Корнелиус Райан - Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев Страница 9

Не было ни одной отрасли, ни одного вида трудовой деятельности, в которой не были бы заняты иностранные рабочие. Многие высокопоставленные нацисты получали русских девушек в качестве домашней прислуги. Военные архитекторы укомплектовывали свои штаты молодыми иностранными чертежниками. В тяжелой промышленности трудились электрики, сталевары, механики и неквалифицированные рабочие. Газовые, водопроводные, транспортные компании и муниципальные предприятия «нанимали» тысячи работников, чей труд не надо было оплачивать. Даже армейскому штабу на Бендлерштрассе были выделены иностранные рабочие. Француз Раймон Легатьер имел там постояную работу: по мере того как от разрывов бомб в окнах лопались стекла, он заменял их.

Недостаток рабочей силы в Берлине достиг такого критического уровня, что нацисты, открыто пренебрегая Женевской конвенцией, использовали иностранных рабочих и военнопленных на военных заводах. Поскольку Россия Женевскую конвенцию не подписала, пленных красноармейцев использовали в любых целях. С каждым днем ситуация ухудшалась, и пленных стали привлекать к строительству бомбоубежищ, восстановлению разбомбленных военных объектов и даже к ручной загрузке углем промышленных электростанций. Различия между иностранными рабочими и военнопленными стали ничтожными, только иностранные рабочие пользовались большей свободой, но даже это зависело от района и типа работы. Иностранные рабочие жили в «городках» из деревянных бараков, расположенных рядом с фабриками или на их территории; они питались в общей столовой и носили опознавательные знаки. Некоторые концерны закрывали глаза на инструкции и разрешали своим иностранным рабочим жить не на предписанной территории, а в Берлине. Многие могли свободно передвигаться по городу, ходить в кино или другие увеселительные заведения, при условии строгого соблюдения комендантского часа[3].

Некоторые охранники ослабляли бдительность. Многие иностранные рабочие, иногда даже военнопленные, обнаружили, что могут время от времени уклоняться от работы. Один охранник, сопровождавший двадцать пять французов, которые каждый день ездили на работу в город на метро, теперь даже не утруждал себя пересчетом подопечных, сходивших с поезда. Ему было наплевать, сколько их «потерялось» во время переезда, лишь бы к шести вечера все они собрались на станции «Потсдамер-Плац», чтобы вернуться в лагерь.

Не всем иностранным рабочим так везло. Тысячи практически не имели никакой свободы. Главным образом, это касалось рабочих муниципальных и государственных заводов. Французы, работавшие в газовой муниципальной компании в Мариенфельде в Южном Берлине, имели гораздо меньше прав и хуже питались, чем работники частных компаний. И все же они жили гораздо лучше русских. Француз Андре Бордо записал в своем дневнике, что начальник охраны Феслер «никогда никого не посылает в концентрационный лагерь», а по воскресеньям в дополнение к пайку «позволяет нам уходить в поле, чтобы найти пару картофелин». Бордо радовался, что родился не на востоке. Как он отмечал в дневнике, «русский блок ужасно перенаселен, там вместе живут мужчины, женщины и дети… а то, чем они питаются, по большей части несъедобно». Правда, на некоторых частных предприятиях с русскими рабочими обращались так же хорошо, как с западными.

Западные рабочие по всему Берлину с любопытством замечали, как с каждым днем меняются русские. На химическом заводе Шеринга в Шарлоттенбурге русские, которые, казалось бы, должны ликовать, становились все более подавленными. Особенно возможность захвата города соотечественниками тревожила украинских и белорусских женщин.

Два-три года назад эти женщины приехали в Германию в простенькой крестьянской одежде. Постепенно их одежда и манеры становились все более изысканными. Многие впервые начали пользоваться косметикой. Заметно изменились прически. Русские девушки подражали окружающим их француженкам и немкам. Все отметили, что почти в один день русские девушки вновь надели свои крестьянские платья. Многим казалось, что русские предчувствуют репрессивные меры со стороны Красной армии, хотя и были вывезены из России против своей воли. Эти женщины явно ожидали наказания за то, что стали выглядеть по-западному.

Моральное состояние западных рабочих было высоким по всему Берлину. На заводе Алкетта в Рухлебене 2500 французов, бельгийцев, поляков и голландцев производили танки, и все они, за исключением немецких охранников, строили планы на будущее. Особенно ликовали французские рабочие. Вечерами они собирались за ужином и говорили, говорили о той минуте, когда ступят на землю Франции, пели песни. Самыми любимыми были «Ma Pomme» и «Prospere» Мориса Шевалье.

