Моника Блэк - Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии Страница 68

Рис. 6.3. Единообразные керамические могильные знаки, изготовленные для погибших в войну в начале 1950-х гг. Это было частью мер по «одомашниванию» военного опыта смерти и переустановлению отношений жителей Западного Берлина с умершими после Второй мировой войны. Сегодня почти каждое кладбище в западной части Берлина имеет участок, отведенный под военные могилы. Многие отмечены просто как «неизвестные». Фотограф – Герт Шютц; изображение – Landesarchiv Berlin, Fotosammlung.

Факты о наводнении, насколько они известны из современных источников, таковы. Несколько километров тоннелей было затоплено, когда весной 1945 г. советские войска вошли в город. Сразу после войны городские власти говорили, что, когда они откачали воду, им пришлось кремировать или же где-то похоронить десять тысяч погибших839. В 1945 г. муниципальные власти даже провели продолжительное исследование: сколько жертв наводнения можно кремировать и похоронить за день, ожидая найти еще тысячи трупов840. Однако, когда в октябре 1945 г. тоннель очистили, оттуда было извлечено всего лишь 43 тела841.

Эти факты, однако, не особенно повлияли на распространение легенды о так называемом «затоплении городской железной дороги». За несколько лет до публикаций в «Heim und Welt» множество журналистских и литературных версий внесли свой вклад в формирование в общественном воображении истории ужасного наводнения. В 1947 г. в издательстве «Диц» («Dietz Verlag») вышел популярный роман Хайнца Рейна «Конец Берлина» («Finale Berlin»), где подробно описывались наводнение и его последствия; к 1951 г. он выдержал шесть изданий842. В том же 1947 г. западноберлинская «Neue Zeitung» [нем. «Новая газета»] изложила свою версию событий в серии публикаций «Последние дни рейхсканцелярии»; в них был включен и такой, ставший обязательным элемент, как «тысячи раненых солдат» – жертв наводнения843. Еще одну журналистскую версию, опубликованную в 1950 г., представлял собой «Конец на Эльбе» Юргена Торвальда, который придал дополнительное правдоподобие мифу о наводнении и вызванной им массовой смерти844. К началу 1960-х гг. сложился солидный корпус материалов о потопе на городской железной дороге. Журналист Эрих Куби, собирая материал для своей книги «Русские и Берлин, 1945», обнаружил, что никто не воспринимает его всерьез, когда он приводит доказательства немногочисленности жертв845. То есть даже перед лицом множества свидетельств об обратном берлинцы пребывали в уверенности, что в результате подрыва тоннеля в 1945 г. утонули тысячи их соотечественников. Но как смогла версия этой истории появиться в «Heim und Welt» именно в 1952 г. и что она означала в то время для жителей Западного Берлина?

В каком-то смысле сообщение в «Heim und Welt» отражало все, «что было известно» о наводнении к тому времени, и содержало цитаты из разных послевоенных журналистских и литературных версий. События в нем подтверждались многими частными подробностями о «гитлеровском приказе» взорвать тоннель, приведшем к затоплению, и о том, как его исполняли СС. Но также в сообщении постоянно упоминались «тысячи», «десятки тысяч» и «огромные количества» людей, укрывавшихся в тоннеле, говорилось о «катастрофическом наводнении». Подзаголовки сообщения кричали: «Паника в яме», «Нам больше не продержаться!» Самым сенсационным был, пожалуй, последний: «Пять тысяч гробов готовы». Но именно в этой части – и только в ней – раскрывались факты: после прочистки тоннеля были обнаружены останки всего нескольких десятков людей.

Если сенсационность истории о потопе в версии «Heim und Welt» идет вразрез с заявленной целью прояснить связанные с потопом факты, это отнюдь не значит, что редакторы и журналисты умышленно искажали правду, – вовсе нет. Как и все остальные люди, редакторы и журналисты считают легенды убедительными, особенно если доказательства их правдивости приводятся в такой форме, которую мы склонны считать авторитетной: слова очевидца, газетный отчет, журналистское расследование846. Похоже, обнаруженное и приведенное ими свидетельство – что во время затопления погибли лишь несколько десятков человек, – просто не отвечало их собственным представлениям об этом событии.

