Дмитрий Быков - СССР – страна, которую придумал Гайдар Страница 7

– Как вы оцениваете реформы Егора Гайдара?

– Сложнее, чем прозу Аркадия, потому что от прозы Аркадия перемерло и разорилось гораздо меньше народу. Но образ Егора Гайдара я оцениваю очень высоко. Не важны здесь, может быть, последствия, последствия всегда ужасны. А человек он был хороший. Он был отважный человек, мужественный. И умер рано поэтому. Я с ним виделся один раз, брал у него интервью, интересная история – трудно ее цитировать. Он говорил очень непонятные вещи экономические, я в экономике вообще ничего не понимаю, а в его изложении, очень быстром, не понимал совсем ничего. Запомнил только, что есть Кейнс и Хайек и Хайек не прав. Но Кейнс тоже не во всем. (Смех в зале.) И что Явлинский поэтому не понимает. Вот после этого долгого часового разговора, из которого я чудом набрал потом воспоминаний на интервью и с помощью диктофона чего-то накопал, я под конец его спрашиваю: «Егор Тимурович, а как по-вашему, все-таки после всего, что произошло, возможен ли еще в России тоталитаризм?» И он, который в простоте не сказал ни слова на протяжении этого разговора, внимательно на меня посмотрел и сказал: А вот это уж [–]!» Вот это я запомнил очень живо. Мне показалось, что это прекрасно.

– Какой список литературы для детей вы бы порекомендовали к 16 годам?

– Несмотря на кажущуюся необъятность этого списка, я могу назвать несколько вещей очень очевидных. Ну, Гайдар само собой, потому что у нас вообще для мальчиков литературы очень мало. А мальчик – это довольно такая особенная вещь, говорю вам как отец сравнительно малолетнего, хотя уже довольно рослого сына тринадцатилетнего. Девочка может себе позволить аморальное и даже девиантное поведение, потому что от девочки никто не требует соответствия норме. Когда мы говорим про девочку «кокетливая и лживая» – это, скорее, значит «очаровательная». Но когда мы говорим про мальчика «кокетливый и лживый» – в этом уже ничего хорошего нет.

Мальчик должен расти на соответствующей литературе. И две составные части этой литературы – это совершенно фаустианская жажда познания, обладание миром, гумилевское, фаустовское, жюльверновское и, простите, кодекс чести, хочешь не хочешь. Мальчик должен в детстве прочесть о том, как это хорошо, когда от отцовской фуражки, от отцовского планшета пахнет дымом, хорошо, когда девочка тоже в детстве поет что-нибудь вроде «Летчики и пилоты,// Бомбы, пулеметы //– Вот и улетели в дальний путь». Это хорошо, это здорово, полезно. И когда дети любят свою армию – это тоже хорошо. И не надо, чтобы они туда ходили, боже упаси. Но чтоб они ее любили – хорошо. Ну, я-то сходил, и ничего.

Мне помнится, одна моя коллега когда-то сказала: «Глядя на тебя, очень трудно подумать, что ты служил в армии». Я ей честно сказал: «Глядя на тебя, тоже очень трудно подумать, что ты пишешь в газету, однако же какие бывают вещи удивительные».

И такой рассказ, как гайдаровский «Поход», ребенку необходим абсолютно. «Голубая чашка», конечно. Из других авторов обязательно надо прочесть и старшего, и младшего, и самую младшую Драгунскую – всех троих. Вы заметили, что вообще у детских писателей всегда талантливые дети? Вот вам, пожалуйста, Михалков, [смех в зале] ну а чего поделаешь? У него же два сына. Вот вам, пожалуйста, Гайдар. Вот вам, пожалуйста, Драгунский. И Ксения, и Денис – блистательные писатели, едва ли не лучшие сегодня прозаики. Но из «Денискиных рассказов» – тот ребенок, который вовремя не прочел «Рабочие дробят камень», тот никогда не поймет, что такое символизм, вот это надо читать. И «На Садовой большое движение…» – рассказ, потрясший меня в детстве. И «Тайное всегда становится явным» – до сих пор несчастный Денис Драгунский всем вынужден объяснять, что он не вываливал кашу в окно, и чем больше он убеждает всех, что это не так, тем больше все уверены – вываливал! вываливал! Гениальный писатель, на мой взгляд, Драгунский Виктор.

