Николай Мельников - О Набокове и прочем. Статьи, рецензии, публикации Страница 87

И если правда, что о писателе нужно судить по уровню его вершинных достижений, а не по творческим неудачам и срывам, то отложите прогулку по «Лондонским полям» до лучших времен. Дождитесь новых переводов Эмиса либо перечитайте «Деньги» и «Стрелу времени» – те вещи, благодаря которым он останется в истории английской литературы ХХ века.

Иностранная литература. 2008. № 7. С. 280–287.

Шарж Дэвида Левина

ОТ «ШОЗИЗМА» К ШИЗЕ И САДИЗМУ

Книги Алена Роб-Грийе мало кто читает («редкая птица долетит до середины…»), зато его имя знают все (по части саморекламы он даст сто очков вперед и Пригову, и Вик. Ерофееву). Великий путаник и гениальный провокатор, он вошел в историю литературы как изобретатель и пропагандист литературного бренда с претенциозным названием «новый роман». Несъедобный литературный продукт, выращенный полвека назад в оранжерее французского поставангарда, nouveau roman сначала привлек внимание публики как казус, затем был разрекламирован набиравшими силу теоретиками-струкдуралистами и на некоторое время стал модным лакомством для снобов.

Литературная мода успела несколько раз смениться, и детище Роб-Грийе со товарищи, казалось бы, давно стало «достояньем доцентов», пищей, годной разве что для диссертантов и коллекционеров литературных курьезов. Ан нет! За год до своего восьмидесятилетия динозавр французской словесности решил напомнить о своем существовании и разродился очередной нетленкой, которая была моментально признана, заверяет рекламная аннотация на обложке, «одной из величайших книг последних десятилетий», «основополагающим текстом литературы XXI века».

Правда, ежели отнестись к творению Роб-Грийе без благоговейного восторга, с каким у нас принято воспринимать импортные изделия, придется признать: в новейшем романе «нового романиста» не слишком много нового. «Повторение» (2001)395 – это клон давних роб-гриешных опусов, прежде всего «Ластиков» (1953) и «Проекта революции в Нью-Йорке» (1972). Рецепт известен: обесцвечиваем персонажей до полной неразличимости и растворяем в сюжетно-композиционной каше, где уже перемешаны романное прошлое и настоящее, галлюцинации и «реальные события»; сдабриваем выхолощенными архетипами античной мифологии, присыпаем мелко наструганными мотивами детектива, порноромана или других образчиков массового чтива – и на сковородку. Не забудем и старый добрый trompe l’œil, и фирменный «шозизм» (дотошные квазигеометрические описания поверхностей предметов, которыми писатель может мучить читателя на протяжении многих страниц), и назойливые реминисценции из Кафки, и пресловутую «нулевую степень письма». Естественно, при этом – полный «отказ от истории, от фабулы, от психологических мотиваций и от наделенности предметов значением», как завещал вождь и учитель товарищ Барт.

Впрочем, при большом желании некое подобие фабулы из «Повторения» можно выцедить: агент французской спецслужбы Анри Робен направляется с секретной, хотя и нелепой миссией в послевоенный Берлин; его задача – наблюдать за убийством, которое запланировано в советском районе города; успешно справившись с «заданием», герой под чужим именем бежит в американский сектор Берлина; там он попадает в странный магазин игрушек, который оказывается подпольным борделем для педофилов.

Дальше – бесконечные наплывы воспоминаний и наркотических видений (главного героя? или того, под чьим именем он скрывается?), вторжения неизвестного доселе рассказчика № 2, в своих кинботовских примечаниях опровергающего отчет рассказчика № 1; беспорядочные блуждания по лабиринтам разрушенного города, серия новых убийств…

Сюжетные линии, переплетаясь и противореча друг другу, опутывают и персонажей, окончательно теряющих свою идентичность, и беднягу читателя. Изъеденное кавернами повествование, дробясь на эпизоды и мизансцены, осыпается в шизофренический бред, бессмысленный и беспощадный. Беспощадный и по отношению к читателю (который чувствует себя словно лабораторная мышь, посаженная под стеклянный колокол, откуда выкачали воздух), и по отношению к героям, особенно героиням: как и в большинстве «новых романов» Роб-Грийе, в «Повторении» ручьями льется кровь и чуть ли не в каждой главе со знанием дела живописуются садистские истязания юных красавиц – «сцены жестокого изнасилования с помощью утыканных шипами фаллосов, крики боли, исторгнутые из них каленым железом и клещами, их бьющую алым фонтаном кровь, поступательную экстракцию их нежных девичьих прелестей и, наконец, продолжительные конвульсии и судороги, пробегавшие волнами по их истерзанным телам…»

Не буду лицемерить: мне нисколько не жаль несчастных жертв старческого садизма. Персонажи, населяющие выморочный мирок «Повторения», – это блеклые фантомы, взаимозаменяемые клоны и двойники, которые, погибая в одном эпизоде, с легкостью воскресают в следующем, – все они настолько эфемерны и невыразительны, что не могут (и не должны!) вызывать ни сострадания, ни любви, ни хоть какого-либо интереса.

