Дмитрий Журавлев - Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева Страница 9

Крестьяне жили только сельским хозяйством. Жили бедно. Своего хлеба многим не хватало. Кустарных промыслов, промышленных предприятий нет. Торговли – лавок, базаров – тоже нет. Всё в близком городе. Впрочем, в наше время была, я уже упоминал, одна небольшая лавчонка Чумихиных (это прозвище) – черствые баранки, ситный из города, сахар, чай, селедки, деготь, соль, керосин (крестьяне его называли гас – «купить гаску»)… Но близость города убивала торговлю, да, вероятно, и ремесло, и промыслы: предпочитали за покупками ездить в город – большой выбор, оживленные, многолюдные базары, веселые ярмонки. Поездка в город для крестьян – праздник. Иные заходили в трактир пить чай – дома был не у всех. Иные и водку. Покупали и брали домой как гостинцы ситный, баранки, селедки, летом – арбузы.

Отхожие промыслы – только один вид широко был принят: уходили на разработки торфа в Московскую, Владимирскую губернии. Подрабатывали поденщиной в Скопине. Уходили молодые люди на заработки и в Москву. Возвращаясь домой на побывку, «радовались»: носили пестрые помочи поверх рубашки, рассказывали, как они по-городски едят на тарелке с ножом и вилкой и, по словам бабушки, довирались до того, что будто бы они и кашу в Москве едят вилкой – явная нелепость, с точки зрения бабушки…

Одевались в Журавинке по-крестьянски. У баб панёвы – наряд яркий и живописный… Много кумачу, кумачовые рубашки у ребят, мужиков как праздничные. Овчинные желтые полушубки… Лапти, но встречались сапоги и полусапоги.

Папа – Иван Дмитриевич Журавлев – родился в Журавинке 16 августа 1874 г. <…>

В 1879 г. в семье семь детей, восьмая – Елизавета уже жила в Павельце в семье мужа. И вот скарлатина за шесть дней унесла четверых: Колю, Саню, Любу и Машу. Ваня тяжело болел, душил нарыв, думали – конец. Но нарыв прорвался и мальчик выжил. Из семи остались трое: Оля, Анюта, Ваня. Все они дожили до старости. С Колей Ваня был дружен; мальчик старше его на три года, уже начал учиться в школе в Павельце. В Журавинке школы тогда не было.

Пусто стало в доме. Я спрашивал бабушку, как она переживала смерть детей. Ее ответ:

– Тяжело было… Но в душе благодарила Бога: что бы с ними делать, всех не вырастить.

Да! Нищета… Как было и пропитать, а вероятно, сказала – воспитать, довести до дела! А дети ее умерли – один шести недель, семь младенцев старше года, два отрока – Коля 8 лет и последняя Катя 14 лет. (Младенец – до 6 лет, отрок, отроковица – от 6 до 16.)

Одна беда не ходит. В 1880 закрыли должность дьякона в Журавинке. Д.Ф. перевели в г. Раненбург. Там он пробыл несколько менее года. Сидели на церковной земле. Жили хозяйством. Доходы по службе – лишь слабая помощь. Переезд семьи в другое место связан с разорением насиженного гнезда, с развалом хозяйства. Ждала полная нищета. Весь год хлопотали о возвращении. Бабушка упрашивала журавинского священника о. Ивана Вышатина помочь согласиться на открытие вновь дьяконской должности, кланяясь ему в ноги: таков был обычай в той среде. В какой-то степени это зависело от священника, и Вышатин помогал. Вернули. Мудрое царское правительство упразднило должности дьяконов в селах в качестве меры борьбы с вопиющим нищенством сельского духовенства. Правдивый рассказ о положении сельского духовенства – у Салтыкова-Щедрина в «Мелочах жизни» (1886–1887) – «Сельский священник».

На всю жизнь осталось впечатление от постройки церкви. Мальчика поразила непомерная, по его представлениям, тяжесть работы: груз кирпичей на спине поднимали рабочие на высоту, казавшуюся столь большой. Когда это было? Журавинскую церковь строили по образцу Николы в Скопине, упрощая архитектуру, уменьшая размеры; а Николу построил банкир Рыков; крах его банка в 1882 г. (см. Чехов А.П. Собр. соч.: в 20 тт. Т. 3)[44]. Думаю – конец 70-х – начало 80-х годов[45]. Освящение одного из приделов было уже в нашем детстве. <…>

Большое событие – поездки в Скопин. Родители ездили на базар и иногда, похоже, не часто, брали с собой мальчика. Пока они ходили по своим делам, мальчик оставался у лошади. Купили ему воздушный шарик. Торжество! Но подошел кто-то и попросил дать подержать. Взял шарик и выпустил. С тоской смотрел, как улетал. Не мог забыть до глубокой старости. Игрушек не покупали. <…>

Всё это рассказывал папа не один раз. О болезнях – скарлатине, горячке, в другое время сильно сократившей семью, вспоминали и тетя, и бабушка.

