Василий Лесников - Пилотируемый космический полет Страница 9

История есть история. Факт есть факт. Зачем же их отбрасывать, чтобы потом искать в отбросах полусгнившей макулатуры, искать безнадежно потерянное.

8. Престижно ли работать в Центре подготовки космонавтов? Как вообще люди попадают туда работать?

Во всяком случае, в 20-ом веке это была престижная работа. Знакомые и незнакомые люди, узнав где я работаю, сразу начинали задавать множество вопросов. И повышенное внимание ко мне было приятно. Я ощущал гордость за свою профессию и место работы.

Но интерес этот был кратковременным, а вот ответственность за свою работу была постоянной.

И все же, пожалуй, больше гордились нами и беспокоились о нас наши родственники, близкие, друзья детства и юности. Узнав о том, что кто-то из нас работает в Звездном городке, Они верили в то, что благодаря нам, сами становятся чуть ближе к космосу. И их переживания были иногда сильнее наших во время осуществления любого космического полета. Все хотели быть сопричастными к великим свершениям.

Общее количество людей причастных к осуществлению советской программы пилотируемых космических полетов никто никогда не считал. Но только в штате Центра подготовки космонавтов служило и работало больше половины участников Великой Отечественной войны или их родственников. У многих на фронте погибли близкие и дальние родственники, отцы и матери, дедушки и бабушки, братья и сестры.

И все они тайно надеялись, что их представитель может быть тоже окажется на орбите. Не была исключением и моя мама – Лесникова Матрена Васильевна. Гражданка Союза Советских Социалистических Республик, из крестьян, по профессии уборщица, которую по нынешним временам назвали бы технический работник.

Она была добрая женщина. И она была гордая женщина. Она всегда с волнением смотрела и слушала репортажи о полетах космических кораблей. И она все время ждала, что во время какого-нибудь рассказа о космонавтах назовут и имя ее сына. Ведь я проходил службу в самом Центре подготовки космонавтов, который находился в Звездном городке.

В один из дней 1972 года должен был состояться очередной старт космического корабля. Она знала, будет новый репортаж о космонавтах. И следовательно появиться очередная возможность для нее услышать знакомую фамилию.

Ещё с вечера, забравшись в угол дивана, и поджав под себя ноги, мама, хотя и была одета в теплый байковый халат, укрылась еще пледом, и ни за что не хотела покидать своего убежища. Она никому не позволяла выключить телевизор, и только дочь Валя, под угрозой возможного пожара, смогла уговорить ее дать возможность поостыть технике несколько часов в ночное время. Но сама мама не спала.

Никто в квартире не спал в эту ночь, и Валя, войдя рано утром в гостиную, увидела маму в той же неизменной позе.

– Холодно, – пожаловалась мама. – Прибавила бы тепла.

– Лето на дворе, мама, – укоризненно и мягко посмотрела на нее Валя.

– Разве? – мама поежилась, и набросила на свои плечи пуховый платок – мой подарок из его первой официальной офицерской зарплаты.

Ей было всего 65 лет, но выглядела она сейчас гораздо старше и немощней из-за огромного числа морщин на дряблом лице, и еще больше из-за чувства неуверенности и самого настоящего страха, которые владели ею вот уже вторые сутки.

Подошла дочка, прижалась к старческой щеке, но выдержала, не заплакала.

– Ничего, мама. Все будет хорошо.

– Холодно вот, – снова жалобно произнесла мама, и без паузы добавила. – Ведь вчера он обещал весточку подать. И даже не позвонил.

– Погода, наверное, плохая, – скупо улыбнулась невестка, и, обрадовавшись невольной возможности сделать что-то конкретное, предложила. – Мы сейчас электрокамин включим.

– Холодно. Знобит. – Мама блуждающим отрешенным взглядом, наверное, в тысячный раз осмотрела комнату, будто пытаясь найти причину своей зябкости, и снова увидела только портрет мужа на стене. Глаза ее затуманились, но слез не было. В выражении её лица сейчас отчетливо можно было прочесть и радость, и печаль, и гордость, и неуверенность. И было в нем еще желание вспомнить все….

Говорят, что о событиях в возрасте трех-четырех лет человек не может помнить. Не хочу сказать, что я был исключением из правил, но некоторые события этого возраста запомнились мне на всю жизнь. Возможно, что они запомнились мне потому, что были связаны с большими переживаниями, большими даже для моего возраста. Так вот – я помню.

Итак. Лето 1943 года. Мне было тогда целых три года. Наша семья жила в городе Днепродзержинске Днепропетровской области. В городе хозяйничали немцы. Отца угнали на принудительные работы. Дома оставались я, мама и сестренка двумя годами старше меня. Вот в это время видно и понял я, что значит для человека голод.

