Сборник - Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело Страница 64

Первоприсутствующий: Более ничего не имеете сказать в свою защиту?

Желябов: В защиту свою ничего не имею. Но я должен сделать маленькую поправку к тем замечаниям, которые я делал во время судебного следствия. Я позволил себе увлечься чувством справедливости, обратил внимание г-д судей на участие Тимофея Михайлова во всех этих делах, именно, что он не имел никакого отношения ни к метательным снарядам, ни к подкопу на Малой Садовой. Я теперь почти убежден, что, предупреждая г-д судей от возможности поступить ошибочно по отношению к Михайлову, я повредил Тимофею Михайлову, и, если бы мне вторично пришлось участвовать на судебном следствии, то я воздержался бы от такого заявления, видя, что прокурор и мы, подсудимые, взаимно своих нравственных побуждений не понимаем.

Первоприсутствующий: Объявляю прения сторон прекращенными.

Затем первоприсутствующий обратился к подсудимым с вопросом, не желают ли они воспользоваться правом последнего слова.

Подсудимый Рысаков: Я воспользуюсь этим правом для того, чтобы сказать несколько слов по поводу речи прокурора, в которой он, несмотря на мое заявление, старался сделать меня членом террористической фракции. Я не знаю, можно ли мне отказаться – голословно, всецело и безусловно – от принадлежности к террористической фракции или же я имею право подтвердить это какими-нибудь доказательствами чисто научного свойства?

Первоприсутствующий: Теперь судебное следствие уже окончено. Вы должны основываться на данных, которые были проверяемы во время судебного следствия: никаких новых данных, не проверенных на судебном следствии, теперь приводить нельзя. Но в последнем вашем слове вы можете сказать все, что находите нужным о вашем отношении к преступлению, в котором вы обвиняетесь.

Рысаков: Я пользуюсь словом для того, чтобы сказать, что я не принадлежу к террористической фракции так всецело, как указано г-ном прокурором. Я отрицаю свою принадлежность всецело к террористической фракции, так как партия «Народная воля» не есть террористическая партия. Я отрицаю свое соучастие с этой фракцией на следующих основаниях: террору как постоянному средству борьбы я не сочувствую. Я только здесь услышал и узнал о систематической террористической борьбе, о ее организации, против чего я в настоящую минуту протестую. Я не сочувствую террору, даже исходя из интересов социально-революционной партии, потому что известно, что террор лишает почвы умеренных социалистов.

Первоприсутствующий: Это не имеет отношения к делу. Вы объясняете значение террора, что представляется совершенно излишним. Вы объясняете нам свое отношение к делу. Вас обвиняют в принадлежности к террористической фракции. Вы и объясните, почему вы находите, что не принадлежали к этой фракции; но в изложении относительных достоинств того или другого взгляда, той или другой фракции не представляется надобности.

Рысаков: Я иначе не могу объяснить… Следовательно, я не могу воспользоваться предоставленным мне правом…

Первоприсутствующий: О себе, о своем убеждении вы можете сказать. Вы говорите, что не принадлежали к этой фракции…

Рысаков: Но это будет голословное заявление…

Первоприсутствующий: Впрочем, говорите так, как знаете; я вижу, что вы затрудняетесь, а это ваше последнее слово.

Рысаков: Я могу указать на то, что говорилось в нумерах «Народной воли», что говорилось в последнем 5-м нумере о террористических действиях, о враждебном отношении к верховной власти. Этому положению, по моему убеждению, по моему взгляду, я тоже не сочувствую. Я убежден, что явное восстание не может привести к цели… Террористические действия, систематизированный террор я всецело отрицаю. Затем относительно речи прокурора я высказать ничего не могу. Прибавлю только, что мой голос против террора не один: второй голос – Гольденберга.

Подсуд[имый] Михайлов: Так как мое развитие недостаточно, то я могу заявить на указание г-на прокурора, что он показывает, что я принадлежу к социально-революционной партии… Я сознаюсь, что я принадлежу, но к той партии, которая защищает среду рабочих, а не к той, которая достигает цели переворота, потому что, если я недостаточно развит, я даже не могу иметь об этом никакого понятия. Я это отрицаю. Кроме того, я могу сказать г-ну прокурору одно: он заявил, что эта идея – заблуждение. Но я не могу разъяснить ее, потому что я не могу ее определить по недостатку образования.