Голявкин – в обязательном порядке. Валерий Попов «Темная комната» – лучшая триллер-повесть, которую я знаю для детей, гениально написанная. Александр Житинский «Старичок с Большой Пушкарской» и «Визит вежливости» – о планете, населенной овощами, удивительная вещь совершенно, откуда прилетают два инопланетянина Пататам и Мананам, Пататам – помидор, потому что все помидоры там поэты, и он поэт, а Мананам вообще уже не помню что, но это надо читать обязательно. Александра Бруштейн «Дорога уходит вдаль» – книга, которой, я думаю, не избежал никто в детстве, и все ей обязаны. И, конечно, мой самый любимый сказочник, величайший, я думаю, прозаик, Александр Шаров. Тридцать лет не печатали, забыли, что был такой писатель, а сейчас стали появляться его сказки. И «Приключения Еженьки и других нарисованных человечков», и «Человек-горошина и Простак», и «Звездный пастух и Ниночка», и самый страшный, над которой я проплакал все детство, «Мальчик-одуванчик и три ключика», которые я до сих пор не могу вспоминать без ужаса, и «Остров Пирроу», и «Редкие рукописи» – он очень серьезный писатель – Шаров. Он был друг Платонова близкий, друг Гроссмана, друг Липкина – сильно пьющий человек, трагический, мучительный. Все мы знаем хорошо его сына Володю Шарова, еще один гениальный сын детского писателя, но я считаю, что папа был, как минимум, не хуже, а может, и получше. Вот книги папы доводили меня в детстве просто до каких-то невероятных слез. Кстати говоря, у него есть совершенно гениальные взрослые повести, такие как «Хмелев и Лида», например. Или «Жизнь Василия Курки». Или гениальный рассказ «Легостаев принимает командование». Мало кто помнит этот рассказ, это совсем молодой Шаров, пятьдесят какой-то год, из первых его рассказов. Вот это детям надо давать читать. Есть счетовод в части воинской, он заведет финчастью. И вот, значит, кончилась война, расформировывается полк, а он отправляет денежное содержание мальчику, сыну убитого командира, ну и вот, он вспоминает, что есть этот мальчик, надо, наверное, написать ему письмо. Он начинает ему писать письма, а мальчик растет таким настоящим сыном красного командира, он страшно хочет знать, что происходит с дивизией. И Легостаев не может ему написать, что дивизия расформирована. Это вообще практически подорвет, так сказать, психику ребенка. А он человек без всяких литературных способностей. Он начинает описывать быт расформированной дивизии: такой-то солдат отличился в боевом дозоре, такой-то – дурной солдат, всегда ходит неподшитым, такой-то – убыл в отпуск, такой-то командир получил повышение. Возникает целый мир под пером этого финчастьевого заведующего, который вообще никогда не понимал, что такое литература, но он творит, по сути, дела быт огромной дивизии в письмах к этому ребенку. Так проходит два года, и вдруг он получает от мальчика телеграмму: «Я выезжаю к вам. Намерен провести каникулы в вашей дивизии». И этот начфин – вот этим заканчивается рассказ – стоит на перроне, не понимая, что сейчас будет: либо этот ребенок его навеки благословит, либо навеки проклянет, потому что его ожидает чудовищное разочарование. Вот это самая точная позиция писателя перед читателем. Этот рассказ написан с такой мерой юмора, отчаяния, сердечности, которую очень редко найдешь в русской литературе, а для 1953 года это бог знает что, понимаете, когда существует сплошной «Васек Трубачев и его товарищи». Но такие повести Шарова, как «Окоем», «Повесть о десяти ошибках», роман «Я с этой улицы» – это для меня в детстве был самый драгоценный витамин. Это мало переиздается, но если вы найдете, для ребенка это будет то, что надо.

– Житков и Гайдар – абсолютно разные писатели. Житков знал жизнь, много путешествовал, а Гайдар все придумывал, у него я насчитал свыше сотни ляпов, нестыковки в цифрах, датах, замены одних слов другими. В «Чуке и Геке» в авторской речи меховой кожух, мама называет эту вещь шубой, а сторож – полушубком.

Чуковский не любил Гайдара.

– Ну, почему Чуковский не любил Гайдара – это понять кое-как можно: потому что Чуковский – человек очень хитрый, извилистый, а Гайдар очень прямой. Я бы на месте Гайдара не очень бы любил Чуковского, поэтому мне так грустно понимать, что похож-то я на Чуковского, а не на Гайдара. Я вот всю жизнь мечтал быть похожим на Гайдара. Но ничего не поделаешь.

Значит, что касается ляпов, знаете, когда ребенок врет, как показано в рассказе Носова «Фантазеры» (кстати, Носов тоже один из рекомендуемых горячо авторов), – это не всегда убедительно, более того, это почти всегда бывает довольно развесистая клюква. Но я тем не менее люблю эти детские фантазии и с такой же нежностью думаю о Гайдаре, и мне даже неважно, шуба у него там или полушубок, потому что с равной легкостью это может быть ангельское крыло – ну все, что угодно, совершенно неважно. А ситуация «Голубой чашки», например, вся – разве она не искусственна сначала до конца – это огромное путешествие, предпринятое отцом и дочерью за сутки? Детский мир – вообще мир не очень достоверный, понимаете… Так что я, скорее, люблю это все. То, что Житков знал жизнь, Житкову не помогло. Роман Житкова «Виктор Вавич» при всех его достоинствах недотягивает до «Школы», недотягивает до гайдаровской прозы. Может быть, именно потому, что автор знает жизнь.