Николай Черкашин - Пламя в отсеках Страница 7

Капитан 1 ранга Б. Коляда, заместитель командира дивизии:

— После 15 часов летчика передали, что к нам идут: атомная подводная лодка (она была приблизительно в ста милях), гидрографическое судно «Колгуев» и сейнеры во главе с плавбазой «Алексей Хлобыстов». Время подхода — 18 часов. Лодка вела себя нормально. Инженер-механик доложил мне, что при затоплении двух кормовых отсеков (шестого и седьмого) корабль по диаграмме остойчивости все равно останется на плаву, Поэтому мы оценивали ситуацию так: выгорит кислород, вскроем отсеки, введем в строй рулевые машинки а пойдем на буксире в базу. То есть все будет так, как на лодке, горевшей в Атлантике два года назад. Однако ближе к 17 часам крен и дифферент стали медленно нарастать на правый борт и корму. Я сказал командиру: «Готовь „секреты“ к уничтожению, а личный состав — к переходу на надводный корабль. Чтоб швартовая партия была на корпусе…»

Около 17 часов подводная лодка резко пошла на корму. Когда я вылез наверх, оба спасательных плота были еще в контейнерах. Вместе с мичманом Григоряном мы вытащили левый плотик. Он стал надуваться. Мы держали его за спусковой линь. Плот, надуваясь, приобретает шарообразную форму, и вот в этот момент его и перевернуло волной. Мы пытались вытащить его на носовую надстройку, но сильная волна перебросила его на другой борт. Все стали прыгать за ним. А плот правого борта, вытащенный наполовину, так и пошел, вместе с лодкой. Его потом выбросило из-под воды. Он вынырнул перевернутым, и его понесло ветром от нас…

Я был одет легко, в одном РБ, поэтому быстро догнал плот левого борта, облепленный людьми довольно густо. Талант Буркулаков протянул мне руку и помог влезть. Он вытащил меня из воды до половины…

Мичман Александр Копейка:

— Я, наверное, покидал мостик самым последним. Почему? Вытаскивал из ограждения рубки обожженного. Когда же добрался до плотика, он уже был почти весь облеплен. Мне пришлось долго его обплывать, пока с левой стороны не нашел, за что ухватиться. Все в основном прыгали на правый борт, поэтому и плот был с правой стороны перегружен, а с левой — более-менее…

Лодка погрузилась метрах в трех от плотика. Просто не верилось. Сколько нам на разводах зачитывалось о всяких авариях! Но я никогда не мог подумать, чтобы лодка могла вот так взять и исчезнуть…

…Потом, на плоту, мы, конечно, друг друга поддерживали, да и самолеты надежды много давали. С самого начала еще терпимо было. А потом, примерно через полчаса, волнение усилилось и нас стало накрывать с головой. Вот тут многих просто отрывало и уносило. А кое-кто и сам терял силы: глаза стекленели, на губах пена выступала, отпускал леер и тут же уходил под воду.

Механик, капитан 2 ранга Бабенко, до последней минуты спрашивал меня: «Где корабли? Где корабли?..»

У капитан-лейтенанта Богданова часы шли, и все спрашивали, сколько там до восемнадцати осталось. А он подбадривал: «Ребятки, потерпите немного, пять минут осталось». И так с добрых полчаса у него все еще «пять минут» оставалось. Поддерживали нас, пока были живы, старпом, капитан 2 ранга Аванесов, начпо Буркулаков… Все верили, что нас не оставят, не бросят.

А потом вдруг под нами что-то взорвалось. Тряхнуло так — решили, плот лопнул. Осмотрелись — все в порядке. Ну и чтобы всякую панику пресечь, запели «Варяга».

А командир БЧ-4 (связи), капитан 3 ранга Володин, до последних минут жизни все повторял: «Ребята, я сам был на связи, я сам слышал, как летчики передали: „Корабли идут на помощь“». И когда самолеты стали стрелять ракетками, мы поняли — помощь близка, на нас наводят суда, надо продержаться во что бы то ни стало. И мы держались…

Капитан медслужбы Л. Заяц:

— Где-то за полчаса до гибели лодки я спустился вниз, зашел к себе, взял фото дочери и сына. Хотел забрать и книги, что прихватил из дома. — «Гойю», «Рассказы о Пушкине» Тынянова, но оставил на полке. Подумал, что здесь они будут целее, чем на плавбазе. Я не сомневался, что нас поведут домой на буксире. На всякий случай попрощался с каютой, погасил свет. Полнился наверх и увидел, как глубоко ушла корма в воду.

Раньше как-то не смотрел в ту сторону — головы было не поднять, а тут — сердце екнуло.

Больные мои спрашивают: «Ну как там?» Я их успокаивал: «Нормально». Подошел к Волкову, командиру электротехнической группы, поправил повязки, тихо спросил: «Коля, как ты думаешь, продержимся?» Он мне так же тихо: «Слишком быстро нарастает дифферент…» Я поднялся чуть повыше, вижу — корма на глазах уходит в воду и нет никакой силы, чтобы удержать, остановить ее гибельное погружение. Тут стали спускать плотики. Я к Коляде:

— Борис Григорьевич, больных надо в первую очередь.

— Да, конечно.

