Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени Страница 9

Установление короной монополии на свои прерогативы сопровождалось внедрением в умы подданных теории божественного права королей. Божественное право предполагало существование божественного знания. «Таинство монархии», бывшее основой французской системы управления, означало, что решения короля в делах высокой политики безошибочны.1 Эдикт 1641 года запрещал парламентам вмешиваться в государственные дела, пока их не пригласят высказать свое мнение. Заседания с личным участием короля должны были становиться форумом для рассмотрения спорных случаев, а выражать протест судьям разрешалось после регистрации закона, а не до нее. Гранды были окончательно лишены возможности попасть в королевские советы. Их попытки отомстить Ришелье и убрать его с дороги давали последнему повод в очередной раз указать королю на недостойное поведение грандов. Сам же кардинал ускользал от козней придворных группировок подобно Гудини.

Ришелье не обошел вниманием и другие проявления оппозиции. Он решительно искоренял характерное для феодального периода мнение, будто верность короне зависела от того, насколько подданные были довольны ее политикой. Это не отменяло контрактных обязательств короны, но теперь подданные не могли ничего сделать в случае, если она их не выполняла. Они обязаны были подчиняться при любых обстоятельствах. Повиновение приказам правительства мы воспринимаем как данность, в то время как

1 МоиБшегН. 1979. Р. 656.

француз XVII столетия так не считал. Гранды, особенно те, кто обладал международными связями, любили напоминать своим монархам о том, что их обязательства взаимны, периодически меняя господина. Бегство оскорбленного Конде в Испанию во время Фронды — самый яркий пример. Многие дворяне не понимали, почему именно за королем должно оставаться последнее слово в конфликте с подданными. Известные с XIV века фрагменты римского права одновременно напоминали об идее верховной власти, принадлежавшей народу, а также о том, что корона требовала от подданных абсолютного и безусловного повиновения. Ришелье был первым, кто довел это требование до логического конца, и его методы были ужасны.

Оружием кардинала стал закон об измене, или об оскорблении величества (lèse‑majesté). Ранее этот закон сурово карал грандов только в Англии, где его жертвами пали, например, Говарды. Конде, который встал во главе испанской армии против своего монарха во время Фронды, был прощен и восстановлен в правах.1 Измена, за которую был обезглавлен Мон–моранси в 1632 году, была похожа на дело об измене Бурбона в 1523 году: оба считали, что были осуждены несправедливо. Но Бурбону удалось использовать старые представления о чести и обязательствах, подорвать репутацию Франциска I на международной арене и выжить. Больше такого не случалось. Под действие закона попадали даже неосторожно сказанные слова и случаи нарушения субординации: так, Ришелье обезглавил министра Марийяка и пропагандиста де Морга исключительно за критику действий кардинала. Оправданием ему служил государственный интерес (raison d'état). Эта давно возникшая идея гласила, что государственная необходимость принуждает правительство иногда использовать средства, которые могут вызвать негодование у щепетильных людей. Облик самого кардинала, холодного как лед, его пристрастные суды над «врагами государства», ночные экзекуции в chambre de l'arsenal (арсенале), специальные комиссия по преступлениям lèse‑majesté и выносимые без суда приговоры, взятые вместе, делали его режим одним из самых зловещих во французской ис–тории,2 хотя при создании образа злодея в кино и на сцене были допущены некоторые преувеличения. Людовик XIV, конечно, обходился и без таких театральных приемов при отправлении правосудия. Режим Ришелье следует рассматривать не как истинное лицо абсолютной монархии, а, скорее, как деспотическую интерлюдию в легитимном режиме Бурбонов. Его деспотические методы обозначили внушавшую благоговейный трепет сферу королевской власти тем единственным образом, который только и может быть эффективным в трудные времена, то есть посредством страха. Мето-

1 K a m e n H. 1 9 8 4. European Society 1500-1700. Hutchinson. P. 1 1 6 .

2 Elliott J. H. 1984. Richelieu and Olivares. Cambridge University Press. P. 135.

ды кардинала определялись временем. Конечная цель — обожествление королевской власти — была неизменной.

