Лидия Чуковская - Слово предоставляется детям Страница 9

Скоро эта девушка - ее звали Вера - пришла в чувство. Первым долгом она спросила меня: "Дорогая подруга, скажи мне, это я упала, или меня ранили? Скажи мне только правду". Я знала, что если ей сказать правду, то на нее подействует плохо, и я решила обмануть ее: будто она споткнулась на бегу и упала.

Врач, приехавший со скорой помощью, сказал мне: "Ты удачно наложила повязку".

На следующую ночь налета не было. Моя подруга смеялась: "Нам немцы дали выходной".

А потом мы, санитары, дежурили на крыше. Там, возле зениток, были расположены наши зенитчики, и нам разрешили дежурить, чтобы оказывать первую помощь, если кого вдруг ранят.

Я и раньше часто бывала на крыше. Но тогда я лазила, чтобы сгонять непослушных мальчишек, или за голубями, а теперь вот пришлось встретиться с бомбами... Я радовалась, что мне приходится пережить хоть одну войну. Раньше я всегда завидовала маме и папе, когда они рассказывали про гражданскую войну. Я мечтала тоже участвовать в настоящих боях и защищать родину. Но, по правде сказать, во время теперешней войны мне иногда становилось как-то жутко.

Я сидела на ящике и смотрела в небо. Небо было звездное и светлое. Я даже сказала: "Ну, я говорю, сегодня они не прилетят - небо слишком чистое". Но не тут-то было. Только я это сказала - через пять минут тревога. Вдали показались немецкие самолеты. Скоро прожектор поймал всю их группу. Они летели плотной кучей - шесть штук. Прожектора освещали их так ярко, что на боках были видны фашистские знаки. Я очень испугалась за Киевский вокзал. Вдруг они бросят туда бомбу. Но тут зенитчики получили по проводу приказ открыть огонь. У них воздух был разделен на какие-то клетки, и группа противника оказалась как раз на нашем участке. Зенитчики моментально открыли огонь. На крыше стало шумно. Я пробовала затыкать уши пальцами и косынкой с шеи, но ничего не помогало. Одна из наших зениток угодила в самую середину вражеской группы и задела один самолет. Он моментально загорелся и задел другой. Они штопором полетели в сторону Москва-реки.

В это время нашим зенитчикам пришел приказ прекратить стрельбу. Стрельба началась на другом участке. Но скоро над нашими головами снова промчался вражеский самолет. Он сбросил бомбу. Я услышала свист и вой воздуха. Я подумала, что это не к нам, а рядом, но это было к нам. Бомба упала в то место нашего дома, где на крыше для красоты поставлена беседка. Я стояла рядом с моей подругой Надей - она была из нашего класса и из нашего санитарного кружка (она удивительно хорошо училась по математике), и вдруг мне в голову ударило чем-то. Когда же я пришла в себя, то увидела кошмарную картину: моя подруга Надя лежит, и у нее нет ног. Я закричала и подозвала другую нашу подругу, Раю. Мы взяли Надежду под мышки и за бедра и отнесли в бомбоубежище. Там мы перевязали рану и старались привести Наденьку в чувство, но все было бесполезно.

Мы вызвали скорую помощь и побежали обратно на крышу.

Поднялась я туда, и у меня закружилась голова: я споткнулась о Надины ноги. Их далеко отнесло воздушной волной. Я хотела крикнуть и не могла, у меня дух спирало в горле. К счастью, прибежала Рая и отвела меня в бомбоубежище.

...Вскоре нам всем, старшим детям, было приказано тоже покинуть Москву. На эвакуационном пункте мне выдали билет и усадили меня в эшелон. Я отправилась к маме в Рязань, а оттуда, вместе с ней и сестренкой, в Среднюю Азию. В городе Фрунзе меня высадили из поезда и уложили в больницу: на нервной почве у меня заболели глаза. Там меня лечили замечательно - чуть ли не каждую минуту собирали консилиум, а когда я начала поправляться, то не знали, куда и посадить... Капали в глаза дианин, дикаин, флюристин - все лекарства в рифму.

Один раз ко мне в палату вдруг вошла сестра и говорит: "Смотри, тут в газете не твой ли папа снят?" Я посмотрела и заплакала. Это был папа. Он получил медаль за отвагу, и его сняли среди бойцов.

Ничего, отомстим Гитлеру все, все... Мой папа отомстил уже. Он многих уничтожил.

Валя Мацюпченко, 15 лет, из Москвы.

Записано 17/III-42 г, в Карантинном Детдоме, в Ташкенте.

ПО-ПЛАСТУНСКИ

В сороковом году я учился в Ф.3.У. в Ленинграде. Как началась война, я читаю в Информбюро: территории, где моя родная деревня, занята.

Я как прочитал, что территория моя занята, - решил пойти в партизанский отряд.

Меня сразу зачислили. Я хотя ростом малый, но мне уже было 16.

