Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 Страница 73

Вначале Манштейн планировал нанести удар против Курского выступа сразу после своего успеха под Харьковом в марте. Но из-за приближающейся распутицы и трудностей переговоров с Клюге, чтобы он оказал соответствующее давление с севера, этот проект был отложен. Он снова всплыл в апреле на совещании начальников штабов, которое Цейцлер созвал в штабе ОКХ в Лётцене. К этому времени Манштейн больше склонялся к «удару слева», предусматривавшему уступку всего Донецкого бассейна и проведение главного наступления силами танков в юго-восточном направлении от Харькова. Но Цейцлер решил, что атака на Курск будет менее рискованной, не потребует предварительной уступки территории и «не предъявит таких больших требований к резервам». Меморандум, в котором предлагалась атака по сходящимся направлениям силами Клюге (с 9-й армией Моделя) и Манштейна (с 4-й армией Гота), был представлен Гитлеру 11 апреля. Однако фюрер все не мог принять решения. В меморандуме Цейцлера предусматривалось, что для обеспечения успеха будет довольно 10–12 танковых дивизий с поддержкой пехоты. Гитлер думал, что этого недостаточно, и когда Цейцлер возразил, что для повторного захвата Харькова нужно было только 5 дивизий, Гитлер ответил, что там победу обеспечило применение «тигров», «один батальон которых стоит целой нормальной танковой дивизии». Гитлер твердо решил использовать в весеннем наступлении и «пантер».

Обсуждение тянулось еще несколько недель, и казалось, что фюрер действительно не может прийти к решению. А производство «пантер», находившееся в периоде начального освоения, все еще стояло на отметке 12 машин в неделю. В апреле расходящиеся круги от этого обсуждения достигли высшего военного командования нацистов. Начальник штаба ОКВ Йодль был против операции «Цитадель», считая опасным опустошать стратегический резерв, когда на Средиземном море могло развиться много новых кризисов. Цейцлер отвечал парадоксальным аргументом, что вермахт сейчас так слаб на Востоке, что ему нельзя останавливаться и «ждать удара противника», а нужно сделать что-то, чтобы вызвать ответные действия русских. Был также и неизбежный личный аспект. Варлимон пишет, что «Цейцлера не интересовали эти далекие проблемы, но то, что он как начальник штаба ОКХ исключен из них, было постоянным источником его гнева. Тем более он настаивал на проведении «своего» наступления и жаловался Гитлеру, что Йодль вторгается в сферу его ответственности».

А на деле именно штаб ОКВ все больше исключался из обсуждений и решений, касавшихся Восточного фронта. Вместо прежнего обладания статусом верховного консультативного органа он превратился теперь в нечто едва ли более важное, чем просто отдел, ведавший второстепенными операциями на театрах войны вне России. Только один человек, Гитлер, обладал полным знанием всей стратегической картины, а те, кто были его советниками по военным, экономическим и политическим вопросам, помогали ему исходя из своих ограниченных служебными рамками знаний. Одним из результатов было то, что в случае «Цитадели» большинство выступавших за нее были генералы, сражавшиеся на русском фронте, а противники этой операции (за исключением Гудериана) не имели доступа к точным цифрам, которыми жонглировали сторонники плана в качестве аргумента.

Если в споре Цейцлера с Йодлем личный аспект был скорее незаметен, то у Клюге и Гудериана он был откровенным и публичным. Оба едва разговаривали друг с другом даже в самых торжественных случаях, и в мае Клюге писал Гитлеру, прося разрешения вызвать на дуэль генерал-инспектора. Как главнокомандующий группой армий «Центр», Клюге был страстным сторонником плана «Цитадель». Его очевидный триумф над Гудерианом в декабре 1941 года был давно забыт, потому что, пока войска Клюге уже более года бесславно стояли на месте, Гудериан вышел из тени и был облачен громадными полномочиями и влиянием.

Тем временем Гитлер продолжал прощупывать мнения полевых командиров, через Шмундта и его адъютантский штаб. Выявилось одно удивительное исключение из того единодушия, которое, по словам Цейцлера, якобы сложилось. Модель, который должен был командовать 9-й армией под началом Клюге, доложил, что у него очень большие сомнения относительно перспектив операции. Воздушная разведка и дозоры показывали, русские не сомневаются в том, где и как немцы нанесут удар, и что они энергично готовятся встретить его. На это сторонники Цейцлера отвечали изменением аргумента. Если русские действительно собираются дать бой, то разве это не признание того, что выбранное место имеет огромное значение, и разве оно не притянет к себе основную часть русских танковых сил?

