдем: и я, и все мы".

А Махмуд молчит, ждет, что Хансултанов скажет.

У Хансултанова тяжелый день был, длинный-длинный, отчет отдела социологических исследований. Но перед деловой частью, так у него заведено, приветствия-поздравления, вручение дипломов, аттестатов, знаков отличия, приятные речи, аплодисменты, оживление… Входя, непременно поздороваться с каждым за руку, кто досягаем,- с улыбкой, что означает: я бодр, у меня преотличнейшее настроение, эмоциональная устойчивость; и казнить будет с улыбкой: "встать! сесть…"; а истерия моя, мои конвульсивные и импульсивные, как сказал бы Бахадур, решения - это чтоб лишний жирок в сердечной мышце не откладывался.

И затем (у кого он эту привычку перенял? ах да, у прежнего шефа, Устаева, когда тот был в активной форме) слушает докладчика, конспектирует, успевая изложить свои замечания,- потом, обобщая, будет заглядывать в эту левую часть листа, огромный, как стол, блокнот, вроде амбарной книги, с длинными, как полотенца, страницами, и непременно перед глазами часы: для ведения заседаний, ибо есть регламент, и для фиксации хода обсуждения.