Армия и интенданты — так называемые орудия абсолютизма — не были изобретениями Ришелье, хотя наше утверждение ставит под сомнение привычную легенду. Гораздо важнее для будущего было то беспрецедентное доверие, которое он оказывал своим клиентам и креатурам, контролировавшим страну. Все, кто находился в фаворе у короля, обретали сторонников, но клиентела Ришелье была огромной, и поэтому его власть распространялась далеко за пределы двора. Берген продемонстрировал, как Ришелье собирал посты губернаторов городов и провинций для себя и своего семейства. Сен–Симон назвал кардинала «лучшим родственником на свете». Кроме того, он прибирал к рукам все доступные земли со всей ненасытностью собственника. Политические и территориальные связи в Бретани, Анжу, Пуату, Онис и Сентонже обеспечивали Ришелье личную власть над всей западной Францией и расширяли круг его клиентов.1 Особые отношения с монархом позволяли ему эксплуатировать и связи клиентелы короля.

Ришелье построил свою собственную министерскую клиентелу. Главный министр являлся клиентом короля и предоставлял в его распоряжение своих людей, однако фракция, через которую он управлял, подчинялась не королю, а ему самому. Минуя ненадежных губернаторов провинций, он распределял милости непосредственно среди местной знати и корпораций. Тот, кто занимал вакантную должность в администрации, был благодарен Ришелье и считал себя обязанным, становясь объектом зависти обойденных членов фракции. Кардинал полностью полагался на членов своего семейства и был непревзойденным непотистом. В его клиентелу входили все государственные секретари, которым он обеспечил высокое жалованье и выгодные браки. Победа, одержанная надМарийяком и герцогом Орлеанским в День дураков (1630), позволила ему вместо их клиентов при дворе и на постах губернаторов провинций поставить своих собственных. Он преодолел оппозицию в Бретани, поставив своих приверженцев на ключевые позиции в этом регионе, и завлек влиятельных бретонцев в свои сети. Он сместил неугодного ему губернатора Прованса, могущественного герцога де Гиза. Ришелье заметил его враждебность, и однажды де Гиз оказался со всех сторон окружен людьми кардинала: среди них были лейтенант провинции, влиятельные судьи местного парламента, архиепископ Экса, городской голова Марселя и генерал королевских галер. Когда Ришелье ввел в его окружение еще восемь своих креатур в качестве интендантов провинции, флота и армии, де Гиз сдался. В результате политики, проводимой Ри-

1 Bergin J. 1985. Cardinal Richelieu: Power and the Pursuit of Wealth. Yale University. P. 80-94, 119-157.

шелье, сформировалась система управления посредством личных связей, основанная на преданности и благодарности патрону, а не на подчинении начальнику. Главным проводником правительственной политики были, говоря современным языком, щупальца мафии, достигавшие самых отдаленных уголков страны.1 Ришелье был «крестным отцом», а правящая элита представляла собой одну большую, дружную семью, в прямом и в переносном смысле.

Силу монархии олицетворяла армия, которая с XV века считалась королевской. Но это название было более чем условным, поскольку воинскими формированиями командовали представители высшего дворянства, набиравшие и экипировавшие полки в качестве независимых предпринимателей, а не слуг короля. В 1630–х годах война с Испанией потребовала в короткие сроки увеличить армию до 80000 человек, и традиционные механизмы управления ею внезапно оказались непригодными. И все же Ришелье не предоставил командирам той свободы, которой они пользовались в армиях других правительств. Они не могли продавать или передавать свои полки без разрешения, им не выплачивалась компенсация при расформировании. Поэтому офицеры постоянно терпели финансовые убытки и не считали себя обязанными оставаться на своих постах. Нехватка офицеров во французской армии была более острой, чем в других.2

Число злоупотреблений значительно уменьшилось после введения должностей интендантов, выполнявших роль инспекторов. Они не имели связей на местах и были, как надеялось правительство, более честными, чем провинциальные чиновники. Правительство и ранее направляло своих представителей в регионы, однако с 1630 года это стало практиковаться гораздо чаще, и к 1640–м годам в каждой провинции находился по крайней мере один интендант. Они занимались сбором экстраординарных военных налогов и проверкой войсковых командиров, чья власть при отсутствии контроля могла представлять большую угрозу. В «Политическом завещании» Ришелье (если он действительно является его автором) пишет, что интенданты занимались исправлением недостатков существующей системы, а не созданием новой. Хотя должность интендантов стала постоянной, ее введение отвечало требованиям времени.3