Николаус Вахсман - История нацистских концлагерей Страница 67

Не каждый концентрационный лагерь походил на Бухенвальд, как бы то ни было. Несмотря на все усилия нацистов скоординировать антисемитский террор, унифицировать его, существенные различия оставались. В период наибольшей смертности заключенных летом 1938 года число смертельных случаев среди заключенных-евреев Дахау было приблизительно в 10 раз меньше[1047]. В сентябре 1938 года численность заключенных продолжала расти – прибытие [в Бухенвальд] еще приблизительно 2400 евреев из Дахау сделало этот лагерь бесспорным центром для содержания заключенных-евреев[1048]. Согласно данным на 4 октября 1938 года, в Бухенвальде содержалось 3124 заключенных-евреев (приблизительно 30 % от численности всех заключенных). Такое число узников намного превышало вместимость лагеря[1049]. Однако число смертельных случаев среди заключенных-евреев резко упало: с 48 человек в июле до восьми в октябре, когда заключенных все же перевели из временных жилищ (например, из овчарни) в постоянные[1050]. Это, вероятно, могло означать краткое затишье в антисемитском терроре, который вскоре вспыхнет с новой силой.

Погром

Утром 7 ноября 1938 года юноша-еврей из Ганновера Гершель Гриншпун явился в германское посольство в Париже, достал револьвер и смертельно ранил немецкого дипломата. Этот одинокий и отчаянный акт протеста – родители Гриншпуна и его родные братья были высланы из Третьего рейха через польскую границу вместе с приблизительно 18 тысячами других польских евреев – стал искрой, воспламенившей общенациональный погром. Два дня спустя нацистские лидеры, собравшиеся в Мюнхене для ритуального празднования годовщины неудавшегося путча Гитлера 1923 года, ухватились за факт убийства немецкого дипломата, чтобы развязать общегерманскую оргию насилия и разрушения, позже получившую саркастическое название «хрустальная ночь». Спровоцировал погром вечером 9 ноября 1938 года сам Йозеф Геббельс, которого поддержал Адольф Гитлер, считавший, что для евреев настало время «почувствовать ярость людей» – как Геббельс отметил у себя в дневнике. Нацистские лидеры высшего эшелона дали указания своим головорезам во всей Германии, и уже несколько часов спустя весь Третий рейх бурлил[1051].

Погром сопровождался массовыми арестами, после того как Гитлер распорядился о срочном задержании десятков тысяч евреев[1052]. Незадолго до полуночи 9 ноября Главное управление гестапо приказало сотрудникам готовить аресты 20–30 тысяч евреев, в особенности представителей зажиточных слоев. Более детальные указания последовали менее двух часов спустя, на сей раз они исходили непосредственно от Рейнхарда Гейдриха: офицеры полиции должны арестовать как можно больше евреев, прежде всего состоятельных, физически здоровых и молодых мужчин; сначала подвергнуть их временному задержанию, а позже незамедлительно направить в концентрационные лагеря[1053].

В дни после 9 ноября 1938 года свыше 30 тысяч евреев всех возрастов и социального происхождения были схвачены в деревнях и городах Третьего рейха. Призванные на подмогу из запаса штурмовики и эсэсовцы избивали и подвергали оскорблениям свои жертвы в ходе арестов. Штатные служащие государственной полиции, в отличие от них, чаще действовали совершенно равнодушно. Как вспоминал несколько недель спустя один франкфуртский врач, которого автор решил назвать доктором Юлиусом Адлером, арестованным в его доме утром 10 ноября 1938 года, офицер полиции вел себя «не особенно дружелюбно, но вполне в рамках приличия». Как и многие другие заключенные, доктор Адлер был отправлен во временный центр сбора, в его конкретном случае в большой зал «Фестхалле» во Франкфурте-на-Майне, где евреи вынуждены были откупаться от насилия, передавая ценные вещи затесавшимся в ряды полицейских эсэсовцам[1054]. Несколько тысяч арестованных евреев были направлены в концентрационные лагеря, однако власти освободили женщин и часть мужчин (лиц преклонного возраста, ветеранов армии) уже несколько часов или дней спустя[1055]. И все же очень многие пожилые и физически слабые люди в числе других заключенных-евреев мужского пола были распределены по трем лагерям – Дахау, Заксенхаузен и Бухенвальд.