Вот репортеры «Heim und Welt» и считали нужным выдвигать теории для объяснения «пропажи» умерших. Возможно, причина крылась в «беспорядочных погребениях»: в следующие после «катастрофы» недели люди могли прийти в тоннель, найти там трупы и похоронить их. Или пропавшие трупы объясняются «ужасной находкой, сделанной в ходе расчистки? При взрыве хлористоводородная кислота, которую использовали при проведении телефонных каналов и хранили в канистрах под землей, вылилась в тоннели. Репортеры «Heim und Welt» не были уверены, что «хлористоводородная кислота – достаточно сильная, чтобы в ней растворились погибшие», но категорически такую возможность не отвергали. Это, утверждали они, «представляло катастрофу в еще более дурном свете». И правда, дурном: в добавление к теориям, объясняющим «пропажу» мертвецов, «Heim und Welt» делал эту историю еще более кошмарной. Одну жертву затопления, найденную в тоннеле, описывали как «почти обнаженную. Уже нельзя было сказать, расползлась ли [по какой-то причине] ее одежда или же она сама сорвала ее с себя в панике»847. Возможно, мелодраматизм, раздутое число жертв и мрачные теории были нацелены попросту на увеличение продаж журнала. Но, учитывая широкое распространение истории о городской железной дороге помимо публикаций «Heim und Welt», возможны и другие объяснения. В конце концов, легенда о потопе в каком-то смысле принадлежала к жанру, который нам уже хорошо знаком: это истории, объясняющие долгое отсутствие пропавших.

Рассказ «Heim und Welt» о затоплении также вполне согласуется с категориями, в которых жители Западного Берлина и вообще Западной Германии начала 1950-х гг. были склонны интерпретировать свой недавний опыт нацизма, войны и массовой смерти. В той серии публикаций противопоставлялось чистое зло (СС, Гитлер, «осатаневший» Геббельс848) – и невинность (пожилые люди и инвалиды, женщины и дети, раненые солдаты, прячущиеся во тьме от нависшей смерти). Немцы в целом были невинны, но введены в заблуждение лидером, обладающим гипнотической, даже демонической властью. Немцы ужасно страдали от рук неприятеля, тогда как СС – изуверские орудия Гитлера – совершали невероятные, невыразимые злодеяния. Миф о городской железной дороге позволял легко разделить хорошее, дурное и ужасное и поместить недавнее прошлое в интерпретативный контекст – одновременно более понятный и более отдаленный. Миф должен был объяснить масштабы массовой смерти посредством тщательно отобранных фактов и подтверждающих свидетельств; он обеспечивал моральный контекст и фабулу массовой смерти, служа правде и оправданию. Именно поэтому, как представляется, миф зажил собственной жизнью – невзирая на все противоречащие ему свидетельства.

Заслуживает внимания и сам образ «наводнения». Библейская традиция рассказывает о потопе, который очищает мир, потонувший в бесчестии, пороке и сознательном нарушении закона Божьего. Лишь немногие избраны Богом, чтобы выжить и очнуться после кошмара в мире, очищенном от грехов. Конечно, метафора библейского наводнения ни в коем случае не является абсолютным аналогом случая с городской железной дорогой, поскольку как раз тех, кого потоп якобы смыл, современные западноберлинцы сочли бы невинными. То, о чем я говорю, больше связано с прочной символической и метафорической силой потопа как такового. Антропологи описывают символы как обозначающие «не устойчивые эквиваленты, а контекстуально понимаемые аналогии»849. Особенно «когда мы сталкиваемся с основами человеческого существования, противоречием жизни и смерти, тайной страдания и любви, мы обращаемся к символам, излучающим множество смыслов. Одни могут быть прямо предметно-изобразительными – черное означает смерть, – другие же освобождаются от своих чувственных якорей и всплывают друг возле друга, сходясь в конфигурации, воплощающие одновременно разные идеи»850. Это значит, что история потопа, знакомая многим берлинцам, – в которой гнев Бога испытывают на себе преступившие его закон – не обязательно должна быть полной аналогией собственной ситуации берлинцев, чтобы иметь символические смыслы, которыми они наделяли затопление городской железной дороги. Легенды о наводнении были частью основополагающих мифов многих обществ, от античного мира до современной юго-восточной Азии. В Западной традиции эти истории часто означали восстановление человечества. Ближневосточные и иудеохристианские богословы объясняли библейский «потоп, обрушившийся на землю и затопивший все человечество, как наказание Божье: с религиозной точки зрения, человечество было очищено, чтобы произвести на свет новое человечество, живущее в более современную эпоху»851. Таким образом, затопление городской железной дороги могло иметь разные значения для жителей Западного Берлина 1950-х гг., но в своих основных очертаниях это была история о добре и зле, о жизни и смерти, которая могла, что особенно важно, обещать новое начало после катастрофы и искупление.