Михаил Шишкин - Русская Швейцария Страница 68

Кстати, третий бывший соредактор «Мусагета» – поэт-символист Эллис-Кобылинский – тоже живет в это время в Швейцарии, в Берне, но с ним встречи у Белого больше уже не будет. Ярый приверженец в течение короткого времени антропософских идей, Эллис скоро становится таким же ярым врагом Штейнера.

Жизнь в Дорнахе становится для Белого всё мучительней. В письме Блоку 23 июня 1916 года он пишет: «Я был… в состоянии душевного разлада, подавленности вследствие условий моей 2-летней жизни здесь, о которых я ничего не могу рассказать, которые морально ужасны, невыносимы, удушливы, безысходны, несмотря на то, что мой ангел-хранитель, Ася, со мною и что доктор, которого мы обожаем, бывает с нами…»

В том же письме Белый дает описание работы на антропософской стройке, резко отличающееся от гимна труду в процитированном выше письме Иванову-Разумнику: «…И вот мне открылась картина этой зимы: воет ветер, в оконные стекла бьет жалкая изморозь; свинец облачный припадает к земле; из свинца рычит грохот пушек; ты приходишь домой – иззябший физически и иззябший морально из “кантины” (т. е. досчатого барака, где мы пьем кофе в 5 часов после работы): из-за загородки перекрестных “злых”, “ведьмовских” взглядов, опорочивающих тебя, из трескотни чужеземных слов – из толпы тебя презирающих, как дурачка, и ненавидящих иногда, как русского, к которому с симпатией относится доктор: с сознанием, что еще ряд безысходных месяцев ты будешь обречен вращаться среди полусумасшедших “оккультических” старых дев и видеть, как жена твоя, превращенная в почти работницу, стучит молотком по тяжелому дереву, выколачивая свои силы (такова ее охота!), в облаке гадких сплетен и неописуемо враждебно-мерзкой атмосфере этой самой нашей “кантины” обреченная жить; – вот с таким сознанием возвращаюсь домой и, принимаясь растапливать печи вонючими “брикетами” (зная, что теперь пойдет “брикетная вонь”), я бывал охвачен воистину безысходностью…»

Не пишет Блоку Белый о сложных своих отношениях с женой, своим «ангелом-хранителем», о которых узнаем из «Материала к биографии»: «Под влиянием работы у доктора Ася перестала быть моей женой, что при моей исключительной жизненности и потребности иметь физические отношения с женщиной – означало: или иметь “роман” с другой (это при моей любви к Асе было для меня невозможно), или – прибегать к проституткам, что при моих антропософских воззрениях и при интенсивной духовной работе было тоже невозможным; итак: кроме потери родины, родной среды, литературной деятельности, друзей, я должен был лишиться и жизни, т. е. должен был вопреки моему убеждению стать на путь аскетизма…» Внимание Белого переключается на свояченицу – Наталью Тургеневу-Поццо: «Образ женщины как таковой стал преследовать мое воображение, теперь же Наташа стала меня преследовать в снах».

Фактическое прекращение брака Белого происходит уже осенью 1914 года: «равнодушие, холодность Аси меня угнетали», «страсть к Наташе увеличивается». Белый спасается от атмосферы, царившей в их дорнахском доме, тем, что убегает в город: «Иногда, совершенно удрученный, я отправлялся в Базель; и начинал там сиротливо бродить по улицам, в холодном осеннем тумане, бесцельно забирался в “кино” и тупо созерцал мелодрамы и фильмы с фронта; какое-то гнетущее чувство преследования охватывало меня…»

Встает всё чаще вопрос и вообще об отъезде из Швейцарии. «Однажды Сизов мне говорит (это было на портале): “Знаешь, Боря, Дорнах – не для нас, русских: сюда можно будет впоследствии приехать на курс и провести несколько праздничных дней; но жить всегда – нет и нет!”»

В 1915 году начинается русский исход из Дорнаха. Первым не выдерживает и уезжает в Париж Максимилиан Волошин. Под предлогом объявленной в России мобилизации возвращаются из Швейцарии домой Андрей Белый, Александр Поццо, Трифон Трапезников, Константин Лигский, другие мужчины-антропософы. Вряд ли Белый уезжает в мае 1915-го из Базеля с мыслью отправиться на фронт защищать царя и отечество. Сразу по приезде на родину он достает себе медицинское заключение, освобождающее его от службы в армии.

Через несколько лет, вместивших в себя войну, революцию, смерти от голода и мороза, пожары библиотек, расстрелы интеллигенции и прочую русскую экзотику, Белый вырвется из большевистской России и бросится в Швейцарию, но его остановит на полпути письмо бывшей жены из Дорнаха – учитель вовсе не жаждет видеть чудаковатого ученика. Встреча произойдет в Берлине, где обоснуется Белый в эмиграции и куда приедет с лекциями Доктор. «Штейнеру, спросившему меня: “Ну, – как дела?” – я мог лишь ответить с гримасою сокращения лицевых мускулов под приятную улыбку: “Трудности с жилищным отделом”. Этим и ограничился в 1921 году пять лет лелеемый и нужный мне всячески разговор».