Не представляет особого интереса и сам роман, похожий больше на типовой «недоскреб» брежневской эпохи, чем на грандиозную Вавилонскую башню: ни тебе сюжетного драйва, ни формальной новизны, ни свежих идей… Если он и будет кое-как держаться, то только благодаря громкому имени автора, в который раз предложившего нам сыграть в скучную игру без правил и шансов на выигрыш.

Ex Libris НГ. 2005. 18 августа. С. 4.

Шарж Дэвида Левина

ЗЛОДЕЯНИЯ ДЖОНА АПДАЙКА

В англоязычном литературном мире Джон Апдайк стойко ассоциируется с «мейнстримом» «серьезной» американской литературы и считается если не классиком, как Фолкнер или Хемингуэй, то, по крайней мере, наивернейшим претендентом на этот почетный титул. Для многих американских критиков Апдайк – это не только автор, олицетворяющий собой «чисто американский реализм», но и «единственная фигура, сочетающая мудрость, интеллект и утонченность <…> со способностью хотя бы изредка прорываться в список бестселлеров, <…> наиболее достойный среди писателей США кандидат на очередную Нобелевскую премию по литературе»396.

Нобелевскую премию Апдайк, будем надеяться, рано или поздно получит – как уже получил все мыслимые и немыслимые литературные награды США (включая Пулитцеровскую премию и Премию национального общества литературных критиков), пожалованные ему за роман «Кролик разбогател» (1981). Однако ни громкое литературное имя, ни колокольные статьи авторитетных критиков – ничто и никто не в состоянии поколебать непреложную истину: нельзя без ущерба для эстетического качества своих произведений до бесконечности эксплуатировать некогда плодородную, а теперь уже порядком истощенную почву социально-бытового романа, не внося туда ничего существенно нового – как в плане формально-композиционном, так и идейно-философском, – не пытаясь расширить собственный художественный и духовный горизонт, по-своему переосмыслить сложившиеся литературные формы, найти нетривиальный подход к жизненному материалу.

Именно на эти размышления наводит одиннадцатый по счету роман Джона Апдайка «Иствикские ведьмы» (1984)397 – его перевод сравнительно недавно вышел в издательстве «Вагриус». (Выпустив «не первой свежести» апдайковский роман, издательство, видимо, рассчитывало, что на книжном рынке он повторит успех, которого в конце восьмидесятых на видеорынке добилась его вольная экранизация Джорджа Миллера с участием Джека Николсона, Шер, Мишель Пфайффер и Сьюзен Сарандон.)

Справедливости ради отметим: в этом произведении писатель, по всей видимости, честно пытался выбраться из накатанной до мертвенного лоска колеи пейзажно-постельно-кухонного реализма, сдобрив пресное бытописание американской провинции специями инфернальной фантастики и уксусом сатиры. К сожалению, выйти за пределы давно облюбованной литературной делянки и кардинально обновить свой художественный арсенал, дав тем самым импульс к развитию далеко не изжившей себя традиции, у Апдайка не получилось.

Правда, на первый взгляд «Иствикские ведьмы» существенно отличаются от предыдущих апдайковских романов – хотя бы тем, что в качестве центральных персонажей здесь выступают представительницы прекрасной половины человечества – три «зрелые, разведенные, лишенные иллюзий женщины», глазами которых показано унылое, хотя и внешне благополучное существование провинциального городка Иствик в эпоху сексуальной революции, вьетнамской войны и рок-н-рольного бума. Пытаясь воплотить женскую точку зрения на мир, автор с дотошной обстоятельностью исследует сознание (порой неотличимое от подсознания) своих героинь, почти полностью растворяясь в нем, «изнутри» показывая его связь с природной стихией и иррациональным началом жизни. При этом в центре авторского внимания оказывается и феминистская идеология, которую исповедуют его протагонистки, твердо убежденные в том, что «мужики – абсолютное дерьмо», а брак – один из главных инструментов подавления женской свободы и индивидуальности.