Нина Храброва - Мой Артек Страница 9

Во время эвакуации поезда подолгу стояли, теплоходы плыли медленно, ребята собирались в одном купе или на палубе, разговоры их были невеселыми. Володя подходил к литовцам и начинал рифмовать: «Гружите — не грустите!», «Растекайте — не страдайте!», «Эрсловайте — не уставайте!». Тяжелое настроение разбивалось, Володя садился с ребятами, и они сразу веселели.

Я часто думаю о том, что до сих пор всем моим «ребятам» — теперь уж дедушкам и бабушкам — свойственно неизменяющее им чувство юмора, спасительное во всех ситуациях и особенно в трудную минуту. Чувство юмора, как известно, — «от Бога». А у всех нас — также и от Володи. Во всяком случае, именно благодаря ему мы научились, ценить юмор и понимать необидность доброй шутки.

Незаметно ребята менялись под влиянием вожатых, у которых они научились многому. Был у нас начальником лагеря Гурий Григорьевич ястребов — личность обаятельная, тоже человек с юмором и с весёлой и требовательной любовью к детям. Были друзья — литовцы и белорусы, русские, молдаване, евреи, поляки — каждый со своими способностями и умениями. Любили попеть и потанцевать. Многие прекрасно читали стихи и по памяти рассказывали прочитанные до войны книги — пока мы не добрались до Алтая, до прекрасной Белокурихинской библиотеки, пока у всех не начался «книжный запой»… Всё вместе было большим мыслящим, чувствующим, по-доброму направляемым коллективом. Всё вместе формировало в ребятах индивидуальность. И если эстонским ребятам вначале трудно было читать по-русски, перед глазами у них были белорусские девочки Ира Мицкевич и Рива Черноморец, молдаванка Женя Чебанова и украинцы Алёша Диброва и Лена Гончарова, которых от книги можно было оторвать только апокалипсическими угрозами. Лайке Теэсалу, Этель Силларанд, Виктор Пальм и Виктор Кесккюла раньше других научились быстро читать по-русски. В их жизни чтение сыграло большую роль — ту самую, привычную, скрытую, не всегда ценимую нами, ту, что постоянно формирует наше мировоззрение и без которой мы были бы другими…

Возвращаясь к личности Зиновия Петровича Соловьева и к его роли в жизни Артека, хочется сказать — не только Артеку, но и всем пионерским работникам Советского Союза, всем пионерским работникам всех пионерских лагерей планеты следовало бы побольше знать, почаще вспоминать о Соловьеве. Конечно, содержание, цель и смысл пионерской работы продумывались такими педагогами, как Надежда Константиновна Крупская, сестры Владимира Ильича Ленина; пионерскую работу организовывал Наркомпос; пионерскими делами был занят ЦК РКП(б). И, конечно, все, что рождалось в теориях и раздумьях, с большим энтузиазмом воплощал в жизнь комсомол. Участие комсомола в пионерских делах было логично, естественно и разумно. Всего три-четыре года, отделявших комсомол от пионерии, были связующим звеном по возрасту, темпераменту, живому и веселому интересу к жизни, по разным придумкам и проделкам. Но эти три-четыре года были уже и годами первых приобретений серьезного жизненного опыта. Одна моя приятельница, пионерка двадцатых годов, вспоминает, что когда она пришла в пионерский отряд в Ленинграде, в памятном ей Губземотделе, и вошла в звено, занимавшееся радиоделом, ее пленили лозунги, украшавшие скромное, отведенное для пионеров полуподвальное помещение: «Радист! Не путай антенну с Антантой, а Гоголя — с Гегелем!». Это уже были «комсомольские штучки», и такие славные штучки запоминаются людям на всю жизнь, они на долгие годы определяют любовь к слову, к шутке и, в общем, оптимистическое отношение к жизни. О шефстве комсомола над пионерами очень хорошо и просто сказал впоследствии Анри Барбюс, вспоминая, кстати, Артек и своего друга Зиновия Петровича Соловьева: «…Под руководством моего друга я изучал каждую часть механизм этого лагеря, который сам представляет собой целое королевство — королевство без короля и без подданных, где в особенности было очень много маленьких братцев вокруг нескольких больших братьев».

