Дональд Маклахлан - Тайны английской разведки (1939–1945) Страница 67

Хор получил инструкцию 23 мая 1941 года. Он немедленно попросил о личной встрече с Франко, но не сообщил министру иностранных дел о целях этой встречи. Это вызвало тревогу в высокопоставленных кругах, и в тот же день Хора попросили прибыть в Прадо. Беседа длилась больше часа. Хор старался излагать свои мысли так, чтобы испанцы не чувствовали угрозы или ультиматума.

Франко утверждал, что англичане заблуждаются, так как принимают за что-то иное самые обычные испанские фортификационные работы.

Хор заявил, что, по его мнению, Франко, возможно, не информирован об истинном положении, и подчеркнул, что англичане располагают абсолютно достоверной информацией. Посол намекнул даже на то, что знает о немецком плане использования испанской военной формы техническим персоналом, обслуживающим наблюдательные посты, и высказал мысль, что нейтралитету Испании угрожает серьезная опасность. Хор указал также, что дефицитный бензин, поставка которого зависит от снисходительности англичан и американцев, должно быть, используется для строительных и транспортных операций в том месте, где создаются эти посты.

Генерал Франко обещал заняться этим вопросом лично и срочно все выяснить. Тремя днями позже испанский морской министр сообщил английскому военно-морскому атташе, что немцы предложили испанцам радиолокационную станцию для обучения, которую испанские военно-воздушные и сухопутные силы по глупости приняли, не подумав, к чему это может привести. Он, морской министр, конечно, считает, что от этого предложения нужно было отказаться. Министрам видов вооруженных сил и сенату все известно об этом деле, и влиятельные круги не хотят идти на риск, связанный с потерей нейтралитета.

Из немецких архивов теперь известно, что меньше чем через месяц после этих событий адмирал Канарис был принят Франко, который сообщил ему, что все работы на объектах должны быть прекращены, а немецкие агенты отозваны. Испанские наблюдатели и итальянские агенты, правда, оставались, по этими действиями был положен конец операции немцев, которая могла бы оказать влияние на всю средиземноморскую стратегию союзников. Отрадно также, что Канарис потерпел фиаско в поединке с английской разведкой в той самой стране, где, как он полагал, его репутация и влияние были самыми прочными.

Этот эпизод помог Годфри понять, что на его деятельность накладывает ограничения и создает препятствия как раз та самая объединенная система консультаций, которую он в свое время поддерживал с таким энтузиазмом.

Холл двадцать пять лет назад, конечно, смог найти и деньги, и людей, и авторитеты, чтобы справиться с угрозой в Гибралтаре. Начальник же разведывательного управления ВМС в 1942 году в своей двойной роли как член штаба ВМС, ответственный за разведку и контрразведку, мог только убеждать и настаивать на принятии мер. Но контрразведка это нечто такое, чем разведка руководить не могла.

Более того, Годфри натолкнулся на нежелание высокопоставленных лиц понять, почему аппаратура обнаружения в этом районе была чрезвычайно опасным оружием, а не только еще одной уловкой в войне умов. Если бы была допущена установка радиолокационных станций, то за ними последовали бы дальнобойные орудия, установленные на железнодорожных платформах для обстрела аэродрома в Гибралтаре. Следующими могли бы оказаться торпедные аппараты, используемые с берега. При эффективной системе донесений (например, следящей за движением кораблей оперативной группы «Н» или конвоев на Мальту) немецкие и итальянские подводные лодки, действующие из Бордо, могли бы заблокировать Средиземное море.

Использование разведывательных данных государственным аппаратом — дело деликатное, а иногда даже опасное. Бесполезно заявлять иностранному государству протест на основании достоверности своей информации, как это делал Хор, если нельзя подтвердить эту достоверность или хотя бы дать намек, достаточный, чтобы убедить другую сторону, что скрываемое ею уже известно. Но поступить так — значит пойти на риск раскрытия источников информации и, следовательно, нанесения серьезного ущерба собственной разведке.

Это было особенно справедливо в отношении Испании, где английские источники информации — как правило, антинацисты — могли рассматриваться (всего три года после гражданской войны) как антифранкисты. Показав слишком большую осведомленность в отношении происходящего в Испании, мы, несомненно, дали бы ей основание обвинить нас во вмешательстве в ее внутренние дела.

