Виталий Коротич - Кубатура яйца

Виталий Коротич

Кубатура яйца

Несколько вступительных слов

С тех пор, как я закончил писать эту книгу, прошло уже больше года. Если верить статистике, население планеты за истекший год, как обычно, увеличивалось на двести тысяч человек ежедневно, и сейчас нас куда больше, чем было не только год назад, но даже вчера. А завтра станет еще больше. И то, будет ли мир сохранен, смогут ли новые жизни продолжиться в собственный и планетный счастливый завтрашний день, в огромной степени зависит от того, насколько искренним, широким, доброжелательным станет взаимопонимание между народами и между людьми, составляющими эти народы.

Мир тесен. Причастность каждого из нас к судьбе огромного мира и огромного человечества очевидна; вообще ценность любой из человеческих жизней во многом определяется именно тем, насколько жизнь эта причастна к самым главным болям и радостям других людей. А мир ведь устроен многообразно и не всегда справедливо: десять тысяч человек ежедневно гибнут от голода, от невозможности купить даже самую простую еду; в то же время несколько десятков миллионов долларов ежечасно расходуются на вооружения; объявленные только лишь Соединенными Штатами и только за минувший год новые виды вооружений — среди них ракеты нового типа и бомбы усиленной радиации, — бесспорно, лишат хлеба, лекарств и радости очень многих. Не говорю уже о том, что по самому замыслу множество бомб и ракет нацелены именно в нас с вами; нет абстрактного голода, и не существует абстрактных бомб — жизнь и смерть конкретны, предметны, они всегда были такими. Беды современного мира нельзя оценивать, уходя от социальной природы обществ.

Когда единственным продуктом, имеющимся на свете в изобилии, стала взрывчатка, усилия нашей страны по разоружению, мирные инициативы Страны Советов особенно доказательны и демонстративны. Когда все знают, что у нас никто не умирает от голода, пример этот тоже социален и ярок; за шесть десятилетий своей истории мы очень предметно доказали, сколь справедливо может быть устроена жизнь общества, зачатого величайшей из революций — Октябрьской. Тем старательнее лгут наши враги, тем больше делают для того, чтобы разъединить, стравить, рассорить народы.

Но ложь бессильна. Народы устремлены к дружбе — это признают даже наши оппоненты. Влиятельнейшая американская газета «Вашингтон пост» писала недавно: «Если бы Белый дом поинтересовался результатами недавних опросов общественного мнения, то узнал бы, что две трети американцев хотят заключения с Россией соглашения об ограничении стратегических вооружений и что большинство из них высказывается против того, чтобы читать Москве нотации…»

Гонки вооружений бесчеловечны, злобны и провокационны; мне кажется, что любой из нас понимает это всем сердцем, и, пытаясь понять мир, никто из нас не желает даже представить себе его полыхающим. Помню даже не удивление — обиду свою (думаю, любой из вас ощутил бы ее), когда в США мне по-обывательски излагали иной раз пропагандистские мифы о «советской агрессивности». Чудовищность этой лжи непростительна. Я очень убежденно верю, что идеологические разногласия не должны завершаться военными столкновениями. Слишком уж тесен мир, и, вспыхнув, он может сгореть сразу весь.

Книга эта написалась взахлеб, в один присест, но долго вызревала во мне. Мне и прежде в разное время приходилось бывать в Северной Америке, и не раз Америка приходила ко мне в отзвуках ее собственных потрясений и политических зигзагов, в книгах своих прозаиков и стихах поэтов своих, которые я систематически перевожу. Америка приходила ко мне заокеанскими друзьями, которым я очень рад, и врагами, которых тоже немало. И что еще важно: пытаясь понять жизнь других, зачастую очень не похожих на меня людей, я лучше понимал свою жизнь — по контрасту; отправившись в путешествие по США, рад был ощутить в себе старое и новое знания, складывающиеся в книгу.

