Лидия Чуковская - Слово предоставляется детям Страница 6

А тут наши начали отступать. Машины, подводы, танки едут медленно по дороге. Я стою и плачу. Один боец мне говорит: "Девочка, что ты плачешь?" - "Я маму потеряла". - "Ну, садись с нами, мы тебя отвезем в Россию и сдадим в детдом. Там тебе будет хорошо". - "Я не могу маму тут оставить, вдруг ее румынцы поймают и будут мучить. Я видала, как румынцы мучают".

Но потом мамы нигде не было и я села на эту подводу и поехала. Тут с ними отступала еще одна женщина. Она варила бойцам кушанье, а я помогала ей. Со мной все бойцы и лейтенанты были ласковые, угощали меня и жалели. Один лейтенант, Иванов, брал меня за дочку. Он хотел меня отправить к себе домой, к своей мамаше. Я его называла отец. И другой, старшина, осетин, тоже хорошо меня смотрел, и они все промежду себя спорили - старшина и отец - как лучше надо меня смотреть.

Рассталась я с ними только в Херсонской области. Они пошли наступать и меня с собой не взяли. Из штаба вышел приказ: сдать девочку, значит - меня, в сельсовет, а оттуда в детдом. Приказа надо слушать, а то я с ними вовек не рассталась бы.

Люба Ватник, 13 лет, из местечка Лева (Бессарабия).

Записано 13/II-42 г., в Детдоме № 9, в Ташкенте.

ЛЮБЛЮ

Доехали мы с мамынькой на эшелоне до Днепропетровска. Ночью немец бомбардировал наш поезд. Все повыскакали кто куда, и тут я мамыньку свою потеряла. А я знаю в темноте, куда она подевалась? Я пошла в город ее искать. Там одна дамочка взяла меня пока к себе жить. Я ночью жила у нее, а днем я ходила искать. Спрашиваю милиционера: вы не встречали такую и такую мамыньку? А он мне честь покажет и говорит: не видал. Уже немец приступил близко. Всем велили уходить, но я не ушла. Я бегала на вокзал, где лежал наш эшелон, и всех по лицам смотрела, пока их еще не убрали, нет ли под досками мертвой мамыньки?

И вот в один день немцы вбежали в город. Тут завод горит, а они мимо бегут с ружьями. Один не бежит, идет по панели, будто бы он уже гуляет. А я знаю - офицер он или солдат? гуляет и все. И тут стоит мальчишка и смотрит. Он его по-русски спрашивает: "Ты Сталина любишь?" Хорошенький такой мальчишка, в ботиночках и курточке. Он отвечает: "Люблю". Немец наган вытащил, переложил с руки в руку и говорит: "А может, не любишь?" А мальчишка ему обратно отвечает: "Нет, люблю".

У него глазки были голубые.

Тогда он сразу в него выстрелил, а я побежала.

Бася Бриндес, 12 лет, из с. Ляховцы (Каменец-Подольская область).

Записано 22/III-42 г., в Детдоме № 13, в Ташкенте.

СОЛОВЬИ

Над нашим селом Узино истребитель сбил немецкий самолет. Это было днем. Возле сельсовета тогда как раз собрались колхозники с подводами, чтобы ехать на окопы. А их прилетело трое разведывательных. Они начали обстреливать толпу из пулеметов, многих ранили, а старика одного насмерть убили. Не такой-то он и старик был, ему лет сорок...

Тогда налетел советский истребитель и сбил один германский самолет, а другие сами повернули. Самолет хлопнулся метров за двадцать от нашей речки, на огороды. Он начал гореть, у него вспыхнуло правое крыло, где были размещены бензинные баки. Радист выпрыгнул преждевременно, не устоял на земле, упал, и нос самолета закрыл его ноги. А другой немец, ефрейтор, как только приземлился, схватил все ихние снимки, все планы и занес руку - хотел бросить в огонь. Но тут уже прибежали колхозники. Одна женщина как вдарит его сапкой по пальцам - ну, знаете, такая мотыга, которой буряки обсапывают, - он и бумаги выронил и сам повалился.

А радист лежит под самолетом и просит уже чистым русским языком: "Отрежьте мне ноги, отрежьте мне ноги, отрежьте мне, пожалуйста, ноги, но только спасите мою жизнь!"

Конечно, никто не соглашался ему ноги резать. Мы хотели его из-под самолета вытащить. Мы поднимали самолет дышлами от возов. Мы дергали немца оттуда. Но никак нельзя было его выдернуть. Тогда мы всей грудой насели на хвост - самолет поднялся, и мы высмекнули оттуда немца. И хоть немец без ног уже был, но мы ему руки скрутили.

Пришла медсестра, перевязала немцам раны, а потом их погрузили на телегу и повезли в сельсовет. Голова сельсовета велел их накормить. Но их не спустили на землю, а так, на подводы и подали им покушать.

Собралось вокруг сильно много народу. Там был один человек, который знал по-австрийски, потому что он в ту войну в плену был. Так он их спросил: "Хорош ли наш украинский хлебец?" А одна старушка спросила: "Ну что? Будете еще летать?"

После этого четыре дня село наше еще жило спокойно. То есть не так-то спокойно: немцы один раз сбросили бомбу на стадо коров. Но это можно не считать. А потом они стали подступать к нам все ближе и ближе. Женщин с детьми сельсовет срочно эвакуировал из нашей деревни. Комбайны, молотилки, сеялки собрали в одно место, облили керосином и подпалили. Скот, который покрупнее, угнали, а который послабже - зарезали и мясо роздали населению.