Основа воспитания в журавинской семье – послушание и почитание старших. Родителям говорили «вы». Когда куда-либо шли с детьми – родители впереди, дети обязательно позади. Бабушке казалось нелепым, что в городе детей всегда пускают впереди, старшие за ними, сзади. Казалось непочтительным. Кстати, парадный костюм мальчика – рубашка, подпоясанная по груди – подмышками… Называли папаша и мамаша…

Постоянными товарищами по играм, по-видимому, были дети соседа-дьячка. Впрочем, в то время дьячки уже назывались псаломщиками, по-современному. Дети соседа псаломщика Михалыча – Михаила Михайловича Камнева. Он умер приблизительно в 1891 г. Затем псаломщиками были его сыновья Павел, Алексей. На их месте и усадьбе Иван Николаевич Егин приблизительно с 1908 г.[46]

Тетя требовала от нас, чтобы мы ничего про домашние дела не рассказывали посторонним, и в пример приводила папу, когда он был малышом:

– Бывало, спросят его: «Чем вас мать кормила?». А он отвечает: «Ня знааю», – «Что же ты – дурачок, что ли, не знаешь?»

Я очень понимаю вопрос: куча детей и нищета; чем накормить – руки опускались. И хотелось узнать, как выходила из положения умная и хозяйственная соседка… Знаменитое «Не знаю» сохранилось на всю жизнь. Уклоняясь от вопросов, не желая разговаривать, говорил: «Не знаю».

16 августа 1833 г. Ване исполнилось 9 лет. А на другой день его отвезли в город – 17-го августа приемный экзамен в приготовительный класс Духовного училища. <…>

Скопинские хозяйки промышляли, как в Скопине и теперь, содержанием у себя учеников как квартирантов-нахлебников. Расплачивались в основном продуктами своего домашнего хозяйства и, конечно, деньгами. Папа жил на квартире на Мяснорядской улице (ныне Лермонтовская) близ дома Суханова. Проверяя, по квартирам ходило разное начальство, надзиратели. <…>

Приезды родителей были праздниками. Привозились знаменитые деревенские пышки, пресные, из ржаной сеяной муки, привозились как запас провизии в распоряжение сынка. Всю жизнь любил папа эти пышки, любил и я. Но с 20-х годов их мы и не видали. <…>

Одним из деятелей, главным по организации училища, был соборный протоиерей Илья Россов[47]. Его дом, около училища[48], стоит до сих пор. Он – дед Виктора Россова, священника Вознесенской церкви в наше время. Новое, современное, здание было заложено летом 1886 г. – папа учился во втором классе. Освящение нового здания – около 1894 г. Сушицкий[49] пишет – священник Стахий Полянский «положил немало трудов для постройки нового здания местного училища и устройства при нем общежития» (стр. 15). Папа учился в старом здании. Оно и теперь стоит рядом с новым. Не знаю, перестроено ли оно после вступления в строй нового. Часть здания – помнится, три окна нижнего этажа с юга – явно более древнего происхождения. В мое время здесь был курятник смотрителя, а в папино – приготовительный класс[50]. Здесь же учился и дедушка Дмитрий Федорыч.

Духовное училище в Скопине

Вплоть до закрытия в 1918 г. начальник училища назывался смотритель… При папе смотрителем был Пальмин. До него – протоиерей Иван Антизитров (29 авг. 1812 – 6 окт. 1880). Его могила с памятником на скопинском кладбище близ церкви, к востоку, – цела, сбит лишь крест, очевидно в порядке «культурной» революции.

По праздникам учеников к богослужению водили в Собор[51]. Когда учился папа, соборным протоиереем был Андрей Глебов. За ним Стахий Полянский (умер 20 апреля 1911 г.), наш сосед по скопинскому саду и дому. За Стахием – Семен Михайлович Яблонев – вплоть до начала 20-х годов. Последний в соборе. Человек недостойный.

Могила о. И. Антизитрова, 2015 г.

В Духовном училище папа пробыл шесть лет.

Записная книжка в 1/18 долю листа в самодельном переплете. На первой странице – «Журавлев Иван». Почерк уже сложившийся. В ней переписаны очень мелко записки об уженье рыбы – Аксакова. Любил ловить рыбку удочкой еще с детских лет. На нашей памяти при поездках в Журавинку купался в Вёрде и ловил раков. Рассказывал – засунешь пальцы в нору, он схватит клешней, и тащи! Я поражался: как же? палец отрежет! Любил ловить их, пока жил с родителями. В 30-е годы, когда жил в Москве, продолжил записи в этой книжке, карандашом переписал подмосковные места рыбной ловли. <…> Когда-то она переходила в распоряжение Сережи. Он тоже оставил свои следы.