Мы жили в бараке, а напротив, метрах в пятидесяти, стояло двухэтажное здание бывшей школы. Окна здания были всегда распахнуты, и оттуда неслась музыка, громкие голоса. Взрослые говорили, что это какая-то перевалочная база немецких солдат перед отправкой на фронт. Им давали передохнуть день-другой.

Детвора постарше все время кружилась поодаль от здания, посматривая на окна, в надежде на то, что кто-то выбросит кусок хлеба или другие остатки пищи, которые еще можно было бы использовать для пропитания.

Вокруг здания постоянно ходили часовые, но шустрая ребятня находила просвет и успевала добежать до заветного лакомства, прежде чем появлялись автоматчики. А неудачникам доставалось иногда не только по мягкому месту. Но детей никогда не арестовывали.

Однажды июньским утром я увязался за ребятами, которые отправились к школе. Меня не приглашали с собой, но и не прогоняли. Каждый был занят собой. Они знали, что «голодного волка ноги кормят», и им нужно было перед решительным броском к окнам разобраться в ситуации и занять выгодную позицию.

Я же стоял перед невидимой разделительной линией и с любопытством смотрел на, настежь распахнутые, окна школы. Погода была прекрасная, и изо всех окон высовывались солдаты. Кто-то играл на губной гармошке, кто-то дожевывал свой завтрак, а некоторые просто разглядывали все вокруг, и дышали свежим воздухом.

Ребятня кружилась, перемещалась с места на место, не решаясь перейти невидимую границу, но не расходилась. Всех обнадеживал тот факт, что вместо одного вокруг здания ходили уже два часовых, а это, по опыту, говорило о том, что солдаты отправятся дальше. И тогда уже можно будет спокойно поискать что-нибудь под окнами. Это уже как кому повезет.

Вдруг в одном из окон второго этажа я увидел солдата, который махал кому то рукой, приглашая подойти. Я оглянулся. Никого рядом не было. А солдат весело смеялся и приглашающе махал рукой.

– Ком… Ком… – Вот уже и другие солдаты стали кричать и махать мне руками. Я уж было сделал шаг вперед, но тут соседский мальчишка, лет десяти, положил мне руку на плечо и отрицательно покачал головой. И я вспомнил рассказы ребят. Такое уже бывало, и на головы рискнувших подойти, под общий смех лили суп, бросали вскрытые консервы и другие остатки еды.

А немец не сердился. Он вдруг достал откуда то буханку белого хлеба и показал мне.

Против такого приза я не мог устоять, и тихо, как к удаву стал приближаться к окну. Ребята замерли, с тревогой ожидая, чем же закончится ситуация.

Я подошел и настороженно остановился под окном. Солдат не обманул и бросил буханку. Она попала мне в грудь. Я инстинктивно схватил ее обеими руками, да так и застыл на месте. Мне бы бежать, ка кричали мне ребята, но я не мог сдвинуться с места. А солдаты смеялись. Жестами требовали, чтобы я тут же стал есть хлеб. А я не двигался.

Ко мне подбежал часовой, и, выхватив хлеб, грубо схватил за плечо, собираясь вышвырнуть за пределы невидимой границы. И это было самое мало, что могло ожидать меня и моих родственников.

Меня спасли солдаты. Они подняли такой гневный шум, так ругались, что часовой, махнув рукой, оставил меня в покое. Он хотел было уйти, но ему не позволили. Часовой сам поймал для меня две банки консервов и еще что-то, подсунул все под мои руки, затем развернул меня лицом к бараку, и скрылся сам за углом здания, сердито что-то бормоча. И я пошел домой.

Солдаты смеялись, кто-то запел, и вдруг почти разом все стали кричать ребятишкам, приглашая их к окнам. Кто-то бросал хлеб, кто-то сахар, другие продукты. Мальчишки (девчонок не было) подхватывали все, и разбегались кто куда. Они были опытными и знали, что часовой вернется и не один. Но охота на этот раз была для всех удачной.

Мама встретила меня на полпути к дому. Девчонки, наблюдавшие за всем издалека, уже успели сказать ей, что я пошел к окнам. Она не стала меня ругать. Молча взяла продукты, прижала меня к себе, погладила по голове и тихо прошептала.

– Спасибо, сынок. Теперь мы сможем протянуть самое трудно время. – И я почувствовал на своих волосах теплую каплю ее слез. Это была горькая цена того, что в три года я впервые стал кормильцем семьи. Никогда мне не забыть и ее выражения лица в тот момент, в котором смешались горечь и стыд, жалость и одобрение.