Ночью наши части без боя покинули деревню. Как только наши части отступили, многие мужчины ушли в партизаны, за двенадцать километров, в Сухолисский лес. И парни молодые с ними ушли. И я бы с ними ушел, если бы не бабушка. Ей было семьдесят восемь лет; куда она поденется, такая старая?

В эту ночь никто не спал. Все сидели по хатам без огня. И ночью они вступили.

Они сразу расставили посты вокруг села. Впускать в село они впускали, а выпускать не выпускали. Они были все в касках и в ботинках с автоматическими застежками: спереди застежка и по бокам. Мотоциклов с ними было много и шестнадцать танкеток... А на утро вступили отряды С. С. На касках, на флагах, на мотоциклах, всюду две буквы: С. С. И сразу они отдали приказ созвать народ к сельсовету. Медленно люди собирались. Их сгоняли немецкие конные. На трибуну вышел немецкий офицер, и немцы начали между собой говорить про то, кого назначить старостой нашего села. Назначили какого-то русского, которого они с собой привели. Потом этот офицер на перекрученном русском языке объявил: чтобы все коммунисты вышли вперед, и голова колхоза вышел бы вперед, и все служащие на ближнем заводе, и все учителя. Никто, конечно, не вышел. Он тогда прочитал приказ: кто не явится из вышеозначенных лиц до восьми часов вечера, тот, если найдут, будет расстрелян, и кто зажжет свет после восьми, тоже к расстрелу, и кто уйдет из села - к расстрелу, и кто просто выйдет на улицу - тоже к расстрелу. В общем, все за все привергаются к расстрелу.

Утром на улице оказалась виселица. На виселице уже висели двое: председатель колхоза имени Комсомола и учитель нашей школы по физике и химии. Три дня эсэсовцы стреляли и вешали. Там был дом напротив кооператива, так они у его стены расстреливали, а напротив него - вешали.

А на третью ночь немецкий штаб взлетел в воздух. К нам партизаны явились. Они были из села Соловьевки. Они прославились еще в восемнадцатом году, соловьи эти, когда немец оккупировал Украину. Нам рассказывали про них в школе, на уроках истории...

Боря Ищенко, 16 лет, из с. Узино (Украина, близ Белой Церкви).

Записано 20/III-42 г., в Детдоме № 17, в Ташкенте.

НАЧАЛЬНИЧКИ

Меня немцы в плен загребли. Я двенадцать дней пробыл у них в плену. А потом убежал, с Вовкой и с Мишкой. Никому неохота у немцев оставаться, верно ведь?

Я в плен потому попал, что на оборонные работы выпросился. У нас с колхоза, как началась война, многих посылали на оборонную работу: окопы рыть, еще что делать. А детей, тех с матерями эвакуировали. Но я не захотел уезжать, а захотел лучше рыть. И выпросился.

Нам в колхоз подали машину, мы лопаты туда покидали и поехали.

Мы в машине ехали, головы задрамши, все самолеты наши сосчитывали. "Ну, - говорим, - дадут они сейчас немцу жизни".

На работах нас встретили военные и показали нам норму, сколько рыть. Лопатой надо высоко кидать, а земля глинистая и лопата тяжелая. Норму мы свою выполнили, и тогда военный нам сказал: "Мы вам дадим работу полегче". И показал нам огневые точки делать. Я их мохом обкладывал, маскировал, а товарищи окна для пулеметов делали. Я на всякую работу сильнущий, ловкущий, я только в школе не так хорошо учился. Глупый, конечно, был. Меня отец ругал и мать ругала, а мне было больше охота на лошадях в табун ездить, сено возить, рожь молотить, что рукам делать - это я любил.

У нас - вы бы поглядели - колхоз богатый: своя динама у нас была и своя мельница. Да мало ли еще чего! В таком хозяйстве и хозяйничать весело, верно ведь?

Дело уже к обеду шло. Уже солнце пекло здорово. Вдруг мы слышим гул самолета, и какой-то будто наш, будто не наш гул. Он повертелся, повертелся и полетел к реке Луге.

Уж мы про него забыли. И на фабрику пошли, где обедаем. Приближаемся и видим - кругом такое творится, что ух! Немцы ходят. По нашей земле немцы ходят. Это был десант. Немцы повсюду, и ни одного пешего нет - все на машинах, на мотоциклах. Ломают дома, заборы, ворота. Поставят машину у здания и маскируют досками. Кругом стрельба поднялась. Немцы по улицам из пулеметов так и косят. Рабочие с фабрики засели на колокольне и оттуда бьют, а немцы колокольню расстреливают. Она горит уже. Женщины несут прятать детей в землянки, где овощи. Немцы ходят по цехам, все кидают на пол, бьют, ворочают, чего-то ищут. Другие водку из магазина тащат, другие хлеб ногами подкидывают, другие деньги на почте пачками жгут. Ой, что делали! Связь порвали, все провода болтаются на столбах. Один уже напился, лезет в универмаг в окошко, а сам толстый, обратно на улицу вывалился, и лежит и спит. Один ко мне подошел и спрашивает - он по-русски спрашивает, только худо так: "До Ленинграда далеко?" - "Километров триста". - "А до Москвы?" - "Тысяча". - "Значит, завтра будем в Ленинграде, а после-после-послезавтра в Москве. Русским капут сделаем". Показал на горло и руки сделал за спину - значит, русских вот так поведут... Гадюки!