Тем временем уходили недели, и накопление русских сил неминуемо изменяло первоначальную концепцию «Цитадели» как короткого резкого удара, который должен расстроить советские планы наступления. Теперь эта операция превращалась в лобовое столкновение сил, от которого будет зависеть весь ход летней кампании. В начале мая Гитлер все еще не решил, давать директиву или нет, и 3 мая в Мюнхене было созвано совещание командующих армиями и группами армий для обсуждения перспектив. На этом совещании, которое длилось два дня, только Гудериан убедительно выступил против наступления в любой форме (хотя его поддержал Шпеер в своей справке о производстве вооружения). Цейцлер и Клюге с энтузиазмом были за наступление, а Манштейн, «когда бывал лицом к лицу с Гитлером, часто находился не в лучшей форме». Командующий группой армий «Юг» только мог сказать, что шансы на успех «были бы прекрасны в апреле», но что сейчас ему трудно прийти к определенному мнению. Собственно, лучшим аргументом против операции, по-видимому, было выступление самого Гитлера, который открыл обсуждение, приведя резюме к докладу Моделя и заключив словами: «Модель сделал правильные выводы… а именно: что противник рассчитывает на то, что мы начнем это наступление, и что для достижения успеха нам следует принять свежий тактический подход».

Однако Гитлер все еще не принял определенного решения и возвратился к вопросу «пантер». Изучение показало, что только около 130 этих танков действительно готовы и что на фронт доставлено менее 100 машин. Первоначальный график производства предусматривал, что к концу мая будет произведено 250 машин. Шпеер объяснил, что начальные трудности сейчас преодолены, что уровень в 250 танков теперь может быть легко превышен и что к 31 мая будет готово 324 танка. Это означало, что если «пантеры» будут применяться широко, то наступление придется отложить до июня. Была назначена ориентировочная дата – 13 июня, вокруг которой будет вестись планирование, вплоть до окончательного решения.

Эти цифры обсуждались на отдельном совещании по производству танков, которое состоялось в рейхсканцелярии через неделю после мюнхенского обсуждения 10 мая. Именно в конце этого совещания Гудериан подошел к Гитлеру и между ними произошел знаменитый обмен репликами, в котором Гитлер признался, что от одной мысли об операции «Цитадель» «его тошнит». Сильно взволнованный, Гудериан спросил Гитлера, почему же он вообще хочет вести наступление на Востоке в 1943 году. Вмешался Кейтель и сказал: «Мы должны наступать из политических соображений». На что Гудериан ответил: «Сколько человек, по-вашему, вообще знают о том, где этот Курск? Всему миру совершенно все равно, удерживаем мы Курск или нет…» На это Гитлер, признавшись в собственных опасениях, сказал, что он «пока еще никоим образом не связал себя решением».

Если бы генералы, выступавшие за операцию «Цитадель», знали правду о подготовке русских, они едва ли были бы такими энтузиастами. Первая оценка германских планов была сделана Ватутиным еще в апреле и с замечательной верностью предсказала конечную форму операции. В последующие два месяца русские продолжали укреплять фланги выступа орудиями и танками в гораздо более высоком темпе, чем находившееся напротив сосредоточение немецких войск.

Для согласования действий трех участвующих фронтов и выработки плана контрнаступления, которое должно было начаться, как только немецкий темп начнет слабеть, Ставка прислала Жукова и Василевского в Курск в конце апреля. Они рассчитали, что главный удар в наступлении придется на Воронежский фронт Ватутина, против Белгорода, и там были дислоцированы две армии – ветераны сталинградских боев 21-я и 64-я (теперь получившие обозначение 6-й и 7-й гвардейских армий) и очень сильная танковая группировка (1-я танковая армия). Основную площадь выступа, включая его северный угол, напротив Моделя, занимал Центральный фронт Рокоссовского, который непрерывно усиливался артиллерией до тех пор, пока в конце июня не стал содержать больше артиллерийских, чем стрелковых полков, с невероятно высоким показателем более чем 20 тысяч орудий, из которых 6 тысяч были 76,2-мм противотанковыми пушками, а 920 – многоствольными реактивными установками «катюша». Противотанковые и противопехотные мины устанавливались с плотностью более 4 тысяч на милю. Все оборонявшиеся части прошли усиленную подготовку к ожидавшемуся немецкому наступлению. Капитан Красной армии описывает, как его бригада «выявила пять возможных мест, где они [немцы] могут нанести удар, и в каждом из них мы знали, кто будет по бокам у нас, где будут наши огневые точки и командные пункты. Бригада располагается в тылу, но на линии фронта уже готовы наши окопы и укрытия, и уже размечены пути нашего подхода. Мы провели топографическую съемку нашего участка и оставили на местности вехи. Нам были известны глубина бродов и допустимые нагрузки на мосты. Вдвое увеличены средства связи взаимодействия с дивизией, обговорены коды и сигналы. Дневные и ночные учебные тревоги подготовили бойцов к выполнению своих задач в любых условиях…».