Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие Страница 61

В открывающейся с мыса панораме проглядывают чёрные породы, а на самом мысу, где мы стоим, чёрное кое-где преобладает над белым. Это часто удивляет тех, кто полагает, что Антарктида целиком покрыта снегом и льдом. А дело в том, что свирепствующие здесь ветры, обычно очень сильные, не только сдувают снег с наветренных сторон скал и утёсов, но и вызывают выветривание самих горных пород. Поскольку подобные ветры дуют с юга, то все смотрящие в ту сторону выступы обнажены, тогда как северные подветренные склоны покрыты мраморными, исключительно плотными надувами снега, размеры которых зависят от размеров скалы.

Конечно, преобладающая часть этого края покрыта столь плотным слоем снега и льда, что никакой ветер ему не страшен: он может разве что спрессовать снег ещё больше или обнажить находящийся под ними лёд. В то же время было бы ошибкой представлять себе Антарктику эдаким белым царством. И не только потому, что в горах, на вершинах и островах много выходов чёрных пород; снег редко выглядит чисто белым, и если к нему присмотреться повнимательнее, то замечаешь, что он имеет разные оттенки. Преобладает мареново-розовый и кобальтово-синий, а также вся гамма оттенков розовато-лилового и сиреневого. По-настоящему «белый» день — такая большая редкость, что мне запомнился случай, когда я вышел то ли из дому, то ли из палатки и поразился чисто-белому снегу.

А когда к изысканным тонам неба и нежным цветам снега подчас добавляются более глубокие краски открытого моря, в. котором отражаются сапфирно-голубыми и изумрудно-зелёными бликами припай и ледяные утёсы, тогда начинаешь понимать, каким красивым может быть этот мир и каким чистым.

Возможно, я не владею достаточно выразительными средствами, чтобы показать читателю, чем может одарить эта страна тех, кто добивается её расположения, но поверьте мне, главное — это её красота. Далее следует, наверное, поставить величественность её пейзажей — гигантские горы, бескрайние просторы должны внушать благоговение самому равнодушному, а человека даже с бедным воображением могут привести в ужас. И ещё она щедра на сон — подарок более прозаический, но такой желанный. Я думаю, не только мне, но и другим довелось испытать на себе его действие: чем тяжелее условия, тем крепче спишь, тем более чудесные умиротворяющие сновидения тебя посещают. Некоторым из нас приходилось спать под открытым небом, без спасительной палатки, когда бушует ураган, воет адская метель, тьма кругом кромешная, уже нет никакой надежды увидеть когда-нибудь своих друзей, припасы кончились, есть нечего, и только изо дня в день, из ночи в ночь в спальные мешки набивается и набивается снег, который можно пить вместо воды. А мы большую часть этих ночей и дней крепко спим, даже впадаем в некое приятное оцепенение. Хочется, например, чем-нибудь полакомиться, лучше всего консервированными персиками в сиропе. Пожалуйста!

Такого рода сновидения Антарктика посылает тебе при наихудших или почти наихудших своих проявлениях. А если случается самое худшее, или может, напротив, самое лучшее, и за тобой вместе со снегом является Смерть, то она всегда является в обличии Сна, и ты приветствуешь её как доброго друга, а не как заклятого врага. Так Антарктика относится к тебе в трудные минуты величайших невзгод; теперь, надеюсь, нетрудно себе представить, в какие глубины благостного здорового сна она погружает усталого участника санного похода, весь длинный летний день волочившего за собой сани. После сытного горячего ужина завёртываешься в тёплый меховой спальник и укладываешься в палатке, сквозь зелёную ткань которой пробивается свет, в воздухе витает уютный запах курительного табака, тишину нарушают только привязанные снаружи лошади, пережёвывающие под лучами солнца свой ужин…

Жизнь на мысе Эванс в тёплом и уютном просторном доме сложилась так, что мы сполна получали свою долю сна. К 10 часам вечера большинство уже на своих койках, иногда со свечой и книгой, нередко с куском шоколада. В 10.30 выключают ацетиленовую горелку — у нас мало карбида, — и вскоре комната погружается в полную темноту, если не считать мерцания камбузной печи и огонька, при свете которого ночной дежурный готовит себе ужин. Кое-кто храпит, громче всех Боуэрс. Некоторые разговаривают во сне, особенно после неприятностей и связанных с ними нервных нагрузок. Слышится неумолкающее тиканье многочисленных приборов — я по сей день не знаю назначения многих из них, — изредка раздаётся звон маленького колокольчика. В тихую погоду в дом не проникает извне ни звука, только иногда завоет собака или лошадь случайно ударит копытом о переборку стойла. Ну, и ночной дежурный, как ни старается вести себя потише, производит какой-то шум. Но в бурные ночи ветер, яростными порывами налетающий с моря на дом, ревёт и воет в вентиляторе, установленном на крыше. Ожесточившись, он сотрясает весь наш дом, подхватывает мелкие камушки и с грохотом швыряет в деревянную обшивку южной стены. В первую зиму подобных ночей было мало; во вторую, казалось, только такие и были. Одна ужасная метель продолжалась шесть недель.