Минувший от завершения книги год утвердил меня во многих тезисах, объявленных в ней. Могут устаревать подробности впечатлений, но направленность восприятия мира остается в нас постоянной. Это уже вопрос убежденности. Впрочем, обо всем коротко не скажешь, да и не надо стремиться сообщать скороговоркой о том, что волнует. Здесь — некоторые размышления о процессах, не всегда различимых на первый взгляд, но красноречивых и закономерных. Прежде всего это книга о том, как живут разные и далекие от нас люди; она ни в коем случае не исчерпывает такого сложного и многозначного понятия, как «образ жизни», но все-таки больше всего книга об этом. Знакомства и впечатления ограничивались, понятно, маршрутами и кругом встреч: был я приглашен несколькими университетами США для творческих вечеров и чтения лекций о современной советской поэзии. Тем, что запомнилось и что взволновало, показалось мне достаточно важным для разговора с вами, я и хочу поделиться. Итак — по порядку…

Кубатура яйца

Только кажется, что все это очень просто. Попадая за границу надолго, один, я прохожу сквозь все те же испытания, к которым очень медленно привыкаю, да и то — не ко всем. Во-первых, мне бывает скучно без тех, кому я дома привык читать все написанное и говорить все, что думаю. Собственно, говорить то, что думаешь, надо по возможности всем, но есть много мыслей и слов, которыми хочется делиться с людьми самыми близкими, а таких никогда не бывает в избытке. Сходил в кино, прочел книгу, увидел картину в музее — с кем перекинуться словом? Во-вторых, неизбежное время уходит на отбор новых знакомых, старые, если они даже были, не сразу собираются вокруг. В-третьих, сам ритм и правила чужой жизни, устоявшиеся и хорошо усвоенные всеми вокруг, доходят до тебя не все одновременно — надо привыкать и к ним. Поэтому, например, первая из встреч, о которых я здесь рассказываю, могла бы и не вспомниться, случись она в конце путешествия, но произошла в начале и стала зацепкой, одной из тех, что помогут мне ввести вас в жизнь страны и людей.

Начинать всегда следует «ab ovo» — «от яйца», как говаривали древние римляне.

Представьте себе солнечный и очень красивый день в университетском городке Лоуренсе штата Канзас. И «Субмарине», забегаловке, прижатой на раздорожье к газону, я ожидаю заказанную яичницу и разглядываю своего собеседника Кейвина Ваверса, веснушчатого рыжего малого в очках, с толстой папкой, из которой торчат глянцевые цветные фотоснимки.

В «Субмарине» мне нравится, но я обозвал ее забегаловкой, потому что не люблю здешних официанток: они не дают засиживаться и надоедливо спрашивают у посетителя, чего ему подать еще, пока тот не сделает новый заказ или не уйдет восвояси. Иначе в «Субмарине» можно было бы писать стихи и я назвал бы ее французским словом «кафе» или в крайнем случае другим французским словом — «бистро». Но единственно, что вправду было в «Субмарине» французским, так это старый граммофон с наклейкой «Патэ», разинувший коричневую трубу в сторону улицы. Граммофон не играл, и его держали для декорации. Еще для декорации здесь держали несколько афиш старых голливудских фильмов с очень соблазнительной Тедой Барой, одетой в несколько не очень широких ленточек, согласно жестким требованиям киноцензуры тех лет. Ленточки вовсе не скрывали того, что им надлежало скрыть, и оживляли атмосферу «Субмарины» с ее деловыми официантками.

Мы очень медленно пережевывали сэндвичи с индюшатиной, переложенные изумрудными стеблями неведомых мне трав, и ждали заказанных нами яичниц. Среднестатистический американец съедает двести восемьдесят семь яиц в год — это официально объявленный подсчет, — наш заказ был во всех отношениях вполне традиционен.

…Мне давно уже кажется, что Америка просыпается о утрам от хруста яичных скорлупок. Хруст этот по нарастающей катится от Нью-Йорка до Калифорнии, вслед за солнцем, а само солнце похоже на желток яйца, выплеснутого на сковороду. Американцы едят на завтрак просто яичницу, яичницу с беконом и яичницу с ветчиной; они поедают омлеты, яйца всмятку и маленькие бифштексы с желтками. Хорошо еще, что дело ограничивается куриными, реже перепелиными — для любителей экзотики — черепашьими яйцами, окажись яйца белоголового орла съедобными, я уверен, что всех их зажарили бы тоже, и державная птица с национального герба уцелела бы только на банкнотах и генеральских фуражках. А так — мы с Кейвином Ваверсом ожидали заказанную яичницу, собирая по тарелке бутербродные крошки, неспешно беседуя на множество тем сразу. Поскольку дело происходило в центре университетского городка, то мимо «Субмарины» с аэродромным ревом пролетали мотоциклы с гордо восседающими на них очкастыми существами обоего пола, одетыми в каски всех армий и всех строительных организаций мира. На одном мотоциклисте был даже водолазный шлем, но Кейвин проводил его довольно безразличным взглядом, поскольку внутри шлема скрывалась голова сокурсника, парня, по мнению Ваверса, заурядного во всех отношениях, а значит, неинтересного. Быть заурядностью — непопулярно, особенно в Америке.