Павел Якушкин - Из Черниговской губернии Страница 6

— Переведутся?

— Переведутся, дядя.

Оба замолчали.

— Пойдти напиться, сказалъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, козакъ.

— Вынеси и мнѣ водицы, попросилъ мѣщанинъ: — ишь жара какая стоитъ!

Козакъ вынесъ воды и подалъ мѣщанину.

— Будь здоровъ кушамши, прибавилъ онъ съ поклономъ, когда мѣщанинъ взялъ ковшъ съ водой въ руки и началъ пить.

— Благодаримъ покорно, отвѣчалъ тотъ, выпивши воду.

— Не хочешь ли и ты? спросилъ меня козакъ:- вода у насъ ужъ очень легкая.

— Сдѣлай милость, дай, дядя!

Козакъ опять принесъ воды, и съ тѣмъ же привѣтомъ подалъ мнѣ.

— Славная вода! сказалъ я, поблагодаривъ хозяина и отдавая ему ковшъ.

— И вода у васъ хороша, да и озеро у насъ такое доброе. Такого другаго и не сыщешь.

— Чѣмъ же оно доброе?

— А тѣмъ оно доброе: никогда никому никакого зла не сдѣлало; никто изъ самыхъ стариковъ не запомнитъ, чтобъ наше озеро малому ребенку какую вреду сдѣлало.

— Какой же вредъ можетъ сдѣлать озеро?

— Въ нашемъ озерѣ ни ребенокъ… да не то что ребенокъ, а надо сказать цыпленокъ, и тотъ не утонулъ. Ти лѣто, ти зима — озеру все равно, все озеро доброе.

— Какъ называется ваше озеро?

— Святое озеро называется.

— Почему жъ его тамъ назвали?

— А потому его назвали Святымъ, что озеро доброе очень.

До Трубчевска отъ Дмитровки дорога иногда идетъ лѣсомъ, а отъ Трубчевска въ Погару лѣсъ идетъ дорогою: среди распаханныхъ полей, на которыхъ не видите ни кусточка, лежитъ широкая дорога, указной тридцати-саженной мѣры, и по этой-то дорогѣ ростетъ лѣсъ, оставляя довольно мѣста для прохожихъ и для немногочисленныхъ проѣзжающихъ, а равно и проѣзжающіе — лѣсу.

— Чей это хуторъ? спросилъ я встрѣтившуюся мнѣ бабу, отойдя отъ Бугаевки верстъ шесть или семь.

— Это не хуторъ.

— А что жъ?

— Это шинокъ.

— Въ шинкѣ можно напиться?

— Что же? можно.

— Я пошелъ къ шинку.

— Здравствуй, служивый! сказалъ я сидѣвшему на порогѣ отставному солдату.

— Здравствуй, братъ!

— Можно попросить напиться?

— Можно: попроси у жида.

— Здѣсь шинкарь жидъ?

— Жидъ; здѣсь все пойдутъ шинкари жиды, въ Бушевкѣ былъ послѣній шинкарь изъ русскихъ.

— Тамъ отчего же русскій?

— По всей той границѣ шинкари изъ русскихъ, трубчевскій откупщикъ снялъ всѣ шинки по границѣ, да и насажалъ изъ русскихъ, чтобъ водку въ Россію не перевозили.

Я вошелъ въ шинокъ, а за мной и отставкой солдатъ. Въ шинкѣ сидѣла жидовка-дѣвка, лѣтъ 20 слишкомъ, да жидовка-женщина, лѣтъ подъ сорокъ.

— Эй, жидова! крикнулъ за меня солдатъ. — Дай человѣку напиться чего, да поскорѣй!

— Да чего же? спросила оторопѣвшая жидовка.

— Да чего-нибудь! Только ты, почтенный, воды не пей: хуже пить захочется; а спроси-ка полкарты пива — лучше будетъ.

— Коли станешь со мной пить, спрошу пива, отвѣтилъ я солдату, — а то не надо.

— Пожалуй! побалуемъ пивомъ! Эй, жидова! скорѣй полкварты пива давай.

— Только пойдемъ изъ шинка, такъ гдѣ нибудь выберемъ мѣстечко, такъ и пива выпьемъ.

— Пойдемъ сядемъ на бугорокъ.

— Давно въ отставкѣ? спросилъ я солдата, когда мы съ нимъ сѣли за вино.

— Да ужъ давно: съ 834 года на-чистую уволенъ, отвѣчая солдатъ.

— Когда жъ ты въ службу пошелъ?

— Въ службу пошелъ я въ 806 году.

— Долго же ты служилъ!

— Да послужилъ таки Богу и великому государю; всего на все моей службы больше двадцати-восьми лѣтъ насчитаешь.

— Много, чай, видѣлъ на своемъ вѣку?

— Какъ не видать?

— Ну, а когда лучше было служить: въ прежнія времена, хоть въ 806 году, или теперь?

— Съ которой стороны возьмешь: съ одной стороны было лучше прежде съ другой теперь стало лучше. Льготы солдату стало больше.

— Чѣмъ же?

— Одежа стала легче. Теперь что солдатская одежа? все равно — ничего!.. самъ и одѣнется, самъ и раздѣнется… Выскочитъ зачѣмъ изъ фронта, — самъ и раздѣлся, самъ и одѣлся, и опять во фронтъ.

— А въ старину?

— Въ старину было — не то. Бывало, не раздѣнешься самъ, а одѣваться — не то что самъ, а одинъ и не одѣнешь! Бывало, веревкой опояшутъ да кряжемъ скручиваютъ, а поверхъ веревки протупею надѣнутъ. Опять взять штаны, что лѣтнія, что зимнія натянутъ — вошь не подлѣзетъ; все равно, какъ обольютъ штанами ногу ту!.. А станутъ пудрить!..