После одного боя мы, одиннадцать человек, попали в окружение. Когда мы пробирались к своим, то по дороге делали подрывную работу, взрывали машины, железные дороги, мосты. Пробирались мы по-пластунски, как мыши, и всюду такое зрелище видели, что немец в тылу заставляет население собирать рожь, картофель и все вывозит. В каждой деревне с двух сторон стояли виселицы. Если немцы заметят, что в какую-нибудь квартиру зашел чужой человек и опять ушел, то они сразу вешают хозяев. Населению хоронить никого не давали, пускай вороны клюют, собаки грызут, это им все равно. А если люди не боялись и хоронили своих, то немцы сжигали вплоть до целой деревни.

Это было за станцией Волосово. Мы пробирались через лес, потом по ржи. С опушки леса мы наблюдали за движением войск и что немцы проделывают в деревне. Мы видели, как пленные раненые бойцы и население убирали урожай. (Сильно раненых немцы всегда прикалывают, а тех, кто еще может делать какую работу, тех оставляют.) После уборки, вечером, урожай был собран на одном дворе. Ночью мы увидели, как на локотках подкрались через огород два молодых парня, а в кулаке у них у каждого бутылка керосина. Стало много свету, хлеб горел, как большой дом, пламя схватилось быстро. Потом они двое прибежали в лес, и мы их окликнули. Видно, они были соединены с партизанским отрядом: они имели наганы... Немцы ринулись тушить хлеб, но где уж тут! Мы открыли по им огонь, а потом ушли глубоко в лес. А когда мы другою ночью снова вернулись в тую деревню, то немцев уже не было и деревни тоже почти не было, а только лежали замученные люди и качались повешенные.

У нас была задача, когда мы пробирались, зайти в одну деревню, узнать, что нет ли тут предателя из населения? Мы сняли с немецких убитых верхнюю одежду, переоделись и пошли. Мы зашли к одному старику в избу, заперли двери и начали того старика спрашивать - как будто мы немцы - где партизанский отряд? Где коммунисты? Как будто мы немцы, разведчики, и понимаем говорить по-русски. А старик упирается, ничего не знает. Мы выклали ему на стол много денег, немецких марок, но он и тут не поддался - видно, человек, преданный нам, как говорится. Тогда мы ему объявили, что мы являемся русские бойцы-партизаны, и пусть он нам расскажет, как нам безопасно пройти на соединение с частями Красной Армии. Он нам все объяснил в отношении дороги; а в этой же деревне, говорит, есть один человек нерусской нации, и к нему часто захаживают немцы, пьют у него, поют - словом, гуляют. Видно, он предатель и им рассказывает все. Ну, мы как были в немецкой одежде, наведались к тому молодцу тоже погулять. Сказали, что мы присланы от немецкого командования, и пусть сообщит, когда должен явиться партизанский отряд и кто здесь в деревне коммунисты, которые дают сопрутивление немецким войскам? Он нам рассказал, что должен послезавтра в двенадцать часов ночи к населению в гости притти партизанский отряд, и назвал имена, кто из населения наносит вред немцам. Тогда мы ему открыли, что мы как раз не немцы, а русские, и за такие его поступки мы делаем ему конец. Он чуть ли не сомлел. Но, конечно, мы его мучить ничего не стали - мы ведь не немцы, хоть и переодевши в немецкую форму, - а только застрелили его. Три пули стратили…

Мы снова зашли к тому старику, сказали спасибо. Он нам опять дал совет, как дальше итти, - и мы к утру уже были на своей территории.

Там командир части поручил лично мне одно приказание: взорвать железнодорожный мост. Я ростом небольшой, так это очень годится.

Я взял гранату, взял наган, взял взрывчатые, спрятал под фуфайку, сел на велосипед и поехал. Доехал я до передовой линии противника, схоронил велосипед в лесу и пошел пешком. Где через кустарник здоровый лез, где полянками полз. Не доходя до моста, встал и вышел на дорогу.

И откуда ни возьмись - появилась немецкая машина. У немецкой машины кузов высокий, и она тихо идет, неслышно, незвучно.

Их в кузове было два солдата, а в кабинке ехал шофер и офицер. Я иду мимо - будто они мне и неинтересны. Машина, когда сравнялась со мной, то остановилась, и с машины вышел офицер. Он втолкнул меня в кузов, сказал что-то шоферу - и - поехали! Куда, думаю, дьяволы, меня везете, неужели за языка взяли? С грунтовой дороги мы уже свернули на шоссейную. Тут я застучал кулаками в кабинку, чтобы ссадили меня. Машина остановилась, и из кабинки вышел офицер. Вынул наган и начал мне в голову целиться. А я что же - нагана не видал, что ли? Говорю: ссадите меня, мне некогда с вами в машинах разъезжать! Тогда он что-то сказал своим солдатам и сел обратно в кузов. Машина опять поехала, а солдаты взяли меня - один за руки, другой за ноги - и хотели сбросить на ходу. А это никак нельзя допустить, потому что у меня ведь под фуфайкой взрывчатые, и если неосторожно они меня швырнут, то я ведь могу взорваться безо всякой пользы. Я начал просить их, плакать, прямо в голос ревел. Тогда машина остановилась, офицер вышел, схватил меня за шиворот и кинул прямо в грязь. Благополучно.