Я ждал, что плотик вот-вот появится по правому борту. А его все нет и нет. Я перешел на левый борт. Капитан 3 ранга Манякин, комдив движения, рванул за пусковой линь, раздался хлопок, и плотик стал надуваться. Его мгновенно перевернуло. Все, кто стоял рядом, и Коляда, и Григорян, общими усилиями пытались вернуть его в нормальное положение. Одной рукой держались за леер ограждения рубки, другой рвали линь, когда волна подбрасывала плот. Четыре попытки не удались, плот был слишком тяжел, пятая, самая сильная волна и вовсе перекинула плот через надстройку на другой борт. Только тут я заметил, что стою в воде, рубка быстро погружается, лодка становится почти торчком. Крики. Шоковое состояние. Оторопь берет, когда посреди моря твердь уходит из-под ног. Все ринулись вплавь. Неразбериха, толкотня. Ближайшая к лодке сторона плота была тут же облеплена. Я плыл в фуфайке и чехле от «канадки». Натыкался на кого-то, на меня натыкались, мешали друг другу. Плавать умели почти все, кроме старшего мичмана Еленика (он пошел на дно сразу, ни за кого не цепляясь, без криков о помощи), матросов Голоненко и Михалева.

Отчетливо помню мысль: «Боже, какая нелепая смерть! Неужели и мне так придется?!» Перед глазами встали мама, дети. «Что маме скажут? Где могила сына?!» И тут все внутри поднялось, волна жизни такая накатила, откуда силы взялись — вцепился рукой в леер плотика, а рядом Игорь Калинин вскарабкался, влез сам и других стал втаскивать. Там на плоту собралось человек тридцать, а то и больше. Я смотрел на них, как на счастливцев, которым дарована жизнь… Во-первых, как врач знал, что в этой воде минут через двадцать наступит холодовый шок и остановится сердце, во-вторых, силы и без того уже меня покидали. На плот мне не забраться… Рядом мой бывший пациент, обгоревший лейтенант Шостак, налегке, без одежды, залез на плот. Прошу его:

— Саша, дай руку.

Он спустил ногу, в нее я и вцепился. Кто-то крикнул:

— На плотик больше не влезать! Иначе все потонем.

И, кажется, мичман Каданцев, у него голос громкий, четко скомандовал:

— Разберитесь вокруг плотика!

Все расположились более-менее равномерно, и плотик выровнялся. Но волны накрывали нас с головой. Манякин захлебнулся прямо на плоту. Я почувствовал, что мне мешают брюки, скинул их. Потом, когда меня вытащили, то оказалось, что я в ботинках, но без трусов.

Минут 30–40 я держался за ноги Шостака. Потом мне удалось забросить на плотик и вторую руку. Вцепился намертво. Так меня и сняли.

Рыбаки приняли нас как родных. Оттирали всем, что содержало хоть толику спирта, — одеколоном, лосьонами, даже французский коньяк не пожалели.

Есть ли более жизнеутверждающее чтение, чем рассказы людей, переживших смерть? Пусть кому-нибудь вспомнятся в трудную минуту эти строки.

Фотография мичмана Юрия Анисимова, обнимающего своих троих, едва не осиротевших детей, обошла десятки газет… Его фамилия открывала список спасенных.

Мнчнан Ю. Н. Анисимов, техник гидроакустического комплекса:

— По тревоге я сразу же прибыл в первый (носовой) отсек. Там уже были капитан-лейтенант Сперанский, мичманы Григорян и Кожанов. Мы с тревогой прислушивались к командам, которые центральный пост давал в аварийные отсеки… Они неслись из динамика «лиственницы»… Больше всего боялись, что рванут аккумуляторные батареи. Дали и нам команду подготовить ВПЛ[4] к работе. Начали давать давление, а его нет… Потом пена пошла. Всплыли и сразу же заметили крен на левый борт… Все водолазное имущество в отсеке было наготове. Если бы дали команду надеть, мы бы за пять минут одели друг друга.

Потом к нам постучал Калинин и сказал: «Ребята, одевайтесь потеплее и наверх выходите!»

Я взял два мешка с «секретами», потом ящик с документами на спину надел. Когда вылезал, услышал, как командир сказал: «Растет дифферент на корму…» Вылез наверх, волной с меня ящик сбило. Ухватился за козырек мостика. А когда вторая волна схлынула, увидел плот метрах в двадцати. Отпустил козырек и поплыл прямо к нему. Володя Каданцев помог мне залезть. Там был такой прогиб, как яма, вот туда и плюхнулся. Но сильная волна смыла меня за борт. Так бы и унесло в море, но я ухватился за Калинина. Рядом из последних сил держался Сперанский. Очередная волна ударила, и он так отбросился назад, и все… Смыло его… И как Волкова смыло, я тоже видел. Умирали все молча. Никто не кричал, не прощался… Очень тяжело было смотреть, когда на твоих глазах… И ничем не можешь помочь… Сам старался двигаться, чувствовал себя плохо. Все время думал о детях, трое их у меня. Как подумаю о них, так сил прибавляется… Потом услышал: «Шлюпка! Шлюпка!» Легче стало и морально и физически. И даже потеплело как-то. Судно я не видел. Оно сзади было… Со шлюпки кинули конец, и все быстро за него ухватились. Я одного помог поднять, второго. Почти самый последний с плота и снялся… Дальше что было, не помню почти. Открою глаза, смотрю — плывем. Глаза закрываю и снова ничего не помню. Пришел в себя в каюте. Мне стакан спирта, разведенного с вареньем, дают. Я спрашиваю: «Что это?» А мне: «Пей, не спрашивай!» Потом кто-то спросил: «Щекотки боишься?» Я говорю: «Нет. У меня ноги и живот замерзли». И они давай меня растирать. Очень хорошо растирали…