Как Испания на карте нависает над Гибралтарским проливом и Северной Африкой, так и Швеция смотрит вниз, на военно-морские базы и порты Северной Германии и на выходы из Балтики в Северное море, а вверх — на северные воды, которые обеспечивают России выход в Атлантику, к ее военным союзникам. Это была бы ключевая позиция для операций, если бы Швеция присоединилась к одной из противоборствующих сторон. Пока Швеция оставалась нейтральной, она являлась ключевой позицией и для сбора сведений не только о Германии и России, но и об оккупированной Европе. В пределах самого Балтийского моря торговый обмен мог продолжаться, так как английская блокада ему не мешала, хотя постановки мин английской авиацией вызывали некоторые трудности и приводили к нарушению сроков поставок. Вместе с товарами в ту и другую сторону шли сведения, а иногда и люди из Польши и Восточной Европы.

Капитан 1 ранга Дэнхэм организовал в Стокгольме обширную сеть для добывания сведений по военно-морским и общим военным вопросам. Его люди работали не только в дипломатических союзных миссиях (из которых норвежская миссия, руководимая полковником Рошером Ландом, была наиболее эффективной и имела тесный контакт со шведами), но и среди проанглийски настроенных лип. Эти мужчины и женщины иногда с большим риском для себя сообщали сведения, которыми они располагали благодаря своему служебному положению, в том числе о конструкции немецких кораблей, строительстве подводных лодок, военных перевозках, промышленных и научных разработках. Однако лишь изредка военно-морской атташе получал и доносил в Лондон ценную информацию, на основании которой можно было бы немедленно действовать. Например, своевременную информацию о планах немцев атаковать арктические конвои можно было получить только от шведского объединенного разведывательного управления или под благовидным предлогом из контрразведки. Начальники этих организаций были на редкость преданными своей стране людьми, и, хотя их лояльность к шведским интересам никогда не колебалась, они питали большую симпатию к Англии.

Перед изложением некоторых трудностей, возникавших из-за особого положения Швеции между Германией и Россией (особенно в период между 1939 и 1943 годами), необходимо объяснить истоки этих трудностей. В то время как шведский народ в целом не сочувствовал немцам и делал четкое различие между опытом своих взаимоотношений с немцами и отношением к нацистам, в офицерском корпусе имели место сильные симпатии к Берлину. Они проявились у многих высших чиновников в министерствах Стокгольма, но, к сожалению, наиболее явственно — среди адмиралов, и шведское военно-морское министерство сделало несколько глупых уступок немцам.

Дэнхэм, разумеется, знал об этом, и протесты, которые он выражал, давали двоякий результат: причастные к делу офицеры и чиновники были вынуждены прекратить действия, противоречащие нейтралитету, и это шло на пользу Англии. В то же время они чувствовали, что их авторитет подрывается, и что за их действиями следят. Понятно, что их взаимоотношения с Дэнхэмом из-за этого усложнялись.

Англичане прилагали мало усилий к тому, чтобы развивать добрососедские взаимоотношения со шведами в период между двумя войнами. Стокгольм рассматривался ими как вспомогательная миссия военно-морского атташе в Берлине, несмотря на тесные связи между шведским и вновь возрождающимся немецким военно-морскими флотами. Одного этого было достаточно, к тому же ВМС Англии создали дополнительные трудности своими действиями, вызвавшими отрицательную реакцию шведов. В июне 1940 года четыре шведских эсминца, следовавшие курсом в Швецию по согласованному маршруту, были перехвачены превосходящими силами английских ВМС и получили приказ следовать за ними в порт. Этот удар по чувству собственного достоинства шведского военно-морского флота долго не забывался. Как записал в то время в своем дневнике немецкий военно-морской атташе, «были заметны гнев или уныние — в зависимости от индивидуального темперамента». За этим последовали препятствия в отношении перевозивших руду конвоев Джорджа Бинни в Гётеборге (см. главу 12), разрешение немцам установить в районе Хельсингборга противолодочную сеть, чтобы воспрепятствовать проникновению на Балтику наших подводных лодок, эскортирование немецких транспортов в шведских территориальных водах и траление английских мин в нейтральных водах.