Подсудимая Гельфман: В защиту себя я ничего не желаю говорить. Но я хочу исправить некоторые указания защитника, в которых он высказал как будто бы мои слова. Он действительно рассказал мою прошлую жизнь, объяснил, почему я была арестована, сколько лет просидела. Это верно. Но он сказал, что после ареста я была сослана в Старую Руссу и только вследствие преследования полиции я должна была оставить Старую Руссу и примкнуть к партии «Народная воля». Я только рассказала ему о своей прошлой жизни, о прошлом аресте, что действительно я была арестована в 1875 году за то, что на моей квартире были получены письма, что у меня, по показанию хозяйки, собирались молодые люди. Вот те улики, которые существовали против меня в 1875 году. Я была арестована и просидела до 1879 года, была сослана в Старую Руссу. Он меня спрашивал, почему я после тюремного заключения поспешила в Петербург. Я ему говорила, что, когда я была освобождена от тюремного заключения и когда меня привезли в Старую Руссу, я несколько времени пробовала жить; после четырехлетнего заключения я хотела несколько осмотреться, но никакой возможности не было жить. Через три месяца после освобождения я уехала и приехала в Петербург, но не потому, что полиция преследовала, а потому что, когда меня освободили, я задалась целью служить тому делу, которому служила.

Подсуд[имый] Кибальчич: О своем фактическом отношении к событию 1 марта я говорил уже раньше. Теперь, пользуясь правом слова, мне предоставленным, я скажу о своем нравственном отношении, о том логическом пути, по которому я пришел к известным выводам. Я, в числе других социалистов, признаю право каждого на жизнь, свободу, благосостояние и развитие всех нравственных и умственных сил человеческой природы. С этой точки зрения лишение жизни человека – и не с этой только, но и вообще с человеческой точки зрения – является вещью ужасной. Г-н прокурор в своей речи, блестящей и красивой, заявил сомнение на мое возражение, высказанное раньше, что для меня лично и для партии вообще желательно прекращение террористической деятельности и направление силы партии исключительно на деятельность другую; он выставил, в частности, меня и вообще партию лицами, проповедующими террор для террора, выставил лицами, предпочитающими насильственные действия мирным средствам только потому, что они насильственные. Какая это странная, невероятная любовь к насилию и крови! Мое личное желание и желание других лиц, как мне известно, мирное решение вопроса.

Первоприсутствующий: Я приглашаю вас касаться только вашей защиты.

Кибальчич: Г-н прокурор говорил, что весьма важно выяснение нравственной личности подсудимого. Я полагаю, что то, что я говорю, относится к характеристике моей нравственной и умственной личности, если я заявляю свое мнение об известных существенных вопросах, которые теперь волнуют всю Россию и обращают на себя внимание. Я внимательно следил за речью г-на прокурора, и именно за тем, как он определяет причину революционного движения, и вот что я вынес: произошли реформы, все элементы были передвинуты, в обществе образовался негодный осадок; этому осадку нечего было делать, и, чтобы изобрести дело, этот осадок изобрел революцию. Вот отношение г-на прокурора к этому вопросу. Теперь в отношении к вопросу о том, каким же образом достигнуть того, чтобы эти печальные события, которые всем известны, больше не повторялись; как верное для этого средство им указывается на то, чтобы не давать никаких послаблений, чтобы карать и карать; но, к сожалению, я не могу согласиться с г-ном прокурором в том, чтобы рекомендованное им средство привело к желательному результату. Затем уже по частному вопросу я имею сделать заявление насчет одной вещи, о которой уже говорил мой защитник. Я написал проект воздухоплавательного аппарата. Я полагаю, что этот аппарат вполне осуществим. Я представил подробное изложение этого проекта с рисунками и вычислениями. Так как, вероятно, я уже не буду иметь возможности выслушать взгляда экспертов на этот проект и вообще не буду иметь возможности следить за его судьбой и, возможно, предусмотреть такую случайность, что кто-нибудь воспользуется этим моим проектом, то я теперь публично заявляю, что проект мой и эскиз его, составленный мной, находится у г-на Герарда.