Погром разворачивался на глазах у рядовых немцев, и массовые аресты и депортации мужчин-евреев в концентрационный лагерь происходили тоже вполне открыто. Во многих городах торжествующие нацисты публично осыпали евреев оскорблениями; в Регенсбурге жертв провели по улицам города, арестованные евреи несли большой плакат – «Исход евреев», прежде чем их посадили в железнодорожный состав для отправки в Дахау. Как общество на это реагировало, однозначно утверждать трудно, но часть немцев все же сочувствовала изгоям. Как сетовало одно из региональных управлений СД, «убежденные демократы» демонстрировали искреннее сострадание к заключенным в тюрьму евреям и распространяли слухи о самоубийствах и смертельных случаях в лагерях. Были и анонимные протесты против нацистских лидеров. Но лишь считаные немцы осмелились открыто критиковать власть, а истинные ее сторонники рукоплескали высылкам[1056].

Условия перевозки были ужасающими. Когда доктора Адлера и других евреев вечером 10 ноября заперли в специальном поезде во Франкфурте, их предупредили, что даже за попытку открыть окна их ждет расстрел. Хотя во время поездки их не унижали и не оскорбляли – в отличие от заключенных на других транспортах, – все мужчины места себе не находили, думая и гадая, что их ждет в будущем. На вокзале в Веймаре арестованных криками встретили эсэсовские охранники и тут же стали рассаживать на стоявшие поблизости грузовики. По прибытии в Бухенвальд заключенных бегом прогнали по лагерной зоне, стоявшие тут же охранники пинали их ногами и били кулаками. Как писал впоследствии доктор Адлер, «тех, кто не поспевал, эсэсовцы подгоняли ударами дубинок». В те мрачные ноябрьские дни заключенные прибывали в лагерь ежедневно. Часами они вынуждены были стоять на плацу переклички, дожидаясь, пока их зарегистрируют. Некоторых из прибывших заключенных до крови избивали стоявшие у лагерных ворот эсэсовцы – такое было у них «приветствие». «Мне подбили глаз», позже сообщил один из заключенных-евреев, «и в результате глаз перестал видеть»[1057]. Подобные сцены разворачивались в середине ноября 1938 года и в Дахау, и в Заксенхаузене, поскольку СС арестовали в общей сложности около 26 тысяч мужчин-евреев, которых срочно требовалось распределить по трем крупным концентрационным лагерям[1058].

В мгновение ока концентрационные лагеря СС изменились до неузнаваемости. Никогда прежде там не содержалось столько заключенных: в течение нескольких дней их численность удвоилась – с 24 тысяч до приблизительно 50 тысяч[1059]. И никогда во всей концлагерной системе не наблюдался столь малый процент женщин-заключенных: массовых депортаций в Лихтенбург женщин-евреек нацисты не предусматривали. В целом за счет притока евреев процент женщин-заключенных в лагерях упал до менее 2 %[1060]. Никогда прежде в концлагерях не было столько евреев: в начале 1938 года они составляли всего около 5 % от численности всех заключенных; теперь же они внезапно оказались в большинстве. И никогда прежде в концлагерях не умирало столько заключенных, как в первые после погрома недели.

Концентрационные лагеря после «хрустальной ночи»

«Одна из самых кровавых и самых ужасных глав в истории Бухенвальда» – так двое пожилых заключенных впоследствии описали период после погрома[1061]. Эсэсовская лагерная администрация была плохо подготовлена к наплыву такого количества заключенных-евреев в ноябре 1938 года, что погрузило лагеря в пучину еще большего хаоса, чем после июньских рейдов против «асоциальных элементов». Подготовленные для евреев бараки в Дахау вскоре были до предела забиты людьми, и часть прибывших заключенных пришлось разместить в огромной палатке. В Заксенхаузене администрация использовала наспех сколоченные временные бараки – это был своего рода отдельный небольшой лагерь, сооруженный сразу же после летних набегов на «асоциальные элементы», но и он вскоре оказался переполнен[1062]. Но на долю Бухенвальда выпало самое большое испытание.

Первые так называемые ноябрьские евреи, прибывшие в Бухенвальд, были размещены в примитивном бараке, наскоро сооруженном несколькими неделями ранее и вначале предназначавшемся для австрийских заключенных. Тем временем узников лагеря заставили в бешеном темпе возводить еще четыре временных барака – из тонких деревянных досок, без пола, прямо на земле. Вся новая территория зоны, разместившаяся в дальнем углу плаца для перекличек, была отделена от остальной части лагеря колючей проволокой. По ночам в каждом бараке находилось до 2 тысяч заключенных, которые спали на узеньких деревянных койках, вернее, нарах, без матрасов и одеял; люди лежали вплотную друг к другу, так что невозможно было повернуться. «Разместили нас так, – вспоминал франкфуртский врач Юлиус Адлер несколько недель спустя, – что не покидало ощущение, что мы – скотина, запертая в грязном хлеву». Однажды ночью два барака обрушились, не выдержав нагрузки изнутри[1063].