Жан Бутэн, двадцатилетний механик из Парижа, был особенно весел; он знал, что сыграл кое-какую роль в падении Германии. Бутэн и несколько голландских рабочих уже несколько лет занимались саботажем: портили детали танков. Немецкий бригадир неоднократно угрожал отправить саботажников в концентрационные лагеря, но так и не выполнил свою угрозу, на что имелась веская причина: на заводе остро не хватало рабочих рук, и он всецело зависел от иностранных рабочих. Жан считал сложившуюся ситуацию чертовски забавной. На обработку каждого шарикоподшипника отводилось пятьдесят четыре минуты. Жан почти всегда сдавал законченную деталь не раньше чем через двадцать четыре часа и с дефектами. У подневольных рабочих Алкетта было одно нехитрое правило: каждая бракованная деталь, которую удается поставить тайком от бригадира, приближает победу над Германией и падение Берлина. До сих пор ни один из них не попался.

Глава 6

Несмотря на постоянные бомбежки, несмотря на «призрак» Красной армии на Одере, несмотря на все более съеживавшуюся территорию Германии, на которую с запада и востока надвигались союзники, неизбежно находились и такие, кто упрямо не желал даже думать о возможности катастрофы. Это были фанатичные нацисты. Большинство из них, казалось, воспринимали трудности и лишения как своего рода чистилище, как проверку и закалку их преданности нацизму и его целям. Они были убеждены в том, что, если продемонстрируют свою лояльность, все устроится: не только Берлин никогда не падет, но и победа Третьего рейха станет реальностью.

Нацисты занимали особое место в жизни города. Берлинцы так полностью и не приняли Гитлера и его фанатизм. Их мировоззрение всегда было и более сложным, и более интернациональным. Фактически, едкий юмор берлинцев, их политический цинизм и почти абсолютное отсутствие энтузиазма по отношению к фюреру и его «новому порядку» давно досаждали нацистской партии. Когда в Берлине проводились факельные шествия или другие нацистские демонстрации, призванные потрясти мир, из Мюнхена приходилось привозить тысячи штурмовиков для подкрепления толп марширующих. «В кинохронике они смотрятся лучше нас, – острили берлинцы, – и ноги у них гораздо больше!»

Как ни старался Гитлер, он так и не смог завоевать сердца берлинцев. Задолго до того, как город был разрушен бомбами союзников, разочарованный и разгневанный Гитлер планировал перестроить Берлин в соответствии с нацистскими вкусами. Он даже собирался дать ему новое имя – Германиа, ибо никогда не забывал, что на всех свободных выборах тридцатых годов берлинцы его отвергали. В решающем 1932 году, когда Гитлер не сомневался, что победит Гинденбурга, Берлин подал за него меньше всего голосов – только 23 процента. Теперь фанатики решили превратить Берлин, наименее нацистский город Германии, в последнюю FESTUNG (крепость) нацизма. Хотя нацисты составляли меньшинство, власть все еще была в их руках.

Тысячам берлинских фанатиков не исполнилось и двадцати лет. Как большая часть этого поколения, они знали только одного бога – Гитлера. С раннего детства их пичкали идеологией национал-социализма. Многих также учили защищать правое дело с помощью самого разного оружия: от винтовок до противотанковых одноразовых реактивных гранатометов – фаустпатронов. Пятнадцатилетний Клаус Кюстер был типичным представителем этой подростковой группы. Член гитлерюгенда (в Берлине таких была не одна тысяча), он ловко подбивал танки с расстояния менее шестидесяти ярдов.

Самыми преданными были члены СС. Они были убеждены в окончательной победе и так преданы Гитлеру, что это было выше понимания остальных немцев, а их фанатизм был настолько силен, что, казалось, проникал в подсознание. Доктор Фердинанд Зауэрбрух в больнице «Шарите» давал наркоз тяжело раненному на Одере эсэсовцу. И вдруг в абсолютной тишине операционной раздался тихий и отчетливый голос: на столе под наркозом эсэсовец снова и снова повторял: «Хайль Гитлер!.. Хайль Гитлер!.. Хайль Гитлер!»

Кроме этих военных экстремистов, были сотни тысяч гражданских лиц, почти столь же сильно зараженных национал-социализмом. Некоторые были ходячими карикатурами, точно такими, какими свободный мир представлял фанатичного наци. Одним из них был сорокасемилетний Карл Готтхард. Хотя Готтхард был всего лишь мелким чиновником, временно работавшим бухгалтером в люфтваффе, он носил щегольскую синюю форму с гордостью и надменностью первоклассного летчика-истребителя.