Вот уже больше шести десятков лет «большие братья» по мере сил и умения воспитывают «маленьких братцев», воспитатели и воспитуемые объединены молодостью и общими интересами. И все эти годы комитеты комсомола — если они, конечно, не дремлющие, не равнодушные, а живые организации — направляют вожатыми своих самых остроумных, самых интересных комсомольцев. Мнё пришлось побывать в одной из крупнейших организаций страны у комсомольцев «Уралмаша». С группой молодежи из заводского туристского клуба я ездила в красивое место, в предгорье Уральского хребта — к Талькову камню. Всю дорогу в автобусе разговаривала с долговязым белобрысым Володей — вожатым одном из заводских пионерлагерей. Вот Володины наблюдения:

— Это разве маршрут? Мои пионеры по таким ходят запросто…

— … Уровень мышления у этого верзилы Алика ниже, чем у моих пятиклассников…

— … Я не верю в то, что инструктор по физкультуре хороший человек, он моим детям сразу не понравился, а детям надо верить — у них на людей правильное чутье…

— … Нынче я в институт не стал поступать — еще не решил, в какой. Обычно я каждое лето работаю вожатым. Сначала по поручению комитета комсомола, потом уж самому захотелось. Нынче в лагере попался мне отряд пятиклассников. Самый интересный возраст — десять-одиннадцать лет: они еще дети, еще не возомнили себя взрослыми всезнайками, как бывает в старших отрядах. Они ко мне привязались, а я неожиданно для себя — к ним. Скучаю сейчас без них. Они меня увидят — прямо кидаются навстречу. Ну, и решил я: будущей осенью пойду в пединститут…

Простые мысли. Вероятно, кому-то покажутся примитивными. Но, значит, этот «кто-то» никогда не был пионервожатым, не любит детей и никогда не поймет радости открытия милого, талантливого и справедливого мира детских душ.

Почти шестьдесят лет миллионы пионеров едут в лагеря, и часто, сами того не зная, живут по режиму, который когда-то установил для оздоровительных лагерей Зиновий Петрович Соловьев. Может быть, с годами кое-что устарело в этом режиме, в частности — обилие еды. А может быть, от свежего воздуха и активного движения ребята в пионерлагерях всегда будут испытывать перед завтраком, обедом и ужином здоровое и естественное желание побольше поесть, и как раз надо, чтобы еды было много, чтобы она была обязательно вкусной и красиво поданной. Соловьев в 1925 году, когда и хлеба-то не хватало, добивался и добился в конце концов хорошей посуды и крахмальных салфеток к столу. Теперь на столах в Артеке — бумажные салфетки и стандартные тарелки… Безусловно — так рациональней. Но как бы то ни было, а на краях этих тарелок можно ведь красивыми буквами написать название лагеря, как это было у нас в Артеке: Было и запомнилось.

Больше полувека пионерские лагеря живут по «Наказу», продуманному и составленному Зиновием Петровичем для Артека: встав, сделать гимнастику; тщательнейшим образом заправить койку; умыться хорошенько и растереться жестким полотенцем; съедать все и хорошенько пережевывать еду; и, так как дети не умеют и не могут помнить об отдыхе, помнить о нем должны их вожатые и воспитатели: после обеда дети должны обязательно поспать — это укрепляет нервы…

Самые простые, совершенно легко выполнимые советы, а сколько в них разумного и спасительного для здоровья! Жаль, что мы поздновато о них вспоминаем и запоздало спохватываемся.

В нынешнем Артеке, в том домике, где когда-то жила пресловутая «миледи», а в середине двадцатых годов в скромнейшей обстановке во время отпуска жил заместитель наркома здравоохранения 3. П. Соловьев, теперь открыт музей. Там стоит несколько вещей, которыми пользовался Зиновий Петрович: письменный стол, шезлонг, койка, полка для книг. Когда его спрашивали, почему же он не живет в санатории, где от царского режима осталась прекрасная обстановка, он попросту отмахивался, говорил — некогда. Теперь я думаю, что он не объяснял причин потому, что не хотел открывать той нежности, что возникла у него к открытому им же самим Артеку. Он настолько не хотел отрываться от него, что жил вместе с ребятами по режиму, им самим установленному для детей: встав, умывался холодноватой поутру морской водой и растирался жестким полотенцем; старательно пережевывал артековскую не весьма разнообразную еду; если мог, дремал после обеда; ложился спать сразу после горна, который тогда, как и теперь, пел серебряно, почти произнося милые слова: «Спа-ать, спать по пала-атом! Спать, спать всем ребятам!», и было это в девять часов вечера, когда внезапно падала на море и горы и на Артек черно-бархатная теплая южная ночь… Наверное, он лежал на своей походной, армейского образца койке, слушал, как затихают первые артековские пионеры в брезентовых, тоже армейского образца, палатках и в небольшое сдвоенное окошко видел черное, в алмазах небо — совсём чеховское, обещанное мечтателями и сбывшееся для Соловьева (несмотря ни на что, сбывшееся, потому что сбылась революция) — счастливое небо в алмазах…