Не получается долгожданной встречи и с супругой – Ася, отдав предпочтение другому, окончательно заявляет Белому о разрыве их брака. Всё это приводит Белого к пресловутым пьяным танцам в берлинских дансингах и к возвращению в СССР со своей новой женой – также членом Антропософского общества Клавдией Николаевной Васильевой, с которой Белый познакомился еще в Дорнахе.

Перед отъездом поэта обратно в коммунистическую Россию происходит еще одно событие, взволновавшее его. В ночь на Новый, 1923 год сгорает дотла деревянный Гетеанум. Этот пожар Белый воспринимает как знамение, более того, принимает на себя ответственность за это событие. «В 1915 году в Дорнахе, – пишет он в “Почему я стал символистом”, – я видел во сне пожар “ГЕТЕАНУМА”; самое неприятное в этом сне: пожар был НЕ БЕЗ МЕНЯ; …в 1922 году (весной, летом, осенью), размышляя об ужасе, стрясшемся со мною, ловил я себя на мысли: “ГЕТЕАНУМ”, ставший кумиром, раздавил души многих строителей; угрожающе срывалось с души: “Не сотвори себе кумира”. И опять проносился в душе пожар “Гетеанума”; и душа как бы говорила: “Если б этой жертвою вернулся к нам Дух жизни, то…” Далее я не мыслил. А 31 декабря 1922 года он загорелся; и горел 1 января 1923 года».

В те самые часы, когда пылает Гетеанум, Белый встречает Новый год у Горького в Саарове под Берлином: «Комната была увешана цветною бумагой; вдруг – всё вспыхнуло: огонь объял комнату; бумага, сгорев, не подожгла ничего; странно-веселый вспых соответствовал какому-то душевному вспыху».

В 1923 году накануне возвращения Белого в Россию происходит последняя встреча ученика с Доктором. В «Воспоминаниях о Штейнере» Белый пишет: «Наступило прощанье; и я – мне нисколько не стыдно в этом признаться: я поцеловал ему руку. Ведь этот неудержимый жест, непроизвольный, есть выражение сыновней любви».

Марина Цветаева в «Пленном духе» напишет о поэте: «Не этого ли искал Андрей Белый у доктора Штейнера, не отца ли, соединяя в нем и защитника земного, и заступника небесного, от которых, обоих, на заре своих дней столь вдохновенно и дерзновенно отрекся?»

В строительстве нынешнего, бетонного Гетеанума, возведенного в Дорнахе взамен сгоревшего, тоже принимают участие русские, хотя и не в таком количестве, как это было возможно до революции, – двадцатые-тридцатые годы в России не способствуют развитию интереса к антропософии. Так, до конца своей жизни остается в Дорнахе Ася Тургенева. О встрече с ней читаем в воспоминаниях философа Николая Лосского, который во время поездки с докладами по Швейцарии в 1929 году приезжает в Базель. «…Мы пошли в окрестностях Базеля в Dornach посмотреть Goetheanum антропософов. Нас встретила там бывшая жена Андрея Белого, урожденная Ася Тургенева. Она заведовала росписью стекол Goetheanum’а, которая производилась следующим образом. По толстому стеклу струилась вода и в разных местах действием сверла уменьшалась в различной степени толщина стекла, благодаря чему при дневном освещении получались воздушно утонченные изображения каких-то духов, почитаемых антропософами. Внешний вид здания производил впечатление гриба, замкнутого в себе и враждебно настороженного против остального мира».

VI. «Рейнский водопад достоин своей славы…» Рейнский водопад и Шафхаузен

«На противоположном берегу мальчишки удили рыбу и удивлялись иностранцам, которые в грязи, под дождем, смотрели на падение воды, для них вседневное и обыкновенное. Такова сила привычки. Мы равнодушно глядим на солнце и теснимся, чтобы посмотреть на фейерверк».

Н.И. Греч. «Путешествие по Швейцарии»

12 августа 1799 года в Шафхаузен вошли русские полки. Солдаты России были посланы императором Павлом освободить полюбившуюся ему Швейцарию от французов.

Городские власти устраивают Римскому-Корсакову, командующему армией, помпезную встречу. Генералу передают послание русскому царю, составленное отцами города в самых верноподданнических выражениях: «Пресветлейшему, великодушнейшему и непобедимейшему русскому кайзеру Паулю, самодержцу всех русских и нашему всемилостивейшему князю и господину в Петербурге». От имени жителей бургомистр и члены городского совета благодарят своего «освободителя» за «особое благоволение» и «милостивейшее участие Вашего Величества в судьбе нашего дорогого отечества», то есть за посылку войск для «полного освобождения Швейцарии» от «проклятой французской системы».