Ночной дежурный последний раз снимает показания приборов в 7 часов утра, разводит огонь в печи, будит повара и после этого в принципе может лечь спать. Чаще всего, однако, дел у него столько, что он предпочитает отказаться от сна и остаётся на ногах. Если, например, погода не предвещает ничего хорошего, он спешит пораньше выгулять своего пони; или идёт проверить, не попала ли рыба в вершу; или срочно заканчивает списки припасов. Одним словом, работы хватает.

Потрескивание огня в печи, запах овсяной каши и жарящейся тюленьей печени возвещают завтрак, который теоретически должен начаться в 8 часов утра, а фактически начинается намного позднее. Перед нашими сонными взорами, тяжело шагая, проходит метеоролог (у Симпсона была тяжёлая походка), направляющийся в магнитную пещеру за последними данными и на холм для наблюдений. Он возвращается через двадцать минут, чаще всего весь в снегу, в обындевевшем шлеме. К этому времени наиболее закалённые приступают к умыванию, то есть растираются снегом на холоде, делая вид, что им это приятно. Может, им и в самом деле приятно, но мы были уверены, что ими руководит желание покрасоваться перед нами. По сей день подозреваю, что мы были недалеки от истины. В их оправдание следует заметить, что в стране, где льда больше, чем угля, вода большая редкость.

Всем нашим трапезам в доме на мысе Эванс постоянно угрожала опасность кэга. Кэг — это спор, иногда между хорошо осведомлёнными собеседниками, но обязательно горячий, по поводу любого явления под солнцем, а в нашем случае — и под луной. География обсуждавшихся тем весьма обширна — от полюса до экватора и от Барьера до Портсмута и Плимута.

Споры возникали по ничтожнейшему поводу, разрастаясь, захватывали всё более широкие области и никогда не заканчивались; они повисали в воздухе; чтобы быть подхваченными, перекрученными, измочаленными до предела много месяцев спустя. Темой для них служило всё что угодно: причина возникновения конусных ледяных фигур; образование кристаллов льда; названия и последовательность расположения публичных домов по пути от Мейн-Гейт в доках Портсмута к Юникорн-Гейт (если вы когда-нибудь забредали так далеко); наиболее совершенная конструкция кошек применительно к условиям Антарктики; лучшее заведение в Лондоне, где можно получить устрицы; наиболее удобная попона для лошадей; вопрос о том, удивится ли официант, подающий вина в ресторане «Ритц», если заказать ему пинту пива? Хотя «Тайм Атлас» не поднимается до сведений о публичных домах, а «Домашняя энциклопедия» не опускается до обсуждения обязанностей персонала в фешенебельных ресторанах, именно в них чаще, чем в других изданиях, мы черпали ответы, разрешавшие наши споры.

Утром того дня, о котором я рассказываю, к 9.30 с длинного стола убраны все следы завтрака, — хотя из каюты{92} Нельсона доносятся ругательства, — и все принимаются за работу.

С этого момента и до ужина в 7 часов вечера, не считая короткого перерыва на ленч, каждый занят делом. Не подумайте хоть на миг, что мы, как у себя дома в конторах, чинно усаживаемся за стол и с сосредоточенным видом корпим над бумагами часов по девять. Ничуть не бывало. У нас много занятий на открытом воздухе, величайшее значение придаётся физическим упражнениям. Покинув пределы дома, каждый, естественно, берётся за свою работу, будь то лёд или скалы, собаки или лошади, метеорология или биология, измерители скорости течения или шары-пилоты.

Если не метёт, будущие погонщики выгуливают пони в промежутке между нашим завтраком и их полуденным кормлением. Тренировка лошадей может быть и приятным, и адским занятием — всё зависит от настроения животных и метеорологических условий. Уютные стойла, пристроенные к подветренной стенке дома, обогреваются плошками с ворванью, согревшиеся лошади на первых порах мёрзнут снаружи даже в безветренную погоду.