— А тебя развѣ пудрили?

— А какъ же?

— И косу носилъ?

— Нѣтъ, косы не носилъ, а такъ барашкомъ завивали, да пудрой посыпали.

— Кто же? Другъ друга?

— Нѣтъ, солдатъ такъ не сдѣлаетъ; на это были особенные парукмахыры; завьетъ тебя парукмахыръ, натретъ голову саломъ, а послѣ мукой посыпетъ; кисти у нихъ такія были; возьметъ онъ кисть эту, обмокнетъ въ муку, наставитъ кисть на голову, да и толкаетъ кулакомъ по кисти, а мука-то на тебя и сыпется… Бывало завтра надо въ парадъ, такъ съ вечера начнутъ убираться… намажутъ голову саломъ, обсыпятъ тебя мукой, такъ спать-то и нельзя: муку оботрешь, волосики помнешь!.. Такъ и сидишь цѣлую ночь, и къ стѣнкѣ прислониться нельзя, и на руку не облокотишься!.. Да и муку-то покупали на солдатскія же деньги.

— Сами солдаты покупали муку?

— Нѣтъ, изъ солдатскихъ денегъ вычитали на муку, а покупало — начальство. Да и вся служба солдатская стала не та… Какая теперь служба? солдата никто не смѣй пальцемъ тронуть! Этого я не хвалю. У насъ, бывало, солдатъ учить можно было, а теперь какъ его выучишь? Бить его нельзя: какъ ему службу, нужду солдатскую укажешь? безъ битья рекрута въ настоящіе солдаты и не произведешь!

— Отчего же?

— Такъ, не произведешь.

— А солдату теперь лучше.

— Солдату? какъ можно! На половину… куда на половину!.. Третіей части прежней службы не осталось.

— Чѣмъ же сперва было лучше?

— Начальство было лучше.

— Чѣмъ же начальство было лучше?

— А всѣмъ, на что ни возьмешь! — Тогда были начальники крѣпкіе, твердые…

— Тѣ крѣпкіе начальники били солдатъ, а теперешніе, ты самъ говоришь, не бьютъ.

— Да и за солдата ни стоятъ.

— А прежніе стояли?

— Стояли!.. Теперь солдата поставятъ въ хату къ мужику, всѣ равно, что его и нѣтъ у тебя на квартирѣ… Да еще что? хозяину тотъ солдатъ воду носитъ, дрова рубитъ… Ну, а прежде — придетъ, бывало, на квартиру солдатъ, — спроситъ солдатъ чего, хоть птичьяго молока, хозяйка давай!

— Ну, а ежели нѣтъ у хозяйки?

— Гдѣ хочешь доставай хозяйка, хоть жаромъ духъ пускай, а солдату давай!..

— Что жъ, хозяева жаловались начальникамъ вашимъ? спросилъ я.

— Жаловаться?!.. Ну, этого не было!

— Отчего жъ?

— Ну, нѣтъ! жаловаться не ходили: пожалуется — хуже будетъ хозяину.

— Отчего жъ теперь солдаты такъ же дѣлаютъ?

— Попробуй-ка, теперь какой солдатъ то сдѣлать, такъ сейчасъ жъ начальнику, а отъ начальника теперь никакой заступы!

— А при тебѣ были другіе начальники? спросилъ я, когда тотъ пересталъ говорить.

— Всякіе были; я только одно скажу: старинные начальники — заступу дѣлали солдату — только за службу и спрашивали.

— А за службу спрашивали?

— За службу спрашивали. Былъ у насъ маіоръ изъ хохловъ же, изъ насъ;- ну, а на службѣ — держи ухо востро! — меньше двухсотъ палокъ и не отсчитывалъ…

— И любили его солдаты?

— Нельзя было не любить: своего ни за что солдата не выдастъ… А и лихой былъ командиръ: ничего не боялся, никого отродясь не трусилъ, хоть кто будь. Разъ мы пришли въ Петербургъ; привели насъ на какую-то улицу грязную; на этой улицѣ грязной сталъ смотрѣть насъ Аракчеевъ.

— А ты видалъ Аракчеева?

— Какъ не видалъ? Тутъ же на смотру былъ Аракчеевъ; тамъ былъ маленькій, черномазенькій, каржавенькій.

— Такъ что же Аракчеевъ на смотру?

— Пріѣхалъ это Аракчеевъ смотрѣть насъ… тогда къ царскому параду готовились… И то не такъ, и это не такъ! И то дурно, и кто не хорошо!..

— И Аракчеевъ ничего?

— На ту пору ничего; только вышли мы на Царицынъ лугъ; вышли наши армейскіе, вышла и гвардія. Пріѣхалъ самъ царь Александръ Павловичъ, и Аракчеевъ пріѣхалъ. Царь скомандовалъ, Аракчеевъ скомандовалъ гвардіи, да не ту команду объявилъ, — гвардейцы и перемѣшалясь. А тутъ маіоръ верхомъ на лошади… а и лошадка была плохенькая: такъ кобылка куцынькая… Майоръ-то перещеголялъ гвардейцевъ, — и своихъ армейцевъ выставилъ!.. — А тутъ подъѣхалъ царь. — «Спасибо, маіоръ, спасибо!» говоритъ царь маіору, — а Аракчеевъ такъ и остался.

— Такъ ничего маіору Аракчеевъ и не сдѣлалъ? спросилъ я разскащика.

— На ту пору ничего.

— А послѣ?

— Послѣ жъ чему-то привязался Аракчеевъ.

— А Аракчеева солдаты любили?

— Да Аракчеева никто не любилъ: ни великій князь Константинъ, ни генералы, ни солдаты.

— А въ сраженіяхъ Аракчеевъ каковъ бывалъ? спросилъ я. — Хорошъ?